Каждый вечер после ужина, прежде чем подмести лавку, он брал глиняный кувшин и сломя голову мчался к источнику; и так три или четыре раза, пока не наполнялся бачок на кухне. Служанка совала ему ломоть хлеба, по дороге он свистел так, словно во рту у него находился духовой оркестр, и едва появлялся у водоема, как Фантуна набрасывалась на него.

— Эй, подружки! Роза Плакса! Деолинда Толстуха! Поглядите, кто к нам пожаловал! Сам Младенец Иисус… Благослови его господь, что дал ему такую шикарную штуку! Ты ее уже видела, Роза Плакса? Вот проклятье, бедняжке и одеться-то не во что, чуть не голышом ходит, все наружу.

Алсидеса изводили насмешками с того самого вечера, когда озорные торговки по-своему истолковали один его жест и там же, у источника, пока три крана наполняли кувшины и кувшинчики, заставили показать им то, что с младенческих лет должно быть сокрыто. И пока одни плевались, а другие горланили модную песенку, Фантуна, самая проказливая и шальная из всех, схватила комок земли и с хлесткой шуткой запустила его в мальчика.

Со временем стыдливость сменилась нахальством, и Алсидес, не смущаясь, вторил торговкам, а они дружным хохотом встречали его ругательства и фривольные жесты; в темноте он даже осмеливался потискать наиболее податливых; их привлекал его задорный вид, рыжие волосы и веснушки. Только зубастая Фантуна проходу ему не давала своими прибаутками, а почему, Алсидесу было невдомек. (Он и не подозревал, что нравится ей.)

Днем Младенец Иисус часто думал о ней, но лишь потому, что ему не терпелось проучить ее. Он решил было отплатить ей той же монетой, но сочинитель из него не получился: ни слова, ни рифмы не шли на ум.

— Недолго ей надо мной потешаться, — грозился Проклятый Младенец.

Солнечный луч на цыпочках прокрался сквозь щели ставен в амбаре и заплясал на мешках, где спал Алсидес. Он протер глаза, потянулся, расправил онемевшие члены и, оглядевшись по сторонам, заметил около себя доверчивого крысенка. Жажда мщения обострила его ум. Остальное было проще простого. Кусочек трески, ловкое движение рук, накрывших холстину, — и зверек оказался в коробке из-под галет. Даже Лобато заметил в мальчике перемену. Обычно Алсидес был каким-то задумчивым, грустным, будто спал на ходу, как говорил хозяин. Но только не в тот день, черт побери!..

«Вот стемнело, и Аугуста послала меня к источнику».

— Ну, иди… Только не прохлаждайся. Дона Розариньо уж мне жаловалась, что ты там проказишь, очередь пропускаешь…

Алсидес в ответ даже рта не раскрыл. Он поставил кувшин на плечо, запихнул крысенка в карман, освободив его из темницы, и засвистел, да так пронзительно, словно целый духовой оркестр вышел летней порой поразвлечь народ во время сиесты, — таков, говорят, был старинный обычай в нашем городе.

Фантуна — язык-то у нее без костей — весь свой репертуар повторила, чтобы доконать мальчишку.

— Эй, Роза Плакса! Деолинда Толстуха! Младенец Иисус — сам черт! Вы знаете, что он черт? Надо мне заняться ребенком, новую рясу ему сшить. Совсем голенький он. Как только не стыдно выставлять эту штуку всем напоказ…

Фантуна на сей раз превзошла самое себя, а Алсидесу — хоть бы хны!

— Он сегодня онемел, бедненький! У него мыши язык отгрызли, так он и останется теперь на всю жизнь, мое солнышко!

Притихший Китаеза молчал, крепко вцепившись в ручку кувшина, словно боялся, как бы его не стащили. Крысенок барахтался в кармане, щекотал руку, и Сидро ухмыльнулся: «Недолго ей надо мной потешаться».

Цокот лошадиных копыт раздался как нельзя более кстати. Едва заслышав его, торговки принялись зубоскалить, стрекотать, щебетать, они мигом поняли, что за птица к ним пожаловала. И в самом деле. На дороге появился Дамский Угодник, верхом на лошади, тщедушный, в чем только душа держится, но всегда не прочь поволочиться за юбками; вид у него был скорее испуганный, чем молодцеватый. Торговки ринулись на галерею у источника, чтобы насладиться зрелищем, и Фантуна крикнула звучным голосом:

— Ах, сеньор Аугусто! Женщины и лошади с ума по вас сходят!

