– Привет. От нашего вашему, – сказал самый громкий (другие два были – тихий и молчаливый). – Кажется, ты собрался посмотреть роскошный эротический сон?

– Я? – Рогов изобразил удивление.

– А здесь есть еще кто-нибудь? – вошедший сел, взял кусок пирога с тарелки. – Ничего не выйдет.

– Это почему? – ревниво спросил Рогов.

– Не уложится в двадцать тысяч.

– Что такое эти двадцать тысяч, и почему в них надо уложиться?

– Это за пределами нашего с тобой понимания. И не будем об этом.

– Эротике предпочту знание, – сказал Рогов, гладя под столом гладкое женское колено. – Я думаю, что в каждом мире должны существовать свои законы устройства, – добавил он, переводя взгляд на горсть камней на столе – синих, красных, зеленых. – И я, если я действительно доктор наук, хочу разобраться в этих законах.

– С собой это знание не возьмешь, – сказал тихий.

– Может быть, но я по своей природе, видимо, заточен под такую работу, – сказал Рогов.

Он взял из кучи два камня и положил на чашки весов. Один был тяжелее, другой – легче. Рогов положил их у края стола, давая начало ряду, в котором все камни должны были выстроиться по возрастанию веса.

«Должны ли найтись в каждой куче два камня, одинаковых по весу? – думал он. – Наверное, должны, если это действительно куча».

И действительно, через некоторое время (время шло, хоть и спотыкаясь, склянки часов переворачивались, секунды тикали) два камня – зеленый и синий – уравновесили друг друга на чашках.

– Ура, – сказал Рогов.

Еще через некоторое время он поднял со дна кучи красный камень, который оказался легче синего камня из пары равновесных и тяжелее зеленого.

– Как может такое быть? – удивился Рогов.

Это был вопрос, но никто не ответил ни тихо, ни громко, потому что из трех японцев остался только один – молчаливый

Рогов стал взвешивать камни, уже лежащие в ряд, выбирая новые, еще не опробованные пары. И тот, кто был в ряду легче легкого, вдруг оказывался тяжелее тяжелого. И наоборот.

Где закон? Где порядок? Рогов выбежал из дома. Мир кругом был ужасен. Камни шатались под ногой. Тучи кружились. Темнота густела и липла. Светила не освещали. Ветер отрывал от земли, уносил туда, где мрак кромешный и скрежет.

Но Рогов не улетал, а чудом держался на месте как шарик на привязи. Впрочем, чуда не было. Он ясно чувствовал, что держится за чью-то руку, спокойную среди хаоса, и женский голос сказал:

– Все хорошо, все устроится, вот увидишь.

Рогов открыл глаза. В как бы уже родных стенах. Часы тикали, песок сыпался. Стол был рядом. Кучка камней на столе сверкала новыми красками.

Долли опускала камни в миску с теплой водой, промывала. Рогов понимал, что так надо. Опускаемы в воду, они теряли в весе, обучаясь закону Архимеда. «Все правильно, – понимал Рогов, – сперва Архимед, а потом и к законам Ньютона должны привыкнуть».

И когда легли снова в ряд, то четко расположились по возрастанию веса, Рогов был уверен в этом, не глядя.

– И давай договоримся, – сказал Рогов. – Ты не будешь вылетать в окно по ночам, а я не буду ходить по воде. Чтоб был порядок в законах природы.

Женщина сварила кофе.

Рогов пил. Потом почувствовал голод, почти настоящий. Съел пирог и яичницу с колбасой – простое блюдо, которое при случае и сам мог бы приготовить.

А на стене вместе с песочными часами появились другие – с кукушкой, гирей и маятником.

Гиря опускалась, маятник маялся. Время шло. Тикали секунды, а иногда и часы.

Рогов садился за стол как на работу.

Закон тяготения окончательно утвердился в мире. Рогов перешел к законам упругого столкновения тел, получал тепло трением, заряжал электричеством легкие шарики, подвешенные на ниточках.

Отрываясь от дел, выходил на берег, любуясь отражением горы Фудзи в воде, становившейся для этого дела широкой и гладкой.

Время шло, как ему полагается, вслед за песком, который сыпался, стрелками, маятником.

От одного «ку-ку» до другого кофе становился ароматнее, а пироги вкуснее.

Но однажды явилась рука, написавшая на стене «20 000» красными жирными цифрами.

«Это, наверное, столько шагов до вершины горы Фудзи», – подумал Рогов.

И к хижине подошел троллейбус, который сколько-то лет останавливался там ежедневно по расписанию.

Рогов поднялся в салон. Погладил бороду. Поправил на голове тюбетейку.

Женщина плакала на крыльце. Это был миг прощания, и Рогов махнул, обернувшись, рукой, чтобы соответствовать моменту.

Закрутились колеса, экипаж, задирая нос, тронулся с места.

Рогов смотрел, как в переднем стекле вырастает гора Фудзи – поверх ветки цветущей сакуры, желтых кленовых листьев, зимних тяжелых сучьев, покрытых снегом.