— Нет, товарищ майор, — с досадой сказал ефрейтор. — Гранатой бы, конечно, сподручнее, но начальник боепитания поедом ест. Так я — сетью.

Сидоров налил в кружки водки.

— Ну, Урманов, за твои погоны, — поднял он свою кружку. — За честь офицерских погон.

Закусили рыбой.

— Генерала «дома» сейчас нет, — заметил майор, — Явишься к его заместителю — полковнику Гордову.

Сидоров связался по телефону со штабом.

— Все будет так, как ты хочешь, — и Сидоров без стука положил трубку на рычаг.

Галима охватила радость.

— Ты сейчас же иди к Гордову, а потом прямо в подразделение к старшему лейтенанту Осадчему. Помнишь его?

— Нет.

— Ах, да! Он пришел после тебя. Ничего, познакомишься. Хороший парень.

— Разрешите идти, товарищ майор?

— Урманов! — Сидоров поправил задравшийся обшлаг на его рукаве, — Ты молодой офицер. Раньше ты отвечал только за себя, а теперь — за целое подразделение. Разведчику нужна умная смелость. У тебя много новых бойцов. Найдешь и старых знакомых. Если в твоем подразделении будет железная дисциплина, ты сумеешь выполнить любое задание. Будь требователен, когда нужно — даже суров, но никогда не забывай заботиться о бойце. А перед нами стоят очень большие задачи. Этого от тебя не скрываю. Надо расшифровать систему вражеской обороны, не только передний край, но и все, что делается в тылу противника.

— Понимаю, товарищ майор.

— Ну, раз понимаешь, очень хорошо. Иди.

Галим козырнул, повернулся по-уставному и вышел.

3

Перед замаскированной зеленым шатром молодых елей землянкой стоял стройный офицер с красивым, чуть продолговатым лицом. Очевидно, он много работал в помещении и вышел подышать на вольный воздух. Легкий ветерок пошевеливал кудри на его крутом лбу.

Обрывки туч закрыли солнце. Но вот они пронеслись, и солнечные лучи заиграли на орденах и посеребренных ножках кинжала.

Неподалеку послышался возглас:

— Эй, доктор, ходи сюда!

Старший лейтенант Осадчий обернулся на голос. У пирамиды из еловых веток стоял с разобранным автоматом в руке коренастый ефрейтор Галяви Джаббаров. Он окликал проходившего мимо санитара Василия Березина.

Джаббаров попал в разведку совсем недавно. Вернее, он сам пришел к Сидорову, попросился в разведчики.

После второго, более громкого оклика Березин остановился.

— Что-то меня бросает то в жар, то в холод, — Говоря это, Джаббаров, зажмурив один глаз, продолжал рассматривать на солнце ствол автомата. — Кажется, температура поднялась.

— Дай-ка руку, — сказал большелобый, с покатыми плечами Березин.

Он сосчитал пульс и погрозил пальцем:

— Балабон.

Джаббаров рассмеялся:

— Ой, Березин, неужели твое сердце обросло мохом, как у заграничного капиталиста? Почему не скажешь солдату теплого слова?

— Я тебе не девушка говорить теплые слова. Занимайся своим делом, балабон.

— Ладно уж, не сердись. Когда баня будет?

— Через два дня.

Молчаливый и несколько резковатый санитар Березин по характеру был прямой противоположностью Джаббарову. На его широком рябом лице редко появлялась улыбка, а желтоватые прищуренные глаза смотрели угрюмо. Березин был любитель читать книги, газеты, но юмора не терпел. Даже фронтовой раешник его раздражал: «Фома Смыслов — мужик ничего, только языком много молотит». Солдат он был исключительно выносливый. Не было случая, чтобы этот большой отваги, сердечный человек не вытащил раненого разведчика из-под огня или оставил кого из них во время далеких заходов в тыл противника. Приходилось и по десятку километров тащить на себе раненых через болота и топи, но когда обезумевший от боли солдат умолял: «Застрели лучше, Вася!» — Березин ворчливо успокаивал: «Успеешь еще помереть, балабон!»

За пирамидой из еловых веток Березина остановил молодой лейтенант:

— Товарищ младший сержант, где командир разведки?

— Вон… — сухо начал Березин, указывая в сторону землянки, и вдруг открыл рот, точно ему не хватило воздуха.

— Здорово, Березин. Не узнал?

— Старшина… Товарищ лейтенант Урманов, ты ли это? — Березин долго тряс руку Урманова.

С его широкого лица исчезла угрюмость.

— Не забыл нас? Откуда? Как здоровье? Уж дай пойду обрадую младшего лейтенанта Верещагина. Больно он скучал по тебе.

— Ну-ну, иди, — приветливо улыбнулся Урманов.

Майор Сидоров уже успел по телефону известить Осадчего. Они представились друг другу. Осадчий принял Урманова очень радушно.

В землянке было светло и просторно. Стены и потолок облицованы белыми дранками. Осадчий рассказывал о разведчиках, когда шаткая дверь распахнулась настежь и на пороге вырос огромный Верещагин.

— Братишка! — крикнул он громовым голосом и схватил Урманова в охапку.

Осадчий дружелюбно наблюдал за встречей не помнящих себя от радости друзей.

— Товарищ старший лейтенант, вы простите уж нас, — повернулся Верещагин к Осадчему. — Мы с ним еще на подводной лодке плавали.

Узнав, что Урманов назначен командиром подразделения, Верещагин еще больше обрадовался:

— Значит, опять вместе? Хорошо.

Осадчий послал ординарца с приказом выстроить разведчиков тут же, перед землянкой.

— Смирно! Равнение направо! — скомандовал старший сержант с короткими рыжеватыми усами — вся грудь у него была в орденах — и побежал к приближающимся офицерам, — Товарищ старший лейтенант, разведчики выстроены по вашему приказанию. Докладывает старший сержант Шумилин.

— Вольно.

Шумилин повторил ясным, звонким голосом:

— Воль-но!

Осадчий представил Урманоза бойцам, коротко рассказав о нем, — кроме Виктора Шумилина и санитара Березина, народ был все новый.

Правофланговый Шумилин не сводил горячих глаз с Урманова, пока тот стоял рядом со старшим лейтенантом. И когда они пошли к строю, чтобы познакомиться с каждым разведчиком в отдельности, Шумилину неудержимо захотелось выбежать навстречу и расцеловать друга. Но то, что он был в строю, и то, что Галим Урманов уже стал его командиром, связывало его. Мелькнуло сомнение: «Может, ему будет неудобно?.. Ведь он уже офицер…»

По манере держать себя перед строем — Урманов стоял свободно, немного ослабив левую ногу и заложив руки назад, — и по тому, как он вглядывался в лицо каждого бойца, Шумилин понял, что Галим уже не тот старшина, с которым они расстались более года назад на волховской земле. Но когда Урманов подошел ближе и Шумилин увидел его по-прежнему пытливые глаза, он сразу почувствовал, что Урманов не забыл дружбы. Они крепко пожали друг другу руки.

Прошло порядочно времени, прежде чем Урманов принял подразделение, познакомился с людьми.

Шумилин немного посвежел и, кажется, стал чуть полнее. Из писем Галим знал, что он одновременно является парторгом подразделения. В душе Галим был рад, что его помощником будет такой обстрелянный, боевой воин, как Шумилин.

Командир первого отделения старший сержант Федот Прокофьев, широкоплечий, белобровый, оставил у Урманова смутное, неясное впечатление. Таких людей трудно оценить с первого взгляда. Он сказал, что работал до армии в Сибири старателем.

Красноармеец Петр Ликеев, смотревший чуть исподлобья, показался Урманову живым и ловким. Узнав, что он карел и хорошо знает по-фински, Галим подумал: «В разведке такие ребята полезны».

Самым молодым и самым «ученым» среди разведчиков был младший сержант Сака Касаткин, понравившийся Галиму сразу.

— Наш агитатор и редактор, — представил его Осадчий, — студент.

Сорокалетний рыжеусый ефрейтор Степан Дудин был очень тихим человеком. У этого деревенского гончара, исконного жителя Карелии, вся семья осталась в руках белофиннов.

«Ему бы, пожалуй, в обозе хорошо служить», — подумал Галим.

О ефрейторе Галяви Джаббарове Осадчий отозвался с неожиданной улыбкой:

— Это наш политик и дипломат.

На вопрос Урманова, откуда он родом, Джаббаров ответил с гордостью:

— Из самого передового колхоза Татарстана. Бригадир полеводческой бригады. А вы не узнаете меня, товарищ лейтенант?