— Боже мой! За что ты осерчала на меня? Я сказала только то, что слышала от других. Держит тебя этот гуджар и пусть держит, живи с ним, нам-то что до этого?

— Я не держу её, баи[175], она — жена мне! Законная жена! Мы с ней совершили обход огня, — ответил Атал.

Женщина устремилась к выходу.

— Вот она, калиюга! Слыханное ли дело, чтобы гуджар и ахирка поженились!

С улицы донёсся конский топот. Атал и Лакхи выглянули наружу и увидели Ман Сингха. Они хотели спрятаться в храме, но Ман Сингх уже заметил их и, соскочив с коня, подошёл к Лакхи.

— Что ты опустила голову, словно преступница? Это ты спасла Нарвар? Или, может, на землю спустилась какая-нибудь богиня?

Лакхи только вздохнула. Перед храмом собралась толпа.

— Что омрачает твою душу?

Лакхи взглянула на раджу и снова потупила взор. В глазах у неё стояли слёзы.

Ман Сингх снял с себя ожерелье из золота и жемчугов.

— Подними голову!

Лакхи повиновалась. Губы у неё дрожали. Слёзы застилали глаза. Раджа надел ей на шею ожерелье, и слезинки, упавшие на жемчужины, засверкали всеми цветами радуги. Закрыв лицо руками, Лакхи разрыдалась. Атал облизал пересохшие от волнения губы.

— Лакхарани, ты ездишь верхом?

Лакхи ничего не ответила. Только покачала головой.

— Тогда поедешь в Гвалиор на слоне, — распорядился Ман Сингх и обратился к Аталу. — Ну, шурин, — хороши вы, нечего сказать, — произнёс он, смеясь. — Удрали, и никому ни слова! Ни с того ни с сего отправились бродяжничать!

Атал не в силах был отвечать: в горле у него пересохло. Он пытался откашляться и всё облизывал губы.

Ман Сингх вдруг вспомнил Бодхана (кстати, Атал ещё раньше подумал о жреце) и помрачнел.

— Вели привести слона, — обратился он к Нихал Сингху.

— Я пойду пешком, — возразила Лакхи прерывающимся от волнения голосом.

Вскоре привели слона. Когда слон, повинуясь погонщику, опустился на колени и к нему приставили лесенку, раджа вдруг спросил:

— А где лестница, которую наты приготовили для тюрок?

— Её сломали, — ответил кто-то.

— Ну, Лакхарани, садись на слона и отправляйся в мой лагерь, — сказал раджа, потом обратился к Аталу: — И ты поезжай с ней.

Лакхи взглянула на свою грязную грубую одежду и на мгновение представила себе пёстрые наряды, которые примеряла как-то раз в Магрони. Ноги отказывались идти, она не могла ступить ни шага.

Тогда Ман Сингх сказал, смеясь, Аталу:

— Чего ты ждёшь? Возьми её на руки и усади на слона. Разве она не жена тебе?

Атал улыбнулся и жестом велел Лакхи подойти к слону.

Лакхи покраснела от смущения. На дрожащих губах заиграла улыбка. Бросив на Ман Сингха благодарный взгляд, она поднялась на слона. Атал сел рядом.

Когда Ман Сингх вскочил на коня и под приветственные возгласы толпы направился со своей свитой в лагерь, какая-то нарварка воскликнула:

— А наш раджа знает толк в женщинах!

— Ещё бы? Иначе он не усадил бы её на слона. Это жена шурина! И шурина тоже не обидел.

— За красоту оказана ей такая честь. Шутка ли — ехать на слоне! Сама посуди, как могло целое войско тюрок пробраться в город по какой-то верёвке?

— Это ты зря! Лакхи и в самом деле очень смелая!

— Разве хорошо это: раджа — на коне, а какая-то девчонка на слоне? Что и говорить, красоты у неё не отнимешь!.. А видела ты, каким взглядом одарила она раджу, когда влезала на слона?

— Привёз раджа её в Гвалиор, и будет она жить в его дворцах!

— На то он и раджа! Ему всё дозволено!

— Ну и ладно. На том спасибо, что в самое время он прибыл. А не то сожгли бы наш Нарвар!

Ман Сингх провёл в Нарваре несколько дней и отбыл в Гвалиор после того, как было получено известие о возвращении Гияс-уд-дина в Мэнди.

