Высота была покрыта когда-то сосновым бором; сейчас там торчали лишь одинокие, чудом уцелевшие от артиллерийского огня сосны, между которыми стояло несколько одноэтажных домиков. Вокруг домиков было пустынно, ни живой души.

Лишь через несколько часов в этих по виду мертвых домах обозначились слабые признаки жизни.

«4 часа 00 минут. На возвышенности возле сосны со сломанной верхушкой появился офицер высокого роста, ушел в дом с жестяным коньком на крыше», — записал Галим в блокнот.

Движение на «Шайтанке» опять замерло. И сколько Галим ни водил биноклем из стороны в сторону, ничего достойного быть отмеченным в блокноте не происходило. Прошел час, другой. Хотя тяжелая, опасная служба разведчика научила его терпеливости, он в душе даже выругался от скуки.

Наконец, после долгого ожидания, Галим опять записал:

«6 часов 51 минута. К дому с тремя окнами подъехала телега. Два солдата внесли в дом мешок не то с мукой, не то с крупой.

Через некоторе время два финских солдата вышли из дома и уехали».

Галим запомнил, что лошадь была рыжей масти, один из солдат был немного сутулый, а другой прихрамывал.

Прошло еще десять минут. Карандаш Галима задвигался торопливо.

«7 часов 00 минут. На крыльце дома с жестяным коньком показался тот же высокий офицер. Покурил, потом опять вошел в дом».

В девять часов пятнадцать минут все в тот же дом с коньком на крыше вошел среднего роста офицер и за ним — два солдата с термосами. В девять часов двадцать минут два солдата чистили ручной пулемет на дворе того же дома. Галим записал и это.

Разведчики вылезли из-под дерна. Неудержимо хотелось курить, но курить нельзя было: запах табачного дыма разносится далеко.

Разведчики спустились с холма и в густой чащобе подкрепились едой. Потом Урманов решил обследовать западный склон «Шайтанки».

Пройдя метров семьсот, они вышли к скале. Подножие и бока высокой и совершенно голой скалы были завалены крупным галечником, кое-где нависали неизвестно на чем державшиеся огромные камни. Казалось, подует ветерок — и камни покатятся со страшным грохотом.

Вровень с берегами тянулась серебристая лента реки. Разведчики залегли среди камней. На той стороне между высотами «Шайтанка» и «Груша» видна была широкая долина, усеянная мелкими кустами. Кое-где торчали телеграфными столбами высохшие деревья.

Галим принялся изучать желтый склон «Шайтанки». Острый его глаз остановился здесь не случайно. С чего мог пожелтеть этот склон, когда кругом все было зелено? Отбросив маловероятные предположения, Урманов остановился на мысли, что когда-то финны маскировали свои свежие окопы и брустверы траншей зеленым дерном. А дерн, естественно, желтеет быстрее, потому что корни трав отрезаны от питающей их земли.

Урманов наблюдал несколько часов, не отрывая глаз от бинокля. На склоне по-прежнему было мертвенно пусто. Урманов сделал всего лишь одну незначительную запись: «Два песчаных холмика, пять елочек, рядом — три пня…»

Он стал пересчитывать столько раз сосчитанные холмики и чуть не вскрикнул: один холмик куда-то исчез. Тыльной стороной руки Галим вытер лоб и облегченно вздохнул. Теперь все прояснилось: в кочкарнике прячутся либо наблюдатели, либо снайперы врага.

Вскоре сержант засвистел по-соловьиному, и Галим увидел, как из-за кочки змеей выполз финн. Через пять минут на его место подполз другой.

Приближался час подведения итогов всем наблюдениям. «Финны днем не решаются открывать амбразуру дзота. Поэтому наблюдают из-за кочек», — подумал Галим.

Неподтвержденные данные для разведчика ничто.

Галим привстал и пальцем подозвал к себе Прокофьева. Тот спустился к нему, и Галим прошептал:

— Теперь поползем, понаблюдаем за «Шпилькой». Сюда вернемся ночью. А пока нам здесь нечего делать.

Около родничка они поели, поглубже зарыли пустые консервные банки, Прокофьев даже подправил помятую траву. Оглядевшись, пошли дальше.

«Опытный разведчик!» — подумал о Прокофьеве Урманов.

Вскоре они поднимались на нужную высотку.

