Лазутчик, мысленно взывая к богу, ответил:

— Повелитель, одна из них — гуджарка, другая — ахирка. Это истинная правда. И обе они очень хороши.

Бегарра стал серьёзным. Шутка ли! Индусские девушки из высших каст, да к тому же ещё красавицы, и вдруг занимаются охотой!

Покончив с бананами, султан принялся за мёд, который великолепно действовал на пищеварение, а чтобы не слишком проголодаться до обеда, съел ещё сер масла. Потом выпил кувшин воды и положил в рот несколько пакетиков бетеля[107]. Слуги унесли кожуру от бананов и подносы.

Облокотившись о подушку и поглаживая бороду, Бегарра спросил:

— А что нового в султанате Бахманидов?

Лазутчик облегчённо вздохнул.

После убийства Махмуда Гавана[108] распри среди противников наших усилились. На развалинах султаната Бахманидов появляются новые государства. Раджа Виджаянагара[109] ведёт с ними непрерывные войны.

— Это мне известно, — прогрохотал Бегарра, будто ураганный ветер свалил огромное дерево. — У султаната Бахманидов достаточно силы, чтобы отразить нападение раджи Виджаянагара. Остаётся правитель Мальвы. Но и он не страшен Бахманидам: я заставлю его образумиться. А чем заняты португальцы?

— Укрепляют свой флот, построили ещё пять кораблей.

— Ну и ладно! Летописец, напиши турецкому султану, пусть будет наготове. Не поздоровится португальцам, если Турция вместе с Гуджератом ударит по ним!

— О повелитель! — воскликнул лазутчик.

— Пойдём на Мальву! Нечего ждать прекращения дождей! Пока Гияс-уд-дин будет отсиживаться в своей норе в Мэнди, сетуя на тучи, молнии и разливы рек, обрушу на него свои молнии! Приказываю усилить подготовку к походу!

— Воля ваша, повелитель! Но я не всё сказал. В районе Чампанера[110] снова подняли голову раджпуты.

— Короткая же у раджпутов память. Ведь не прошло и семи лет, как я вырезал их чуть ли не поголовно.

— Правитель султаната Бахманидов разрушил в Канчи все храмы, но сейчас их заново отстраивают.

— Я видел эти храмы. И идолов тоже. Что ни говори, а храмы действительно красивые. Надо было разбить только идолов, а храмы оставить. Удивительно, каких чудес достигли индусы в искусстве оживлять камень! Мусульманам и мечтать об этом нечего. Даже рассказать невозможно об умении и таланте индусских мастеров, а уж о том, чтобы тягаться с ними, нечего и думать.

Придворные молчали, склонив голову, а султан размышлял: «Эти мастера обыкновенными молотками и резцами перенесли на каменные стены храмов горы, деревья, цветы, койл[111], которые, кажется, вот-вот запоют, красоту и нежность пери. Их храмы до того меня поразили, что я долго не мог прийти в себя. Да и идолы там тоже красоты необычайной, так и хотелось проглотить их и бережно хранить в каком-нибудь укромном уголке своего желудка!.. О, да я, кажется, кощунствую! Но что плохого в кощунстве, если оно радует сердце?.. Прости меня, всевышний, за грешные мысли!»

Бегарра погладил себя по животу и громко икнул, будто ливнем подмыло дом и он рухнул. Заметив, что придворные молчат в замешательстве, Бегарра решил исправить свою оплошность.

— Впрочем, не так уж плохо, что разрушили храмы и разбили идолов: хоть меньше язычников станет. Не будет бамбука, не заиграет свирель, как говорят здешние неверные поэты. Но я не думаю, чтобы индусы строили новые храмы. Скорее всего два или три храма случайно уцелели, вот и пустили слух, что их отстроили заново. А ты сам был там, лазутчик?

Лазутчик вздрогнул. Бегарра именно этого и хотел.

— Повелитель, я следил за португальцами и не смог побывать в Канчи, — да простит меня повелитель!

