Галим внимательно посмотрел на него, но так и не мог вспомнить, где же он видел это смуглое лицо с лукавыми, смеющимися глазами.

— Заполярье помните?

— Заполярье?.. А-а… вспомнил. — И сразу у Галима возникло перед глазами Петсамское шоссе и боец, который кормил своего навьюченного коня из каски и пел песню, а потом рассказал притчу о портном и волке. — Так ты тот самый Галяви Джаббаров? — удивился Урманов. — Из ездовых в разведчики? И как изменился! Прямо помолодел как будто!

— Время такое, товарищ лейтенант. Нынче уже сорок четвертый год!

Замыкающим в строю был красноармеец Гречуха. Урманов подумал, что это совсем молодой человек, но приблизившись, увидел около глаз мелкие морщинки. На вопрос, кем был до войны, тот ответил коротко:

— Тамбовский колхозник.

Верещагин терпеливо ждал, когда Урманов освободится. Наконец Галим подошел к нему. Они спустились к озеру за землянками и легли на блеклый мягкий мох.

Опершись на локоть, Верещагин отгонял веткой вереска тучи звеневших над головой комаров.

Прежде чем рассказать что-либо о себе, Урманов спросил, почему же он не видит Ломидзе.

— Скоро сломя голову прибежит. Наверное, еще не знает, — сказал Верещагин. — Их землянка в стороне. Он у нас радистом стал, курсы окончил.

— Он ведь и на корабле этим интересовался.

— И до службы по этой линии работал. В общем, мастер из него получится. Ну ладно. Сам увидишь. Ты скажи, из моряков никого не встречал?

— Знакомых не встречал. Правда, слышал, поговаривают, есть приказ о возвращении моряков на корабли. Но какие же мы с тобой моряки?

— Да, теперь мы сыновья «царицы полей». Эх, а я ие прочь бы подышать морским воздухом! — Верещагин закрыл глаза ладонью, лег на спину. И так лежал некоторое время, не шевелясь, с плотно зажмуренными глазами. — Получил я письмо от Краснова и Шалденко. Все утешают и обнадеживают, — сказал он, помолчав.

Вдруг Верещагин улыбнулся:

— А как твоя девушка?

— В последнем письме писала, что вышла из госпиталя. А нового адреса пока не прислала, — сказал Урманов полушутливым тоном. Но Верещагин отнесся к этому серьезно.

— Хорошо, когда есть кто-нибудь, с кем можно разделить свои мысли. А я теперь, брат, совсем один…

— Никакой весточки?

— Оттуда, братец мой, вести не приходят.

После того как Новороссийск был очищен от немцев, Верещагин получил известие, что из его семьи никого не осталось в живых.

— А почему ты скрыл от меня, что получил офицерское звание? Давно это произошло? — переменил Урманов разговор.

— Да неужели не написал? — искренне удивился Верещагин, — Дали после Новгорода. Я командовал там ротой… Выли дела.

— Ну-, а здесь как?

— Здесь пока тихо, по скоро поднимется шторм. Это сегодня что-то вроде праздника, а так все время на заданиях. Я износил четыре гимнастерки, ползая на животе. Кстати, ты не знаешь такого — Ильяса Акбулатова?

— Ильяса Акбулатова? Откуда?

— Из Казани. Он все время про тебя спрашивал.

— Среднего роста, широкоплечий… дотошный такой?..

— Точно.

Лицо Галима прояснилось.

— Знаю. Где же он?

— Сейчас в доме отдыха. Вернется через два дня.

— Давно он у нас?

— Прибыл с пополнением, когда из нашей бригады создавали дивизию.

На тропинке показался красноармеец.

— Товарищ лейтенант, — обратился он к Урманову, — вас старший лейтенант вызывает.

— Сейчас приду.

Галим встал и заправил гимнастерку. Поднялся и Верещагин. Они пошли по тропинке.

— Если будем ночевать «дома», устроим небольшую вечеринку? — предложил Верещагин.

Кивнув в знак согласия головой, Галим приоткрыл дверь землянки и попросил разрешения войти.

— Входите, — ответил мягкий голос старшего лейтенанта.