Галим, приказав Прокофьеву оставаться на месте, сам с кошачьей ловкостью забрался на сосну с густой ветвистой кроной.

Слева и справа блестело озеро, а впереди, за рекой, минаретом уходила ввысь «Шпилька». Подножие горы, как обручами обтянутое рядами колючей проволоки, перерезали зигзагообразные линии траншей, с брустверами, покрытыми желтым мхом. В глубине обороны прилепились на склоне два деревянных дома метрах в ста — ста пятидесяти один от другого. Галим сразу усомнился, что в этих домах могут жить, — уж очень хороший ориентир представляли они для наших артиллеристов, стереть их с лица земли было бы минутным делом.

Вдруг из трубы дома, что был попразее, повалил густой дым.

«С ума, что ли, они сошли?» Галим встревожился, не испортили бы артиллеристы ему дело, открыв сгоряча огонь по этому дыму. На мгновение ему даже послышался свист летящих из-за леса снарядов. Но артиллеристы не стреляли.

А дым из трубы все валил и валил. Вокруг было пустынно: хоть бы кто-нибудь вышел на крыльцо. Через некоторе время дым начал утихать: теперь из трубы вилась еле заметная синяя струйка.

Галим слез с дерева.

— Ну, что там? — спросил Прокофьев.

— Печи вздумали топить.

— А они всегда так делают.

— Почему?

— Хитрят, не иначе.

— Ясно, что хитрят. Но вы не пытались узнать, в чем их хитрость?

— Пытаться-то пытались, — сказал Прокофьев, — да толку не добились.

— А наша артиллерия по этому дыму бьет?

— Вроде нет.

— Так вот, финны хотят заманить наших артиллеристов и засечь наши огневые точки.

Они снова вернулись на скалу. По дороге Галим размышлял: «Ночью обычно вражеские солдаты открывают амбразуры дзотов, а сами сидят внутри. А утром амбразуры опять закрывают. Хорошо бы уловить это-т момент».

Приложив бинокль к глазам, Галим стал вглядываться в холмики, смутно виднеющиеся в предутренних сумерках. Вдруг ему показалось, что на одном из холмиков мелькнула ровная черная линия. Урманов закрыл и открыл глаза, но узкая линия не пропадала и, по мере того как светало, становилась все резче и резче.

— Амбразура, — шепнул Урманов.

— Я тоже вижу, — подтвердил Прокофьев.

Вскоре линию закрыли словно покрывалом блекложелтого цвета, и на склоне горы остался лишь неприметный песчаный холмик.

— Ну, теперь можно и вернуться, — сказал Урманов.

Они торопливо стали спускаться к берегу, к своей лодке.

4

Вернувшись в подразделение, Урманов направился прямо к Осадчему и доложил ему добытые сведения. Старший лейтенант выслушал его с большим вниманием и позвонил Сидорову.

— Приходите сейчас же! — приказал тот.

Осадчий с Урмановым вышли из землянки, когда утреннего подъема еще не было. Прохаживался только часовой с автоматом в руках и с сеткой на голове — от комаров.

Сидоров, поздоровавшись с офицерами за руку, нагнулся к разложенной на столе карте.

Галим знал, что майор ценит краткость и ясность в докладе, поэтому рассказал о ночной разведке в нескольких фразах:

— На высоте 126,5 имеется до двух взводов вражеских сил… У западного подножия высоты — дзот… На «Шпильке» ничего нет… На восточном склоне «Груши», вот здесь, — Галим показал на карте, — также имеется дзот…

Это была новая, неизвестная доселе огневая точка врага. Майор сразу оживился. Наблюдения Урманова совпадали со сведениями, добытыми другими путями.

Майор отправил Галима отдыхать.

Галим возвращался в свое подразделение по замшелой тропинке, вьющейся между мачтовыми соснами.

— Товарищ лейтенант, — окликнул его голос сзади.

Галим обернулся. Перед ним стоял широкоплечий, невысокий сержант.

— Ильяс!

Они обнялись.

— Какая встреча! — широко улыбнулся Акбулатов, — Когда сказали: вернулся Урманов, я не поверил своим ушам. «Где он?» — говорю. А мне: «Ушел на задание». Всю ночь сегодня не спал.

— А ты, оказывается, и на войне разъезжаешь по домам отдыха, — шутя упрекнул его Галим.