Прежде чем покинуть Нарвар, Ман Сингх распорядился на каменной триумфальной колонне, воздвигнутой за городской стеной, высечь надпись, возвещающую о поражении султана Мальвы. Эта колонна была врыта на том самом месте, откуда армия Гияс-уд-дина, не выдержав совместного удара гвалиорцев и нарварцев, повернула назад.

И ещё Ман Сингх объявил:

— Отныне город и крепость Нарвар я жалую в джагир гуджару Атал Сингху. За начальником города и комендантом крепости сохраняются прежние права и обязанности. Городское управление остаётся неизменным. Но в документах, которые должны подписываться джагидаром, следует ставить имя Атал Сингха. Сам же Атал Сингх будет жить со мной в Гвалиоре.

Мриганаяни встретила Лакхи так радостно и с такой любовью, что та сразу же забыла про все печали, выпавшие на её долю.

Увидев Калу, Лакхи испытала скорее досаду, чем удивление.

Оставшись наедине с Аталом, она сказала:

— Смотри не перепутай нас, как тогда, на празднестве, когда ты впервые увидел Калу!

— Ну, что ты, Лакхи, — засмеялся Атал.

Первое время сходство Лакхи и Калы приводило Мриганаяни в восторг. Она шумно радовалась, а вместе с нею смеялись Кала, Лакхи и Атал.

39

Прибыв в Мэнди, Гияс-уд-дин повелел изгнать натов из Мальвы, а евнуха Матру выпороть. Своему же летописцу он приказал сделать следующую запись: «Султан Гияс-уд-дин Хилджи, нанеся поражение Ман Сингху Томару в битве при Нарваре, отбросил его к Гвалиору и с победой вернулся в Мэнди».

Матру молча снёс удары плетью. Когда гнев султана несколько поостыл, слуге вновь было дозволено явиться перед высокой особой своего хозяина. И Матру по-прежнему забавлял султана. Гияс-уд-дину и в голову не могло прийти, что евнух тайно встречается с его сыном Насир-уд-дином.

Однажды во время очередного ночного визита к Насир-уд-дину Матру произнёс с тяжёлым вздохом:

— Даже представить трудно, сколько прекрасных пери вздыхают и тоскуют по господину! Но они не знают, как увидеться с ним!

— Милый Матру, если бы ты знал, как надоели мне маулви. Ни днём, ни ночью эти негодяи не дают мне покоя, они следят за каждым моим шагом. Даже за тобой послать мне стоило больших трудов.

— Эти муллы, маулви и кази недовольны самим повелителем, вашим отцом.

— Перебить бы их всех!

— Господин верно изволил заметить. Но, к сожалению, это невозможно: простые воины, можно сказать, смотрят в рот нашему духовенству.

— Так что же делать? Как быть? Отец вот уже тридцать лет правит султанатом, и всё это время ему приходится задабривать мулл.

— Каждому, кто хочет основать или хотя бы сохранить султанат в Хиндустане, прежде всего нужно снискать расположение мулл. А повелитель всегда груб с ними.

Насир-уд-дин тяжело вздохнул.

— Я тоже был бы с ними груб, но приходится терпеть.

— А чем провинились перед вами бедные муллы? Ведь они действуют по приказу вашего отца.

— Но мне надоело это! Нет больше сил терпеть.

Матру ещё ниже склонил голову.

— Повелитель, что может сказать вам раб ваш? Лишь то, что говорят люди: «За пасмурными днями всегда приходят ясные».

Матру быстро взглянул на Насир-уд-дина. Лицо шахзадэ пылало от возбуждения.

Евнух пал ниц и, касаясь лбом пола, произнёс смиренно:

— Повелитель, недаром говорится: «Кто с умом, тому и судьба нипочём».

Насир-уд-дин задумался.

— Поднимись, Матру. Ты добрый человек, — наконец произнёс он и, когда Матру сел, сказал: — Я читал притчу об уме и судьбе. Но что толку? Голова пухнет от всех этих изречений и премудростей.

— К чему премудрости, повелитель? Не лучше ли обратиться к примерам из истории? В них много поучительного. Взять хотя бы султанаты Дели и Гуджерат или государство Бахманидов.

— Я почти ничего не знаю об этом. Расскажи, я послушаю.

— Повелитель, простите раба своего! Пусть у него язык отвалится, если он скажет что не так!

— Говори, не бойся. Я слушаю тебя.

— Повелителю, наверное, известно о первом султане Гуджерата Музаффар-шахе?

— Слышать — слышал, читать — не читал. Музаффар-шаха отравил внук его Ахмад-шах.