Машин, кстати, действительно было немного. Да и людей почти никого.

«Если праздник, – подумал Рогов, – тогда на работу идти не нужно. А можно туда – в эту самую даль светлую. Если уж случай такой. Не каждый день появляется возможность подняться пешком на Фудзияму».

И тут рядом с Роговым остановился троллейбус.

– Я, такой сякой, сбился с дороги, – сказал водитель. – Не знаю, куда, где и как, поэтому есть предложение. Я вас подвезу, а вы покажете куда.

«Колесами лучше», – обрадовался Рогов и стал садиться в троллейбус.

– Я бы на вашем месте этого не делал, – сказал неизвестно откуда взявшийся высокий старик в тюбетейке.

– Почему? – спросил Рогов, стоя уже на ступеньке.

– Потому, – строго сказал старик.

«Хочу себе такую же тюбетейку», – подумал Рогов, а троллейбус уже тронулся.

За окном мелькали картинки. С правой стороны была зима, с левой – осень. Неубранные сугробы снега и желтые листья, которые падали.

«Жалко, что я не взял зонтик», – подумал Рогов.

В троллейбусе было пусто, и как-то особенно пусто – даже кондуктора не было.

«Так не бывает», – подумал Рогов. И стало понятно, что это сон, который ему снится.

– Это сон, – сказал старик в тюбетейке, который оказался вдруг где-то рядом.

***

Человек видит сон, и какое-то время не догадывается об этом. Тогда к нему приходит старик в тюбетейке и говорит то, что человек, впрочем, и сам знает. И человек успокаивается. Тюбетейка, впрочем, не обязательна. Старик тоже. То есть, это может быть совсем не старик. Главное – что иногда кто-то нужен, чтобы сказать человеку то, что человек и сам знает. Кажется, в одном из языков американских индейцев для этого даже есть специальное обозначающее слово.

***

Рогов смотрел в окно.

Там стояла зима с левой стороны, а затем – весна, легкий лед на лужах. А вместо осени справа – уже было лето. Шел дождь, и Рогов подумал, что очень кстати взял с собой зонтик. Одуванчики цвели на лугах, а потом – на газонах. Дома были белые.

И вот уже вершина горы Фудзиямы показалась в зеркале заднего вида.

Рогов убрал руки с руля – или положил на руль – неважно – был руль, были руки, и нужно было поворачивать. Судно накренилось, нос корабля медленно пошел вверх, забираясь на волну – первую в ряду девяти. Где девятым валом, никак не иначе, оборачивалась вершина горы Фудзи.

Поднялся и ухнул вниз. Снова стал подниматься.

«Прав был старик, что-то неровное есть в этой дороге», – Рогов обернулся. Старик сидел на заднем сиденье, старика не было, темное приблизительной формы пятно оставалось на его месте, в окнах мерцали картинки: зима, осень, лето, опять зима…

Снова въехали в город. Экипаж остановился у перекрестка. Это был главный решающий перекресток, перепутье дорог. Здесь, под рекламным щитом с надписью «20 000», говорящей неизвестно о чем, можно было повернуть налево, направо или пойти прямо, только Рогов не знал куда.

– Я сбился с дороги, – сказал он, открыв дверь незнакомому человеку с тротуара, и человек вошел.

Хотя и не советовал ему высокий старик в неизвестно откуда взявшейся тюбетейке.

***

Человек подходит к человеку, и они разговаривают. Скажем, Петр подходит к Семену и говорит ему: «Здравствуй». Или еще как-то взаимодействуют человек с человеком. То есть, Семен, может быть, ничего не отвечает Петру, а молча бьет его кулаком в ухо.

И никто не сомневается в том, что Семен и Петр – это разные люди (разумеется, если все происходит в реальности).

Но что если стоящие друг против друга Семен и Петр оба снятся Ивану (который и сам по себе принимает участие в сюжете, разнимая дерущихся). В этом случае все не так очевидно.

Поскольку все происходит в голове Ивана, не будет ошибкой считать, что и Петр, и Семен по сути один и тот же человек – тот самый Иван, как актер, играющий обе роли (и третью роль наблюдателя-миротворца, разумеется, тоже).