Неторопливым движением Осадчий достал из планшета карту, расстелил ее на столе. Галим подвинулся поближе к карте и приготовился слушать. Но Осадчий не торопился начинать. Он не спеша вытащил из кармана брюк трубку с гнутым мундштуком и сунул ее в рот. Потом так же спокойно прикурил. «Испытывает», — подумал Урманов. При первой встрече Осадчий произвел на него хорошее впечатление, но то, что сейчас он тянул, Урманову не понравилось. «Ну, теперь начнет справляться о здоровье».

Вынув изо рта трубку, Осадчий показал на карту;

— Кажется, вам эти места незнакомы? Где вы раньше воевали?

— В Заполярье, потом на Волховском.

— Я немного познакомлю вас с нашим участком… — сказал он, раскурив трубку.

Большую, почти сплошь покрытую зеленой краской карту рассекала тоненькая голубая линия реки.

— Здесь, на рубеже Свири, еще в тысяча девятьсот сорок первом году были остановлены немецко-фашистские войска. Им удалось форсировать Свирь только южнее Лодейного Поля и захватить Свирьстрой, Подпорожье и Вознесенье, районные центры Ленинградской области. Когда под Ленинградом и Новгородом были разгромлены значительные группировки немцев, белофинны начали интенсивно укреплять здесь свои позиции, расположенные между озерами, скалами и болотами. Вдоль Свири они выкопали глубокие траншеи и противотанковые рвы, протянули колючую проволоку, создали дзоты, бронеколпаки, заложили мины в десять — двенадцать рядов.

Финны рассчитывают спрятаться за этими мощными укреплениями. Ведя переговоры с Советским правительством о временном перемирии, они хотели выиграть время. Под различными предлогами они отклонили советские условия. Теперь пусть пеняют на себя. На войне разговорами не занимаются. Понятно? — сказал Осадчий, дымя трубкой.

— Понятно.

— Так вот, на этом участке нам предстоит уточнить систему обороны противника. Говорю «уточнить», потому что многое нам уже известно. Это дело, лейтенант, я поручаю вам. Как стемнеет, вы переправитесь вот на этот островок и весь день будете вести наблюдение. Ночью вернетесь. В помощь возьмете сержанта Прокофьева. Он бывал уже там. Есть ко мне вопросы? Нет, Тогда идите готовьтесь. Желаю успеха.

За дверью землянки его ждал Верещагин.

— Ну? — спросил он коротко.

— Задание.

— Так я и знал. Расстроилась наша вечеринка.

— Организуем еще! — выходя из-за деревьев, весело крикнул Ломидзе. Высокий, красивый, с черными короткими усами и блестящими черными глазами, он остановился в двух шагах, склонив голову чуть набок, радостно улыбаясь. Вся его грудь была в орденах и медалях.

Галим посмотрел на него с восхищением — хорошо воевал моряк! — потом широко раскрыл руки.

— Гога! Друг!

Ломидзе стремительно бросился в его объятья. А Верещагин смотрел, как они, хлопая друг друга руками по спине, целовались, «Ну точно родные братья!»

Когда сумеречный полумрак короткой карельской ночи спустился на землю, Урманов с Прокофьевым были уже на берегу озера. С большими предосторожностями они сошли по обрыву и сели в спрятанную в камышах лодку. Прокофьев оттолкнулся веслом от берега и стал беззвучно грести.

Озеро мутно блестело. Все вокруг было объято глубокой тишиной, какая бывает только около воды. Веял мягкий, прохладный ветер. Изредка за островом потрескивали автоматы.

Доехав до островка, они прислушались. Потом спрятали лодку в камыши и пошли в глубь островка. Они ползли, прислушиваясь к малейшему шороху. Здесь не было вражеских подразделений, но сюда частенько наведывались их разведчики. Поэтому малейшая неосторожность могло погубить все дело.

В лесной чаще было темнее, чем на озере, но краски в небе быстро светлели, короткая ночь шла на убыль.

В желто-зеленых маскировочных халатах, с султанами, сплетенными из мокрой травы и веток и приделанными к кожухам автоматов, разведчики ничем не выделялись из окружающей их лесной зелени. Взобравшись на вершину поросшего мхом холма, они кинжалами вырезали дерн и искусно укрылись одеялами из мха.

У подножия холма блестела река шириной метров в тридцать — сорок. На том берегу — ровная поверхность болота, покрытая рыжеватым мхом, а дальше — высота «Шайтанка». Неизвестно, кто и когда ее так прозвал, но «Шайтанку» знали все.