— Прощаю, — стараясь придать своему голосу мягкость, произнёс Бегарра. Но придворным показалось, будто ломают одновременно несколько бамбуковых стволов. — Меня пока не интересуют ни Канчи, ни Виджаянагар. Куда важнее сейчас сведения о Мэнди. Там очень много мастеров-индусов. Я захвачу Мэнди и переселю этих индусов сюда, пусть делают наш Ахмадабад ещё более прекрасным. Плохо лишь, что они не хотят принимать мусульманство. Даже силой их не заставишь. Но мы и не будем заставлять. Муллы и кази согласны со мной. К тому же индусы будут выплачивать джизию[112].

— О повелитель! В Гвалиоре тоже немало искусных мастеров.

— Сперва смету с лица земли Мэнди, а уж потом разотру в порошок Гвалиор. Кстати, как называется деревня, в которой живут те девчонки? В скольких она косах от Гвалиора?

— Деревня называется Раи. Она косах в шести от города.

— Ладно. До конца сезона дождей будем там. Сегодня же, после обеда, выступаем на Чампанер. Я не успокоюсь до тех пор, пока в открытом бою не отделю от туловищ хотя бы тысячи полторы голов!

— О повелитель!

Придворные продолжали смотреть в пол и лишь слабой подобострастной улыбкой выразили своё одобрение. Бегарра снова икнул. Можно было подумать, что это заработал кузнечный мех. Казалось, кто-то невидимый, сидящий в желудке султана, возвестил о приближении полдня и потребовал обед.

Доложив об остальных неотложных делах, придворные выслушали приказания и удалились.

«Две красивые девчонки свободно охотятся в лесу. К тому же они не бхилни, хотя и среди бхилов встречаются красавицы. Индусские мастера изваяли из камня множество красивых женщин. Но ни одна из них не может состязаться с Этими красавицами! Неплохо бы заполучить этих девчонок! Мысль сама по себе приятная. Если же ничего не выйдет, то хоть немного встряхнусь в бою. Как давно не видел я отсечённых голов, которые катятся по полю, и льющейся по Земле крови!..»

11

Как только кончились проливные дожди, Атал посеял немного риса, а на соседнем поле джвар. Остальную землю он оставил под ячмень. Через несколько дней появились буйные всходы риса. Когда же снова пошли дожди и залили поле, Атал прорыл канаву и спустил всю лишнюю воду. Через два месяца у риса уже были высокие стебли. Джвар тоже обещал принести хороший урожай.

Однако жить становилось всё труднее. Запасы хлеба истощились, а звери, вспугнутые людьми, ушли в чащобы. Да и охотиться стало нелегко, — лес покрылся густой зеленью, а кусты разрослись так сильно, что обнаружить дичь стало почти невозможно.

Кроме того, из-за дождя нельзя было даже нос высунуть из дома. Звери подходили к деревне только ночью. Но темень была такая, что целься не целься — всё равно не попадёшь. А чтобы звери не вытоптали посевы, приходилось отпугивать их криками… Рыбы тоже не наловишь — река сильно разлилась. Приходилось ждать, пока спадёт вода.

И вот настал день, когда у Атала с Нинни кончилось всё зерно. Правда, были у них две коровы, но ведь на одном молоке не проживёшь.

У Лакхи ещё осталось немного зерна, но Аталу очень не хотелось трогать его. Однако что было делать? В долг взять не у кого: у соседей тоже ничего не осталось.

— Есть ведь ещё моё зерно, — сказала Аталу Лакхи, когда они съели последнюю лепёшку. — Его хватит на несколько дней.

— В день смерти твоей матери я поклялся, что засею этим зерном твоё поле.

— Но ты же кормил меня своим хлебом?

— То был не только мой, но и твой хлеб.

— А это зерно? Разве это не ваше с Нинни?

— Наше. Но я дал клятву.

— А если я тоже дам клятву, тогда что ты сделаешь?

— Клятву? Какую?

— Не догадываешься?

— Ладно, я возьму зерно, только прежде спрошу, согласна ли Нинни, она сейчас придёт.

— Разве обязательно спрашивать её? Или мои слова для тебя ничего не значат?

— Ну ладно. Но ведь и твоего зерна ненадолго хватит.

— Вода в реке к тому времени спадёт, будет рыба. Потом кончатся дожди, и мы сможем пойти на охоту. А там, смотришь, и рис с джваром созреют.