Итак, перед нами не Семен и Петр (на время взятые условные имена), а Иван и Иван – только так. Иван Ивану говорит «Здравствуй», Иван Ивана бьет по уху, Иван Ивана ответно бьет в глаз (что подразумевается естественным ходом событий), Иван разнимает дерущихся Ивана и Ивана: «Иваны, давайте жить дружно».

***

И вот, в троллейбусе трое – водитель, старик в тюбетейке и вошедший с улицы Рогов. Но водитель за рулем – это тоже Рогов, и старик, сидящий сейчас на заднем сиденье, – это Рогов. И если бы кто-нибудь еще кроме этих трех оказался в троллейбусе, он был бы, разумеется, тоже Рогов, другому здесь неоткуда взяться.

– Это правда? – спрашивает Рогов с зонтиком Рогова в тюбетейке.

– Да, – отвечает Рогову Рогов.

– И ты тоже? – спрашивает Рогов.

– Да, я это тоже ты, – Рогов улыбается в седую бороду.

– Но я разговариваю с тобой, не с собой. Ты отвечаешь мне на вопросы, – недоумевает Рогов.

– Я не говорю тебе ничего такого, что ты сам не знаешь, – спокойно говорит Рогов.

– Право руля, – говорит Рогов-водитель, и троллейбус послушно поворачивает направо.

– И эти тоже? – Рогов смотрит на заднее сиденье, где сидят еще три Рогова, все в чем-то одинаковые.

– Разумеется, – говорит Рогов.

– Лево руля, – говорит Рогов в кабине, и троллейбус сворачивает налево, в лабиринт узких улочек. В переднем стекле ненадолго появляется гора Фудзи в натуральную величину, еще поворот, и она исчезает.

– Я как-то сомневаюсь в этом, – говорит Рогов.– Понимаешь, во всех снах, которые я видел, у меня как актера была только одна роль, главная,– то есть, когда все кончится, то проснусь именно я, а не ты и не он.

– Никто из нас не проснется, – говорит Рогов. – А проснется тот, кто спит в своей кровати. И наши истории – это только материал для той сказки, которую он себе расскажет по пробуждении.

– Как это так? – спрашивает Рогов. Он крутит руль, нажимает педали. Троллейбус идет во все стороны сразу, не обращая внимания. Иногда гудит – трубно как слон. Может быть, у него отказали тормоза?

– Ты не учитываешь очевидного, – и Рогов в тюбетейке растворяется в воздухе, уходя от ответа.

«Может быть, троллейбус – это тоже я?», – хочет спросить Рогов.

***

– Ты не учитываешь очевидного, – сказал мудрый старик. – То, что ты в своей дневной жизни привык считать сном, на девяносто восемь процентов продукт твоей памяти. Как фильм, который смонтирован из обрезков действительного сна, в котором мы сейчас пребываем. Когда проснешься, ты, может быть, вспомнишь, что был человеком, который в хорошую погоду вышел на улицу, ничего не взяв с собой кроме зонтика, а может быть, будешь вспоминать, как был водителем троллейбуса, который вел свой корабль к вершине горы Фудзиямы. И, кстати, хотя тебе кажется, что ты только вспоминаешь свой сон, на самом деле ты на девяносто восемь процентов сочиняешь свою историю, вспоминая. И поэтому иногда возникает ощущение, что длинный, полный событий сон укладывается в феноменально короткое время.

– Но наш теперешний сон – действительный сон, как ты говоришь, – тоже полон событиями, – сказал Рогов. – Мне он уже сейчас кажется чрезмерно долгим.

– А где мера твоей чрезмерности? – усмехнулся старик. – Ты даже не представляешь, каким этот сон может быть долгим.

– Не представляю, – признался Рогов.

– Но эта долгота устроена уже по другим законам, не таким очевидным, – сказал старик.– И, кстати, на твоих прикроватных часах за все это время ни одна стрелка не сдвинется.

***

Троллейбус, как обычно, был пуст.

Только трое сидели на заднем сиденье, все в чем-то одинаковые. Они были трезвые и молчали. Это не нравилось Рогову.

Но за стеклами окон белела вершиной в полный рост гора Фудзи. Это радовало.

На обочине женщина в мокром плаще поднимала руку.

«Значит, дождь все-таки пошел», – думал Рогов.