Анонто вдруг сунул руку в карман и протянул ей бумажку в десять рупий:

— Возьми-ка, пригодится, — сказал он и подмигнул.

Нилима взглянула на него. Нет, это не похоже на желание помочь ближнему, здесь что-то другое.

— Я не могу принять эти деньги, — резко ответила она. — А это отдайте рикше. — И, протянув ему рупию, захлопнула дверь.

А Обхинашу становилось все хуже. Он то и дело принимал лекарства, но это не приносило заметного облегчения. Его постоянно лихорадило, мучила одышка, по целым дням он не поднимался с постели. И все же ему хотелось верить, что все образуется. Долу женится, приведет в дом невестку, выйдет замуж Нилима, а сам он, выздоровев, будет нянчить внучат. Только бы кончилась скорей эта проклятая война — вместе с ней придет конец и несчастьям, обрушившимся на его семью. И снова он уносился мыслью в далекое прошлое. Ему вспоминались его старший брат — важный чиновник, и дядя-адвокат. Вспоминался родительский дом. Он всегда был полон гостей. Сколько ученых, артистов и всяких знаменитостей посещало их! Он вспоминал свою мать, которая тоже была из знатной семьи. Развалины ее родового дома и сейчас высились рядом с площадью Бабура.

Когда кончится война и он выздоровеет, думал Обхинаш, он сделает все, чтобы восстановить честь рода. В этом ему поможет Долу. А Нилиме он обязательно найдет мужа из знатного рода. И, успокоенный, он погружался в сон.

За этот год Нилима заработала немало, а Долу даже получил прибавку. Но цены-то выросли по крайней мере раз в шесть, так что денег, остающихся после похождений Долу, по-прежнему едва хватает на питание и Обхинаш нередко остается без лекарства. А тут еще хозяин опять повысил квартирную плату!

Нилима между тем достигла возраста, когда наступает расцвет девичьей красоты. Но как убога и бесцветна ее жизнь! В городе столько развлечений, увеселений, а у нее — никаких радостей. Она сама зарабатывает на жизнь, но стоит ей истратить на собственные нужды немного денег, отец начинает ворчать, а брат ругается. Помимо работы на фабрике, на ней лежат все заботы по дому — она готовит пищу, моет полы, стирает… Но ведь она живой человек, она молода, ей тоже хочется жить и радоваться…

Перед Новым годом в дом пришла новая беда: Долу подхватил дурную болезнь. Поговаривали, что, кроме жалованья на фабрике, ему удавалось какими-то путями добывать еще немало денег, и все это уходило на кутежи в сомнительной компании.

Прежде он чуть свет торопился на работу, а теперь все чаще оставался дома. Он очень изменился, подурнел, движения стали вялыми, лицо и шея — в каких-то красных пятнах.

Временами у Нилимы совсем опускались руки.

— Брат, — окликала она Долу.

— Ну, чего тебе?

— Японцы грозились, что разбомбят наш город. Чего же они еще медлят?

Хлопнув дверью, Долу уходил из комнаты, а Нилима стояла, уткнувшись в стену лбом, и по щекам ее текли слезы.

Как-то раз, когда Долу отлучился в аптеку, вошел Анонто и сказал:

— Вашего брата уволили с работы.

— Но как же мы будем жить?

— Ему сказали: у тебя заразная болезнь, ты нам не нужен.

Нилиму охватила нервная дрожь. Искоса поглядев на нее, Анонто произнес:

— Не отчаивайся. Бог вам поможет.

Бог! Нилима бросила взгляд на небо, откуда так часто с надрывным воем пикировали на город японские самолеты, и закрыла лицо руками…

С некоторых пор Анонто стал заходить каждый день. Он держится как искренний друг Долу, преданный и услужливый. Его поведение и манеры безупречны. И всякий раз он оставляет две рупии на столике с лекарствами. Анонто знает: как бы ни упали деньги в цене — без них не проживешь. А перед уходом он всегда заглядывает на кухню перекинуться словом с Нилимой и не сомневается, что его рупии сделают свое дело.

Однажды доктор, изредка заходивший навестить Обхинаша, нахмурившись, спросил Нилиму:

— Давно у него жар?

— Уже несколько дней.

— А какую пищу вы ему готовите?

