— У меня сезонный, — отвечает она.

Но на этот раз кондуктор не удовлетворяется словесным заверением:

— Предъявите!

Нилима показывает уголок билета, но дотошный кондуктор выхватывает его у нее из рук. Уже два месяца ездила она с просроченным билетом и вот, наконец, попалась. Кондуктор поднял крик:

— Обманом занимаешься? А еще одета, как порядочная! В полицию захотела?

Вагон гудел, как потревоженный улей. Одни из пассажиров готовы были броситься на нее с кулаками, другие отворачивались с презрением.

— Нечего с ней разговаривать. Сдать ее полицейскому — и дело с концом, — посоветовал кто-то.

— Неплохо бы проверить, чем она занимается, — крикнул другой. — Надела красивое сари, а сама людей обманывает!

— А ну, сходи с трамвая, — потребовал кондуктор.

Вся красная, с бьющимся сердцем, Нилима вышла из вагона. Она не могла поднять глаз от стыда. «Ну, что ж… И поделом мне», — подумала она.

Был уже вечер, но она продолжала бродить по улицам и не могла себя заставить вернуться домой. Небо было затянуто тучами, фонари гасли один за другим, улочки и переулки погружались в темноту. Нервы ее были взвинчены, хотелось не думать, забыть обо всем. Вот если бы принять наркотик! Или подать чуть заметный знак одному из прохаживающихся мужчин… Любой из них побежит за ней. Для кого ей хранить себя в чистоте?.. Но усталые ноги незаметно привели ее к дому.

Нащупав в темноте ручку двери, Нилима уже хотела войти, как вдруг услышала голос Анонто:

— А я давно тебя поджидаю.

— Зачем это?

— Но ты ведь просила меня… Помнишь?

— Да… просила… — И Нилима потупилась.

Анонто достал пять рупий, притянул к себе руку девушки и вложил в нее деньги. Потом, не отпуская ее руки, шепнул:

— Ты ведь не обижаешься?

Не поднимая головы, Нилима спросила:

— Где брат?

— Долу? Он пошел за людьми…

— А что случилось?

— Ваш отец умер. Час назад.

Нилима рванулась к двери, но Анонто цепко обхватил ее обеими руками. Она сразу сникла и жалобно заплакала. Он привлек ее к себе и шепнул:

— Молчи.

Нилима бросила быстрый взгляд по сторонам и вдруг разорвала на себе рубашку, бормоча, как во сне:

— Да, да, я обещала тебе… Но клянусь, будь отец жив, я никогда… — и припала лицом к его груди.

Он почувствовал слезы на ее щеках.

Что ж, Нилима получит еще пять рупий. Слезы ведь тоже — чего-то стоят.

На перепутье

Времени у меня оставалось в обрез — поезд отходил в одиннадцать. У крыльца уже стоял рикша. Взглянув на ручные часы, я торопливо зашагал к выходу, но тут меня окликнула Шиборани. Я остановился.

— Вы что-то хотели сказать, мамима[31]?

Шиборани спросила:

— Ты правильно записал ее адрес, сын мой?

— Ну, конечно.

— Когда же ты все-таки думаешь увидеться с Джуну?

— Сейчас я еду в Калькутту, дня через два буду в Малде. Оттуда — в Динаджпур, потом…

— Но ведь ты обязательно заедешь к ней? Я так люблю Джуну: она мне как дочь родная. А вот ее никакой силой дома не удержишь. Все ездит и ездит…

— Не беспокойтесь, мамима. Я непременно ее повидаю. Самое позднее недели через две. И уговорю вернуться. Ведь и она вас очень любит. Вы ее растили, лелеяли, воспитали…

Шиборани утерла глаза краем сари.

— Встретишься с Джуну, не говори ей ничего о моих жалобах… Много ли мне жить-то осталось? А умру — все, что у меня есть, перейдет к ней, — голос ее задрожал.

Я еще раз пообещал привезти во что бы то ни стало Джуну домой.

