«Скажите, какой ценитель искусства нашёлся!» — с досадой подумала старшая рани, разглаживая на лице морщинки.

— Изумительно! Бесподобно! — воскликнул раджа.

На губах у Байджу заиграла улыбка, лицо засветилось радостью от сознания победы. Оторвавшись наконец от вины, Байджу торжествующе посмотрел на Виджаю Джангама, но тот, к его великому удивлению, улыбался.

«Разве я не нанёс ему поражения?.. Но я, кажется, увлёкся. Даже не заметил, как они кончили петь и играть!»

— Да благословит вас бог, ачарья Байджнатх! — с восторгом произнёс Ман Сингх. — Слушая вас, можно забыть обо всём на свете! Видите, они даже перестали петь, отложили танпуру и пакхавадж, чтобы по-настоящему насладиться вашей игрой!

— Махараджа, — ответил Байджу, — я бесконечно счастлив: моё искусство признали подлинные его ценители! Большего мне и не надо.

— Зато нам многое от вас надо!

— Да что с меня взять? Всё, чем я владею, и так принадлежит махарадже!

— Отдали бы нам хоть частичку своей сосредоточенности, с которой вы сейчас играли.

Байджу рассмеялся.

— Разве для игры нужна сосредоточенность. Сосредоточен я бываю лишь по утрам, когда сочиняю какую-нибудь песню. Или, может быть, я не играл, а спал?

— Нет, вы не спали, более того, вы пробудили всё то прекрасное, что скрыто в наших душах!

Вдруг Байджу стал бормотать что-то и раскачиваться из стороны в сторону. Потом сказал:

— Продолжим состязание! Сегодня ему не победить меня!

Виджая взял вину, Кала — танпуру, пакхаваджи — пакхавадж.

— Вот что я хотел предложить вам, — обратился раджа к Байджу.

Все вопросительно посмотрели на Ман Сингха.

— Как вы полагаете, нельзя ли попытаться сделать древние мелодии короче и ввести в них новый элемент? От этого, мне кажется, они стали бы ещё прекрасней.

— Но у нас ведь есть дхрупад![180] — заметил Виджая.

— Есть, это верно, но он тоже слишком растянут, — ответил Ман Сингх. — Дхрупад, разумеется, и так красив, но всё же стоило бы усовершенствовать его, отшлифовать каждую деталь, выбросить всё лишнее и тем самым сделать его ещё более звучным и ярким.

— Махараджа, — возразил Виджая, — овладеть тем, что достигнуто в пении во все века, и то очень трудно, а уж о том, чтобы внести что-то новое, не может быть и речи.

Однако Байджу решительно заявил:

— Во все времена в искусство пения вводились и будут вводиться новые элементы! И если только бог Шанкар поможет мне, я докажу, что это так!

— Увидим! — произнёс Виджая, задетый тоном Байджу.

— И увидите! Я непременно добьюсь своего.

«Безумец!» — подумал Виджая.

— Мы с нетерпением и надеждой будем ждать, когда ачарья Байджнатх выполнит своё обещание! А сейчас пора расходиться.

Но Байджу не торопился уходить.

— А как же состязание? — спросил он. — Ведь мы не кончили его!

— Будет ещё время, кончите, — ответил раджа.

Байджу заскрежетал зубами от досады и гневно взглянул на Виджаю.

— Итак, я надеюсь, что вы создадите новую, нежную и чудесную мелодию! — сказал Ман Сингх.

Виджая плотно сжал губы и опустил голову, всем своим видом показывая, что это невозможно. Кала с улыбкой смотрела на него. И вдруг почувствовала, что сейчас зевнёт, — она устала. Однако, заметив на себе взгляд Нихал Сингха, сдержалась.

— Я понял, чего вы хотите, — ответил Байджу. — И я добьюсь, чтобы дхрупад от начала до конца не выпускал слушателей из своих нежных объятий, чтобы они сидели, как зачарованные, и готовы были слушать без конца.

— Зазвучит он у тебя, как же! — едва слышно произнёс Виджая.

Кала посмотрела на Байджу, потом на Ман Сингха и снова встретилась взглядом с Нихал Сингхом.

Байджу побагровел от гнева.

— Погоди же, сломаю я твою вину! — вырвалось у него. Но никто, кроме Виджаи, не расслышал этих слов.

