– И дом этот не твой, – сказал правый.

– Дерево могу посадить, – предложил Лыков.

– Уже не можешь, Лютик Михайлович, – вздохнул голос слева.

Лютиком Лыкова в детстве звала мама, наверное, потому, что бабушка хотела назвать его Людвигом.

– Есть дом, – сказал правый голос крепнущим басом, – в этом доме комната, в комнате балка на потолке, в балке железный крюк.

–А у дома колодец, – сказал левый.

– На этом крюке повесился мой дедушка! – взвыл правый голос.

– В этом колодце утопилась моя бабушка! – простонал левый.

Угораздило меня снять комнату в доме с привидениями, подумал Лыков и вспомнил хитрое, как ему сейчас казалось, лицо хозяина, Егора Васильевича. Не прост был дядя.

– Выбирай, Михайлыч, куда двинуться, в ту сторону или в эту.

– Мне, собственно, и тут хорошо, – сказал Лыков.

– А хорошо ли, Лютик Михайлович? Который ведь год ничего нового. Ну проживешь еще пять лет, еще десять, а где смысл?

“Или все же галлюцинации?” – подумал Лыков.

– Привидения, галлюцинации – не один ли хрен, – сказал голос справа. – Два имени для одного и того же. А тебе – время сделать выбор.

– Зачем выбор? – спросил Лыков.

– Закончить все по-быстрому и начать с чистого листа, разве не хочется?

– Сбросив оболочку бренного тела, отправиться в большое путешествие, – сказал левый призрак.

– В путешествие, да, – подтвердил правый. – В миры, миры надзвездные, – запел он раскачиваясь.

– В глубины духа… – левый стлался горизонтально, как дым из кувшина.

Лыков протянул руку к кнопке выключателя и сразу попал на нее пальцем.

– Подожди, – оба сказали хором. – Не бойся нас.

“Не боюсь”, – сказал себе Лыков и убрал палец. Но мурашки все же пробегали по коже.

– Крюк, – сказал голос справа.

– Колодец, – прошептал левый.

– На этом крюке повесился мой дедушка, – прокричал правый призрак и, раскачавшись, соскочил вниз, стукнув о половицы, словно наполненный реальным весом. – Выбери крюк, и тебе позавидуют боги.

– В этом колодце утопилась моя бабушка, – левый соскользнул за ним следом, в приседе вытянув руки вперед, как гимнаст, прыгнувший с перекладины. – А на дне колодца тебя ожидает особенный приз.

– Недаром бог Один висел на дереве девять дней и ночей, принеся себя себе в жертву, – сказал правый.

– Кто повесился, тот еще оглядывается на этот мир, утопившийся уходит дальше, – сказал левый.

Они оба прошли в глубину комнаты, двигали там стулья, звенели посудой. Лыков услышал шум льющейся воды из чайника. Он захотел встать, но из-за непонятной слабости не смог, только сел на кровати.

– Конечно, Михайлыч, можешь подождать, как говорится, своего часа, но ведь он, Михайлыч, может наступить неожиданно…

Этот голос Лыков слышал по-прежнему справа, а другой – слева.

– Наступит твой час неожиданно, Лютик Михайлович, и будешь застигнут врасплох, Лютик Михайлович. – Лыков вспомнил маму, которая в детстве звала его Лютиком. – Не лучше ли, пока ты в уме и памяти, поступить, как хозяин, сделав сознательный выбор?

– Крюк, – подвывая, сказал голос справа.

– Колодец, – простонал голос слева.

– Брось, – сказал правый левому, – разве мы друг с другом не договоримся? – Кроме того, – обратился он к Лыкову, – если ты сейчас сделаешь выбор, у тебя будут два помощника.

– Да, – отозвался левый, – поможем ему.

– Прямо сейчас и поможем, – сказал правый.

Лыков почувствовал, как его берут под локти, помогая подняться. Вывели во двор. Лыков почти не сопротивлялся.

Начинало светать.

Лыков увидел перед собой колодец, почувствовал, что сидит на краю, ощутил влажную петлю у себя на шее. Между этими моментами восприятия не было переходов. Так бывает во сне, но было ли это сном?

“Каково это, повеситься и утонуть одним разом”, – подумалось отстраненно.

