Дня через два деревенский пастух заметил, что неподалёку от деревни над лесом кружат коршун и ястребы. Он пошёл туда и обнаружил двух мертвецов и павшую лошадь. Наты тоже сделали своё дело. Они принесли кольчуги, шлемы, оружие убитых тюрок и показали их крестьянам.

Крестьяне испугались. Ведь в деревне так мало народу. Натов тоже немного. К тому же наты из другой, низшей касты. Они чужие, и доверять им нельзя. Оставалось одно — обратиться за помощью к радже Гвалиора.

И крестьяне пошли к жрецу.

— Баба-джи! — сказал один из них. — Мы, крестьяне, ни с кем не воюем. Война — дело раджпутов, тюрок и пат-ханов. Но две девушки из нашей деревни, видно, обезумели и убили в нашем лесу двух воинов — не то тюрок, не то патханов…

Атал перебил его:

— Баба-джи, эти разбойники хотели силой увезти с собой Нинни и Лакхи. Что оставалось делать бедным девушкам? Лишиться жизни? Опозорить честь предков?

— А ты помолчи! Дай сперва мне сказать, — осадил его крестьянин.

Атал нахмурился.

— Девушки говорят, что видели всего четырёх воинов, — продолжал крестьянин. — Но если по следам судить, их было куда больше. Двоих убили, а остальные вернулись восвояси. Теперь они приведут целое войско. И у нас опять не останется ни зерна, ни скота. А то ещё и жизни лишимся. Поезжайте в Гвалиор, расскажите обо всём радже!

— Я ведь только что оттуда. Раджа вот-вот прибудет, он обещал.

Крестьяне начали умолять жреца снова отправиться в Гвалиор и привести с собой раджу.

— Баба-джи, из будущего урожая мы отдадим и вам и храму вдвое больше, — сказал один старик.

Жрец заметно повеселел. Даже улыбнулся. Но тут вмешался Атал.

— Кого соблазняешь ты своими посулами? Жреца-махараджу, который, отрешившись от мирской суеты, живёт в этом крытом соломой храме наедине со священными книгами! Не ради наших подношений пошёл он на такие жертвы.

Однако жрецу пришлись не по вкусу речи Атала. Атал хотел польстить брахману, но тот обиделся. Ещё и в самом деле подумают, что он в деревне ради собственной выгоды.

Но баба-джи снова улыбнулся.

— Ну что ж, я выполню вашу просьбу! — сказал он. — Постараюсь на этот раз вернуться с раджой. И очень скоро.

— А мне можно с вами? — спросил Атал.

Жрец отказал ему, сухо сказав при этом:

— Я отправлюсь один. Через два-три дня. Вот закончу чтение книг — и в дорогу.

Окрылённые надеждой, радостные вернулись крестьяне домой. Наты, казалось, были рады больше всех, однако про себя прикидывали, не уйти ли им отсюда потихоньку, пока не прибыл раджа. Но Лакхи и Атал уговорили их остаться и выступить перед раджой и его свитой.

Началась уборка урожая. Хлеб ещё не совсем созрел, но крестьяне боялись ждать. Зерна сложили на гумне, — не в лесу, как в прошлый раз, а на окраине деревни.

Атал запретил Нинни и Лакхи ходить в лес, и теперь подруги тренировались в метании копья недалеко от деревни. Крестьяне смотрели на девушек с нескрываемой неприязнью.

Женщинам хотелось, чтобы Нинни и Лакхи ушли из деревни. Да и мужчины были недовольны. «С ума сошли эти девчонки! Ведут себя, будто родились среди гондов[145] или бхилов. Разве пристало девушкам из высших каст заниматься такими делами?»

Подруги скоро заметили, что в деревне на них косятся.

Однажды, когда Атал ушёл на гумно, девушки взяли копья и луки и пошли туда, где росли деревья палаш. Это было недалеко от гумна. Утомившись от долгой тренировки, они сели в тени отдохнуть.

— Не умей мы стрелять, тюрки надругались бы над нами. А крестьяне? Чем смогли бы они помочь? — сказала Лакхи.

— Да ничем, — ответила Нинни. — Поплакали бы, и всё. А может быть, и не стали бы плакать. Прокляли бы нашу судьбу и занялись бы своими делами. Как они не понимают, что, если бы не мы, дикие звери сгубили бы половину их урожая, а те четыре тюрка обесчестили бы половину крестьянок.

— Боюсь, Нинни, что этим тюркам нужны были только мы с тобой.

— Почему ты так думаешь?