— Не поедет она, Джибен… Таких упрямиц поискать надо, — вздохнула Шиборани. — Что ж, она уже взрослая, не мне ее учить. Только раз пыталась я поговорить с ней о ее вечных разъездах. Если уж ты, говорю, столько думаешь о всеобщем благе, вот и помогла бы мне немного по дому. А ее с этого дня точно подменили. Как будто я ей что-то скверное сказала!

Когда разговор заходил о Джуну, остановить Шиборани было невозможно. Но я не мог больше задерживаться.

— Ну, мне пора, мамима.

— Да, да, поезжай сын мой… — сказала Шиборани. — Погоди-ка, чуть не забыла… Ты давно знаешь Джуну, так скажи мне по правде, что ты о ней думаешь? Ты ведь не переменил свое решение?

— Да ведь мы вчера часа три об этом толковали!

— Я одно знаю — никак не пойму вас обоих, Джибен, отвечай мне прямо: хочешь ты жениться на Джуну?

— А разве я когда-нибудь отказывался?

— Так чего же вы тянете, Джибен?

— Об этом спросите у нее! — ответил я, попрощался и вышел.

По дороге на вокзал я думал о добрейшей мамима. Я ей даже не дальний родственник, чужой человек, но только благодаря ее помощи и заботам мне удалось выбиться в люди. Муж Шиборани — известный калькуттский адвокат — оставил после себя большое состояние. Теперь наследницей всего этого станет Джуну. Девочку приняли в дом мамима лет двадцать назад. Отца у нее не было, а мать, умирая, поручила свою двухлетнюю дочурку заботам Шиборани.

Вместе с Джуну Шиборани поселилась в новом доме в южной части Калькутты. Мой дядя служил тогда в конторе мужа Шиборани; вскоре он стал домашним учителем Джуну. В это же время Шиборани обратила внимание и на мое трудное положение. Своих детей у нее не было, и ее неудовлетворенное материнское чувство находило выход в бескорыстной помощи, ближним.

Приехав в Калькутту, я нашел у себя на столе письмо от Джуну. Она писала:

Я разорвал письмо. Джуну для меня дороже всего на свете! Но на какие события она намекает? Чувствуя, что ей угрожает опасность, я не находил себе места и в тот же день выехал вечерним поездом.

Сколько раз уже случалось с ней это? Кажется, четыре. Выйдя из тюрьмы, она не долго оставалась на свободе, ее страстная натура жаждала действия. В последнюю встречу она заявила мне, что нашла наконец истинный путь, а я ответил, что она окончательно заблудилась. Мне и самому довелось два раза побывать в тюрьме, я тоже протестовал против существующего порядка, но я убежденный сторонник ненасилия и считаю, что только этим путем можно чего-то достигнуть. А Джуну революционерка. В то время как я терпеливо сидел за прялкой[32], она то и дело куда-то уезжала и, кажется, перевозила оружие. Выходит, что хоть у нас и общая цель, но пути разные.

Как-то я спросил Джуну:

— Ну скажи, чего вы добились своим террором?

— Добились бы… — ответила Джуну. — Но не все еще поняли, как надо действовать. Миновало время отдельных террористических актов. Теперь дело за революцией. Пора избавить Индию от всех англичан.

И кто же это сделает?

— Придет день — и их выметут те, кто стоит сейчас на самой нижней ступеньке общества.

— А мы не сумеем?

— Мы? Мы умеем только ссориться с сахибами[33] из-за власти, а они бросают нас в тюрьмы. Этим все и кончается. Но те, что поднимутся со дна жизни, не похожи на нас с тобой. Они раздуют пожар, который обновит нашу родину.

— Но ведь если бы нам удалось улучшить порядки сверху, путем разумных реформ, не потребовалось бы раздувать пожар, — заметил я.

— Старые порядки нельзя улучшить, Джибен, их надо уничтожить. Человек прокладывает дорогу к счастью, ломая и разрушая старое.

— Но это далеко не лучший путь!

— Не лучший? — Джуну резко рассмеялась: — А чего стоят твои ненасильственные методы? Нет, Джибен! Ты знаешь сам: Индия долго копила порох для революции. Взрыв неизбежен. Наше время требует мужества и решительных действий!