Лыков оглянулся по сторонам посмотреть на своих провожатых, и не увидел ничего на их месте. Была темнота справа и темнота слева, пустота – бесконечно чуждая, только для прикрытия использовавшая на краткое время человеческий облик и голос. Какая-то липкая, тянущая внутрь себя, сковывающая движения. И оттуда слышны были не голоса, а странные звуки – шип, треск, скрежет. С этим – Лыкову стало ясно – нужно было не спорить, не вступать в разговор, а бежать, не соприкасаться, доверяя первоначальному страху.

Но было поздно. Лыков уже падал вниз, в черный вертикальный тоннель, с криком на губах – как во сне том кошмарном, но напрасно надеясь проснуться.

Время разбрасывать тыквы

У реки было два берега, левый и правый. Когда началось, люди правого берега стали красными, а люди левого берега – синими.

Кириак (Кирьяк) пришел из мест отдаленных и поселился на правом берегу. Он воткнул в землю палку, и она пустила ростки, а через соответствующее время зацвела и принесла плоды (смоквы). У Кириака с собой был целый мешок этих палок, и это был сад.

В этом саду Кирьяк пировал с друзьями – пил пиво – когда у забора остановился человек в полосатом зеленом халате и сказал: «Будет война».

У Кириака к тому времени было два друга или около того – Увар (Вар) и Яков (Якоб). А может быть, это были просто соседи. Кириак тут не видел особой разницы.

Плоды произрастания делятся на три категории: что растет под землей – это брюквы, над землей – клюквы и тыквы, и на дереве – смоквы. Кириак снимал по два урожая смокв за сезон, а тыквы и брюквы у него цвели круглый год. И вот, когда Кириак с товарищами отмечали день рождения большой тыквы (если под днем понимать утро разрезания пуповины) – пили пиво – проходящий мимо старик в зеленом халате, глядя через забор на урожайное изобилие, сказал: «Будет война, и день уже назначен».

«Кто этот человек в халате?» – спросил Кирьяк, но друзья не ответили, а Вар, помолчав, произнес: «У кого есть красный кафтан, – пусть наденет, – а если нет, пусть продаст что-нибудь из того, что имеет, и купит хотя бы жилетку».

«У меня есть штаны с красными лампасами», – сказал Кириак.

«Этого мало», – сказал Вар.

«Лампасы винтом в три оборота, – сказал Кириак, – и еще есть шапка с красным полуверхом».

«Нет, не пойдет», – мотнул головой Вар.

«Не пойдет», – наклонили головы Яков и Якоб, якобы подтверждая.

В назначенный день по улицам двигались красные колонны, кто-то пел, кто-то бил в барабан. Несли знамена и флаги. На другом берегу (на левом) – колонны были одеты в синее. Те, кто мог, трубили в длинные трубы.

Справа реки был обрыв, и слева – обрыв. Красные и синие встали друг против друга под своими знаменами, держа в руках смоквы и брюквы. Они бросали вниз со скалы спелые тыквы – мерялись урожаем. Иные из брошенных плыли по водам, а другие, упав на камни, лопались, брызгая горячим клюквенным соком.

Красные сбросили вниз раз за разом три большие тыквы, а синие – семь маленьких. Красные сбросили девять маленьких, а синие – пять больших. Тогда Якоб с Яковом выкатили самую якобы большую тыкву немереной ширины, и столкнули вниз, а синие со своей стороны тут же уронили другую – в три обхвата. Обе тыквы упали одновременно, с треском раскалываясь на части, и вода в реке стала красной для тех, кто жил ниже по течению. Кирьяк сидел у себя на крыльце, он слышал этот треск и другие звуки, и думал: «Это война».

Поперек реки было два моста – прямой и горбатый. По прямому мосту красные шли с правого берега на левый, а по горбатому синие шли с левого на правый. Растекались по улицам и дворам. Где видели пиво, там пили, где мясо – там ели. И делали все другое, что делают, когда война. Стало темнеть – зажгли факелы. Жгли костры из всего, что было.

У Вара во дворе сожгли диван, стол и четыре стула. А Яков с Якобом якобы сами подожгли свой дровяной сарай. На синем же берегу уже горел целый дом с башней в три этажа. Пламя металось, искры летели в небо.