— Да потому, что далеко вокруг разнеслась слава о твоей красоте.

— Будто ты хуже меня!

— Не знаю, зеркала у меня нет. Но я уверена, что воины приезжали за нами, и лучше нам уехать в Гвалиор.

— Оставить наши реку, лес, поля? А охотиться где будем?

— И ещё есть одна причина… Не знаю, слыхала ты или нет. Наверное, слыхала.

— Какая же это причина?

— Одна женщина сказала мне как-то: «У тебя, никак, живот растёт?» — и рассмеялась.

— И это всё?

— А разве мало?

— Вот обмолотим джвар, выдам тебя замуж. Для этого и накидку хочу купить у натов.

— В деревне не допустят нашей свадьбы.

— Отсыпем побольше зерна жрецу — и всё будет в порядке.

— Ничего не выйдет, увидишь.

— Ну, а ещё что говорят?

— Больше ничего. Но женщины глядят на меня так, словно я потеряла касту.

— Тот, кто скажет, что ты потеряла касту, сам её потерял.

— Пока ещё никто не смеет так говорить, но боюсь, что скажут.

— Стоит ли уходить, Лакхи? Злые языки есть везде.

— В другом месте я могу выдать себя за гуджарку.

— Чего ты боишься? Разве выйти замуж за Атала — это грех? Баба-джи сам рассказывал, что такие браки случались не раз. После свадьбы перейдёшь в касту гуджаров. Видишь, мы с братом уже сейчас едим из одной посуды с тобой и пищу готовим вместе.

— Так это вы! А люди не простят нам этого, они выгонят меня и Атала из деревни.

— Ну что ж, и уйдём. Только подальше, чтобы не слышать карканья этих ворон!

— Мы нигде не пропадём. Вон наты — живут себе, горя не знают! Ни забот у них, ни нужды. А вечно кочуют с места на место.

— Ну, с натов брать пример нечего! Взгляни-ка на Пилли! Стыд один! Стреляет глазами, вертится. А накидки её! Она в них, как голая! Смотреть противно!

— А ты хочешь, чтобы я ходила в такой накидке! Ни за что не стану носить её. Чего доброго, меня примут за натяни!

— Да… Пожалуй, наша одежда хоть из толстой, грубой ткани, а ничуть не хуже её наряда… Так вот, как только вернётся жрец, решим, как быть с твоим замужеством.

21

Землю окутала прохладная ночь. В большие окна дворца султана дул тихий влажный ветер. Над деревьями в саду взошла луна. В приёмном зале на троне, утопая в подушках, восседал султан Мальвы Гияс-уд-дин. У ног его застыл в почтительной позе евнух Матру. Наложницы, одна другой краше, угодливо изогнувшись, держали перед своим повелителем сосуды с пенящимся красным вином. Гияс-уд-дин пил из золотой, инкрустированной драгоценными камнями чаши.

— Матру! — позвал султан.

Евнух подобострастно поднял голову, сложил в знак покорности руки и покосился на наложниц. Гияс-уд-дин подал им знак удалиться. Наложницы поставили сосуд с вином на высокий столик, рядом с троном, и вышли.

— Повелитель, всё сорвалось! — с дрожью в голосе произнёс Матру.

— В чём дело? Что сорвалось? — спросил султан, не выпуская из руки чаши с вином.

— За этими девушками послали четырёх конных воинов, двое погибли.

— Как? Кто их убил? Неужели в деревню прибыли воины Ман Сингха?

— Нет, повелитель! Сами девушки убили их: одного копьём, другого стрелой.

— Наверное, воины вели себя чересчур грубо!

— Девушки не захотели ехать, пришлось применить силу.

— Ослы! Болваны! А где те, что спасли свою шкуру?

— Здесь. Только что вернулись. Они и рассказали мне обо всём.

— Бросить их в темницу! Надо было хитростью заманить девчонок в наше княжество. А уж на этом берегу Чамбала пусть поступали бы, как им вздумается. Что делают наты?

— Повелитель! Они…

— Ну, замолчал, дурень? Или они тоже убиты?

— Нет, повелитель! Наты просили украшений и денег, я отослал, но они до сих пор ничего не добились.

— Так! — Гияс-уд-дин нахмурился. Выпитое вино разжигало его гнев.

Обычно он разговаривал с евнухом милостиво и ласково, и сейчас Матру, неприятно поражённый грубостью султана, быстро перевёл разговор на другое. Подавая Гияс-уд-дину новую чашу с вином, евнух сказал: