— Я был куда больше рабом, чем любой из этих туземцев… в течение девяти лет моей жизни. Это был тоже принудительный труд… шесть лет в школе меня заставляли работать по пять часов в день да еще вечерами по три часа ежедневно готовить уроки на следующий день. А в колледже я оказывался заперт пр вечерам, мне не разрешали выходить после девяти вечера. (Один из либералов язвительно спросил: «И вы, я полагаю, действительно никогда не отлучались?»)
Родсу вторил лорд Грей: «Идея труда чужда им». А Гарри Джонстон: «…если они не будут под надзором европейцев разрабатывать богатства Тропической Африки, где они до сих пор вели бесполезную, непродуктивную жизнь павиана, тогда силою обстоятельств, под давлением нетерпеливого, голодного, недовольного человечества, соединенная энергия Европы и Азии еще раз снова приведет их к рабству, которое в предстоящей борьбе будет альтернативой полного уничтожения».
При всем том Родс подчеркивал, что он исходит не из расизма. «Я никогда не считал, что мы должны дискриминировать человеческое существо из-за цвета его кожи».
Идея Родса состояла в том, что в силу исторического развития европейская цивилизация обогнала Африку на две тысячи лет. «…Это отнюдь не вопрос цвета кожи… Я думаю, что мы будем поразительно опрометчивы, если сочтем, будто путем обучения в течение сорока или пятидесяти лет варвары сумеют подняться на тот уровень, которого мы сами достигли только после многих столетий цивилизации».
Какой вывод делал он из подобных рассуждений? Надо как можно скорее приобщать африканцев к европейской цивилизации? Нет. Родс считал, что в округе Глен-Грей и других «туземных» областях «туземцев надо изолировать от белых людей».
Может быть, следует внедрять европейское образование? Но о европейски образованных африканцах Родс говорил с негодованием:
— Я видел несколько отличных колледжей для туземцев — там учеников обучали греческому и латыни, создавая таким образом любопытную разновидность двуногих: кафров-священников. Быть может, кафр-священник и весьма почтенное существо, но он принадлежит к классу, решительно ни к чему не пригодному. Ученых негров пекут дюжинами. Они носят черный сюртук и белый галстук. А в результате получается: поскольку для этих господ нет никакого постоянного дела, они становятся агитаторами, начинают толковать о том, что правительство худо и что народ их порабощен. Одним словом, ученый негр — крайне опасное существо.
Родс поддержал законопроект, внесенный партией «Африканер бонд», о введении телесных наказаний для «непослушных» рабочих-африканцев. Этот законопроект стал одним из главных поводов полного разрыва между Родсом и наиболее передовыми людьми из среды английского населения Капской колонии. Разрыв этот произошел не сразу.
Было время, когда Родсу удавалось очаровать и этих людей. «Единственный великий человек, единственный гений, которого имеет Южная Африка», — говорила о нем Оливия Шрейнер. А мнение этой женщины значило немало. Ее романом «Африканская ферма» зачитывались в Англии, Америке, Германии, в России, где его перевели в 1893 году. Джером Джером писал о громадной популярности романа среди европейской молодежи: «Юноши и девушки жадно протягивали к нему руки и хватались за него, как за поводыря в дебрях жизни».
Как же сильно умел Сесил Родс воздействовать на людей, если даже Оливия Шрейнер на какое-то время поддалась его влиянию! Потом она сказала, что это было одним из самых тяжких разочарований в ее жизни. И в следующей ее повести появилась характеристика Родса:
«Он просто погибель для негров…»
Законопроект о телесных наказаниях группа либералов в парламенте все же сумела провалить.
Но в мае 1893-го Родс избавился от членов кабинета, которые возражали против его «туземной политики». Он предложил всему правительству уйти в отставку и сразу же сформировал новый кабинет, уже без непокорных либералов. Те принялись создавать новую партию. Но пока Родса поддерживал «Африканер бонд», это было ему не страшно
Так возникло парадоксальное положение — в капском правительстве и парламенте именно бурские политики обеспечивали Родсу прочность его положения. И в 1894 году на парламентских выборах в Капской колонии сторонники Родса получили две трети мест.
Всеобщее поклонение, конечно, сказалось и на том, как стал держать себя Сесил Родс, на его манере поведения, образе жизни.
Его речь становилась все выспреннее: «Даю вам эти две мысли», «Если бы только я мог посвятить вас в свои мысли», «Вот вам история моей мысли», «Поработайте-ка с этими моими мыслями».
Господство Родса во всех сферах южноафриканской жизни Марк Твен и подразумевал, когда написал: «По мнению многих, мистер Родс и есть Южная Африка; другие полагают, что он — только большая ее часть».
А во всей необъятной Британской империи? По словам Марка Твена, «он единственный колонизатор во всех британских доминионах, чье каждое движение служит предметом наблюдения и обсуждения во всем мире и чье каждое слово передается по телеграфу во все стороны земного шара».
Да и за пределами Британской империи — во Франции, в Германии, в Италии, — даже осуждая его действия, правящие круги все же в нем самом видели пример для подражания. В его возвышении усматривали символ эпохи.
В Кейптауне Родс купил за баснословную по тем временам сумму — шестьдесят тысяч фунтов — полторы тысячи акров со старинными строениями, которые остались от времен, когда Капская колония принадлежала Голландской Ост-Индской компании Родс решил построить там не просто хоромы для себя и своих приближенных, а резиденцию премьер-министра Капской колонии и премьера будущей «объединенной» Южной Африки.
Найдя отличного архитектора, Родс, не в пример большинству нуворишей, воздвиг действительно примечательный дворец.
Во дворце Родса гостили и принц Уэльский — будущий король Эдуард VII, и Киплинг, и молодой Уинстон Черчилль. А на ступеньках дворца и под деревьями разрешалось располагаться на отдых простым горожанам, разумеется белым. Это способствовало популярности хозяина.
Почти вся прислуга состояла из африканцев. Среди них были и двое сыновей Лобенгулы. Родс любил показывать их своим гостям.
В его дворце
Как понять человека, если ты не побывал в его жилище? Жилище-то ведь сохранилось. Как говорят, оно даже мало изменилось. Сгорело в 1896-м, но Родс его восстановил.
В наши дни попасть сюда трудно. Почти за полкилометра от дворца — железные ворота, строгая полиция. Это самый закрытый район во всей Южно-Африканской Республике. На этой территории — резиденции президента Нельсона Манделы, вице-президента Табо Мбеки, министров.
В центре этой строго охраняемой части Кейптауна и находится жилище Родса. Следуя его завещанию, здесь после его смерти жили премьер-министры Южной Африки. С введением поста президента — президенты. Последним был Де Клерк. Он оставался тут до августа 1996-го — сперва президентом, а потом вице-президентом, когда ему пришлось уступить президентское кресло Нельсону Манделе. Мандела не вселился в этот дворец. Предпочел занять неподалеку дом, который был резиденцией британского верховного комиссара Южной Африки. А дом Родса он решил предназначить для самых высоких гостей — королей и президентов, которые будут приезжать в Кейптаун. Пока же здесь никого нет, кроме хранительницы, музееведа Альты Крил.
Мало кому из историков удалось здесь побывать. Мне повезло. И я постарался этим воспользоваться. Полдня ходил, смотрел, разглядывал. Надо отдать должное тем, кто обитал здесь. Они бережно относились к наследию хозяина. Большинство его вещей сохранилось. А его собственная спальня вообще оставалась нетронутой — обитатели спали в гостевых.
Не буду описывать дворец. Но хочу сказать о том, что особенно бросилось в глаза. Сесила Родса считают зачинщиком англо-бурской войны (Ленин назвал даже «главным виновником»). В этом много правды. И вместе с тем большинство вещей в его доме — не английские. Это старинные голландские часы, серванты, громадные сундуки — то, что привозили в XVII и XVIII веках переселенцы из Голландии, которых потом стали называть бурами. Портрет Яна ван Рибека — первого голландского губернатора Капской колонии. Барельеф на фронтоне дворца — первые голландские поселенцы.