Дамский Угодник галантно коснулся полей шляпы, и его хлыст зажужжал в воздухе, заставляя гнедого танцевать, как в цирке, высоко вскидывая ноги. Алсидес не следил за представлением, — эка невидаль, пусть-ка лучше Фантуна попляшет! Засунув руку в карман, он постарался стать сзади торговки и тогда, присев на корточки, запустил крысенка ей под юбки. Зверька будто подучили, так ловко он уцепился за кружева.

Фантуна завизжала от ужаса и со всех ног припустилась бежать без оглядки. «Господи Иисусе! Да ведь это крыса!»

Женщины, давясь от смеха, бросились врассыпную, словно Фантуна чуму несла в подоле касторовой юбки. Все суетились, визжали, гоготали, отпускали смачные шутки. Один Алсидес — ну и притворщик! — смиренно набирал воду, а в душе ликовал, упиваясь местью.

Но у крысенка оказались не такие уж острые коготки; он свалился на землю и уполз в водосточную трубу. Не успел он убежать, как все торговки смекнули, чьи это проделки, стоило им увидеть довольную усмешку Младенца Иисуса. Его схватили и принялись окунать в каменный бассейн, где поили лошадей и волов. Купанье длилось полчаса.

Алсидес пулей влетел в дом, а когда Лобато потребовал объяснений, промычал в ответ что-то невразумительное. Хозяин обсушил его отменной трепкой, однако он и боли не почувствовал: Фантуне ведь тоже досталось.

Когда она потом дразнила его рясой, мальчишка уже спокойно осведомлялся, сколько крыс у нее припрятано в ящике комода. Фантуна краснела до корней волос, и ей нестерпимо хотелось укусить его в губы.

— Откуда вы знаете, что она по мне сохла? — удивился Алсидес, когда я дочитал до конца.

— Откуда знаю? Я был знаком с Фантуной ближе, чем ты думаешь, и уверен, что не ошибаюсь. Это была девушка с огоньком.

— Да мне тогда и четырнадцати не было.

— Вот именно поэтому, — ответил я.

Он улыбнулся.

Глава шестая

…и большая радость

В тот четверг Лобато выискивал всевозможные дела, изобретал всяческие поручения, чтобы продавцы не сидели сложа руки, но в конце концов смилостивился и распустил их по домам, а новичку разрешил погулять часок-другой, если он быстро сосчитает пустые мешки.

Алсидес зверем накинулся на работу, и не успел хозяин глазом моргнуть, как все было готово: ведь это первый его досуг, черт возьми! Лобато попался ему на лестнице. «Сейчас пять часов. Вернешься к семи… Надо помочь Алмеринде».

Алмериндой звали новую служанку, и Сидро отправился к ней за чистой рубашкой; он скакал и прыгал вокруг нее, бурно радуясь предстоящей свободе. Но старуха велела ему вымыть в тазу лицо и уши и взялась его причесывать, подровняв волосы за ушами.

— На косой пробор? — спросила она.

— В точности как у сеньора Мануэла, — ответил мальчишка и рукой зачесал наверх свои огненные волосы.

Алмеринда не перечила и трещала как сорока.

— Ну и усища у тебя, чисто генерал какой. Скоро придется у хозяина денег просить для бритья. Совсем большой вырос…

Тут Китаеза вспомнил, как Тереза-трактирщица сказала однажды, что у нее кое-что для него хранится, пусть только он подрастет. Однако, очутившись на улице, — впереди было целых два часа свободы и жаркое, буйное солнце, — Проклятый Младенец забыл обо всем на свете, кроме пристани и лодок. Спрятав руки в карманы огромных брюк, в просторной рубашке и новых альпаргатах, Алсидес, весело посвистывая, направился к молу, где на ласковой глади укрощенного Тежо дремали баркасы и боты. Вдалеке по волнам скользил корабль под оранжевым парусом, навстречу ему шел другой — то ли в Лиссабон, то ли еще куда. «Эх, будь у меня деньжата, я б на тот берег перебрался. А то ни разу и не прокатился на пароме. Ну и дуралей, черт побери! Здорово поди…»

Он подошел к якорной стоянке, откуда отчаливали барки-паромы, в надежде, что кто-нибудь из барочников сжалится и возьмет его покататься, и тут только заметил мальчишек, барахтающихся у высокой дамбы. Голые, они ныряли с баркаса и плыли к другому судну, а оттуда им наперерез устремлялась новая стайка ребят, крича и размахивая руками.