Ачарьи никак не соглашались покинуть поле битвы. Тогда Ман Сингх сказал:

— Пусть Кала станцует нам, а потом пойдём отдыхать.

И Кала начала танец, который как бы раскрывал во всей полноте рагу, только что сыгранную Байджу.

— Махараджа прав, — сказала Мриганаяни подруге так, чтобы слышали рани. — Истинное искусство в том и заключается, чтобы о великом сказать кратко. Небольшой, но острой стрелой быстрее убьёшь тигра, чем огромной каменной глыбой.

Суманмохини презрительно засмеялась. Остальные рани хотели последовать её примеру, но, взглянув на Мриганаяни, не решились.

— Я тоже научусь танцевать, — прошептала Мриганаяни.

— Научиться всему можно, было бы только желание! — ответила Лакхи.

Как только Кала кончила танцевать, все восемь рани простились с Мриганаяни и Лакхи и в сопровождении служанок отправились в свои покои.

Тут Мриганаяни заметила на полу золотой браслет Суманмохини, подняла его и вдруг ощутила непреодолимое желание забросить его подальше. Но в этот момент Ман Сингх, который остался в зале один, повернулся в её сторону, сложил руки в знак прощания, как того требовали приличия, и вышел. Снизу не было видно, есть кто-нибудь наверху, за решётчатыми окнами, или нет. Однако Мриганаяни обрадовалась, решив, что раджа попрощался только с нею. Она совершенно забыла про браслет и вспомнила о нём, лишь когда пришла в свои покои. При виде браслета её охватил гнев. Она швырнула его в нишу, сделанную высоко в стене, и легла в постель.

«Кто она такая, эта старшая рани! Что в ней хорошего, одно лицемерие и ханжество! Это она надо мной смеялась, а у остальных семи совсем нет чувства собственного достоинства, во всём подражают ей! Ну и пусть! Всё равно махараджа принадлежит мне одной! В нём — моя жизнь, моё счастье! А как тонко разбирается он во всём! Придёт время, и я стану достойной его!

Тогда уж я посмеюсь над этими рани! Тигров и буйволов не боялась, так уж их подавно но испугаюсь!.. А какие у нас в деревне поля! Какой замечательный лес!.. Мачан, рисовое поле… В лесу попугаи, павлины… Летают, разгуливают… В руке у меня лук… Лёгкий ветерок обдувает мачан… А я ною!.. Я буду петь, как Байджу, или ещё лучше… Да… да… лучше…» С этими мыслями Мриганаяни уснула.

43

Жажда золота, крови и женщин, соблазнительная надежда основать своё собственное государство и желание распространить свою веру влекли патханских и тюркских завоевателей в Индию. Ещё при жизни они стремились обрести рай, который рисовало им воображение. Если бы индусы не были так заняты мыслями о загробном мире, если бы они расстались со своим пессимизмом и покончили с постоянными междоусобицами, ослабляющими их, чужеземцам ни за что не удалось бы утвердиться в Индии надолго: индусские раджи нашли бы в себе силу изгнать их из Индии. Но индусы не сумели дать чужеземцам отпора, и ко времени Шер-шаха[181] в Дели, Мальве, Гуджерате, Джаунпуре, Голконде, Бенгалии и в других областях Индии были созданы независимые мусульманские государства. Стремление создать рай на земле было настолько сильным, что султаны в борьбе за власть не останавливались ни перед чем. С помощью яда или какого-нибудь другого тайного средства отец устранял сына, сын отца, только бы получить или удержать в своих руках султанат.

Однако райская жизнь в султанатах омрачалась одним обстоятельством: они должны были нести тяжёлое бремя в виде многочисленной армии дармоедов, которую представляло собой мусульманское духовенство. Муллы и маулви, в соответствии со своим толкованием ислама, неустанно разжигали в мусульманах религиозный фанатизм, вдохновляли их на ратные подвиги, священную войну против иноверцев. Если их не слушали султаны, они обращались к сардарам, сардары не слушали — они взывали к простым воинам. Муллы и маулви были главными участниками дворцовых заговоров и не успокаивались до тех пор, пока на место неугодного им султана не сажали нового, который действовал бы по их указке и вёл против индусов джихад — священную войну. Но джихад, открывавший столь заманчивые перспективы, быстро истощал силы султанов: одни становились могущественными, другие — слабыми.