— Что мы можем готовить, если денег нет, — сорвалось у Нилимы.

— Гм, в таком случае мои визиты бесполезны, — и доктор взялся за шляпу.

Нилима протянула ему две рупии, зажатые в руке.

— Оставьте себе, — сказал он.

И вот настал долгожданный день — Германия капитулировала. Конец войне, конец всем несчастьям. Город был охвачен ликованием.

Спустя несколько дней Долу вошел к Нилиме и остановился в дверях.

— Что тебе нужно?

— Правда ли то, что мне сказал Анонто?

— А именно?

— Он говорит, что и у тебя кончилась работа.

— Все на свете имеет конец, — глядя в сторону, ответила Нилима.

Да, подумала она, надо действовать. За эту неделю ей обязательно надо устроиться. Германия капитулировала, но ей-то, Нилиме, нельзя сдаваться на милость победителя… Теперь не требуется больше шить военную форму — что ж, она поищет что-нибудь другое. А слезами делу не поможешь. Кого тронут ее слезы, когда все сейчас так рады окончанию войны! Как бы там ни было, Япония еще воюет, а значит, сохранился какой-то шанс найти работу. Ах, если бы война никогда не прекращалась и над землей вечно рвались бомбы! Страшно сказать, но ведь для девушек вроде нее в этом единственное спасение… Спасение от чего?.. Нет, пусть безработица, пусть голод, пускай что угодно, но она сохранит свою честь… Ведь столько фабрик и мастерских в городе. Неужели она нигде не пригодится? Правда, она не умеет ни писать, ни читать, но не всем же быть грамотными! В конце концов, неужели нигде не нужны крепкие рабочие руки?

Нилима ходит из конторы в контору. Потупившись, она останавливается в дверях. Это сама доверчивость, сама скромность. Но разве таким путем получишь работу, хотя бы и в военное время…

Однажды Долу с трудом приподнялся на постели и попросил:

— Можешь ты мне дать две рупии?

— Откуда же я возьму? — ответила Нилима.

— Анонто охотно и в любой момент даст тебе десять рупий!

— Вот и проси у него.

— Тебе-то он даст, а мне нет, — усмехнулся он.

Нилима, не глядя, протянула брату две рупии, оставленные Анонто, и Долу исчез. Вернулся он только ночью, сильно пошатываясь.

Долу знает одно: у него красивая сестра, и ему не о чем беспокоиться. Даже если он совсем не сможет работать, она прокормит его. Долу знает, что после приема наркотиков он целую неделю не может подняться с постели. Но что из того? Он будет корчиться и стонать от боли, биться головой о стенку, проклиная позорную болезнь, но наркотиков он не бросит. Он знает, что отвратительные гноящиеся язвы завтра снова покроют все его тело. Но он вполне спокоен. Нилима позаботится о нем. Может, у нее и не будет работы, но денег-то она достанет…

А Обхинаш совсем плох. Ввалившаяся грудь дышит прерывисто и тяжело, глубоко запавшие глаза закрыты. Он словно погружен в молитву о возвращении былого величия древнему роду Бояли Рая. Теперь он уже почти совсем не ест и не просит лекарств, и для Нилимы это большое облегчение. Брат тоже забросил лечение, лежит целыми днями и только протягивает в дверь исхудалую руку за горстью сухого риса.

Но Нилима хочет жить. Она не в силах больше влачить это убогое существование, считать гроши и слышать изо дня в день заунывные голоса нищих, выпрашивающих подаяние. Она хочет быть сытой и носить красивое платье. Она хочет жить, она хочет радости.

Трамвай набит до отказу, не протолкаешься. Взгляд Нилимы прикован к карману рассеянного господина.

Нужно действовать решительно и спокойно, говорит она себе. Сумеет ли она? Должна суметь! А потом она как ни в чем не бывало сойдет с трамвая и затеряется в толпе…

И правда, ей удалось соскочить на повороте, но ее руки и ноги буквально тряслись от пережитого напряжения.

Из складок сари она украдкой достает портмоне: десять анн, какой-то рецепт и ничего больше! Ну что ж, в другой раз получится удачнее. Подождав, пока уймется дрожь, она садится в другой трамвай. И здесь теснота. Это к лучшему, думает она. В этот момент кондуктор потребовал, чтобы она взяла билет.