— Зря мы потратили две недели, — шепчет Мануэль.
Доминика смотрит ему прямо в глаза:
— Что ты имеешь в виду?
— Мы могли бы провести их гораздо приятней.
— Ты и я?
— Да. Ты и я. Карлос жмет ей руку:
— Ты все время была такой недоброй. Не жалеешь об этом?
Доминика переводит взгляд на Карлоса:
— Может быть, чуточку.
— Только чуточку?
— И это уже много.
«Значит, могло быть и такое — славные ребята, ни к чему не обязывающий флирт, приятные воспоминания…» И это она упустила, все можно упустить, если хочешь слишком многого.
— Выпьешь вина? — предлагает Карлос.
— Охотно!
— Херес или «Tio Pepe»?
— Все равно!
— Ла Манча пьет только вальдепеньяс, — замечает Мануэль.
— А я пью шерри, — говорит Гарриет.
— Ты же за рулем! — напоминает Яльмар.
— Отцепись!
В трактире полумрак, воздух пропитан винными парами. Огромные кувшины с вином стоят в самой темной, нижней, полуподвальной, части трактира.
— Это «тинаха», — говорит Мануэль. — Хуан не сказал, что их делают гончары в Тобосо, известном во всей Испании не только благодаря Дульсинее.
Белозубая девушка с улыбкой наполняет глиняные кубки и подает гостям.
— За утраченные иллюзии! — предлагает тост Доминика.
— Мои еще не утрачены, — улыбается Гарриет, поднимая свой кубок.
На стене висят связки лоснящихся копченых колбасок, салями с седым налетом и вяленые окорока, от которых бармен отрезает ломти красного мяса.
— Колбаски здесь самые-самые настоящие, — поясняет Карлос, заказывая блюдо украшенных зеленью копченостей.
— Что значит «настоящие»? — спрашивает Ингрид.
— Из ослиного мяса. Настоящие испанские колбаски делаются обязательно из ослиного мяса, тогда и вкус у них неповторимый.
Гарриет откусывает кусок колбаски своими крепкими зубами:
— Чудо!
«Значит, могло быть и так, — думает Доминика. — А могло быть и иначе: Асман в этом баре, Асман у статуи Дон Кихота… Снимок с ним имел бы совсем другую ценность, выпитое с ним вино — другой вкус, иной смысл имел бы и долгий день от Гранады к Мадриду. Но могла быть еще и обычная нежность Лукаша, ощущение безопасности от его близости, от самого его присутствия…»
— Ты куда? — окликает ее Карлос, когда Доминика протискивается сквозь толпу у бара.
— Я сейчас вернусь.
— В Мадриде, — кричит ей вдогонку Гарриет, — я — первым делом на почту. Вы поедете с нами?
— Да! Я — обязательно! Не знаю, как Лукаш…
«Сейчас я у него спрошу, — улыбается про себя Доминика, — вот он, прекрасный повод; отличный вопрос, самый нейтральный, но позволяющий начать разговор; если люди друг друга любят, любое слово — после ссоры — легко их примирит. Если люди друг друга любят… — мысленно повторяет Доминика, — если любят…» И в ней что-то оттаивает, недавнее озлобление улетучивается, ведь они не переставали любить друг друга, это ясно, только она… несколько дурацких слов…
Лукаша, однако, нигде нет: ни в таверне у кувшинов с вином, ни во дворе у бронзовой фигуры Дон Кихота, и Доминика — в ней снова все леденеет — направляется на паркинг к автобусу, — конечно же — он здесь, слушает с Гомесом радио!
Доминика останавливается, не зная, что предпринять, и тут с радостью слышит, как мисс Гибсон созывает группу, хлопая в ладоши.
Еще минуточку, — просят дамы.
— Нет-нет! — Сибилл непреклонна. — Впереди долгая дорога!
Однако куда важнее то, что в Мадриде ее должна ждать телеграмма от Джека Асмана, обещавшего — в случае победы над Тиллем Вильдерсоном — ей об этом сообщить.
И телеграмма есть! Есть!
Едва только группа появляется в вестибюле отеля, портье с улыбкой — словно знает содержание — подает телеграмму мисс Гибсон. Сибилл дрожащими руками вскрывает депешу и вспыхивает радостным румянцем.
«Дорогая, — сообщает Джек, — ты оказалась права, я был в прекрасной форме. Без труда победил Тилля. Жду тебя в Лос-Анджелесе. Целую. Джек».
Шум ангельских крыл заполняет вестибюль. Мисс Гибсон бросается на шею доктору теологии и медицины, потом обнимает миссис Стирз.
— Хорошее известие? — спрашивают те.
— О да! Чудесное!
Кроме того, у портье есть и другое известие — для поляков. Автомобиль можно получить до восьми часов вечера. Дневная сиеста продлевает рабочий день в Испании до позднего вечера, так что и Доминика — пока Лукаш будет заниматься машиной — успеет получить деньги в страховом агентстве, а потом с Гарриет съездит на почту.
Снова Гран Виа, пестрый поток пешеходов в эту предвечернюю пору, проспект Алькала с десятью проезжими полосами и площадь, где струи фонтана богини Кибелы так освежают воздух… И почта. Дворец связи, с толпой туристов у входа.
— Освежим ноги в фонтане? — спрашивает Гарриет, припарковав автомобиль.
— Потом, — предлагает Доминика. Нетерпение гложет ее, она отыскивает окошко «До востребования» и становится в длинную очередь.
— Мы придем к тебе, — говорит Гарриет, — или ты приходи к нам, мы будем у окошка переводов.
Многолюдье в огромном зале ошеломляет. Доминика прикрывает глаза, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Письмо из дома! Оно может быть, только если опоздало к моменту их первого приезда в Мадрид. Авария с машиной изменила весь их маршрут: они планировали возвращаться другим путем — из Гранады через Валенсию и Барселону к французской границе. «Теперь нам наверняка не побывать ни в Валенсии, ни в Барселоне… Хотя, собственно, почему? У нас же тысяча пятьсот долларов! — Доминика крепче прижимает локтем сумку с деньгами. — «Может, лучше носить ее на груди, как в прежние времена польские крестьянки, когда отправлялись на рынок…» Она усмехается, уже и в помине нет мысли, что лучше бы этих долларов вообще не было, они словно волшебная палочка, с помощью которой можно получить все что угодно, например целую неделю беззаботного времяпрепровождения с Лукашем в Барселоне…
При мысли о Барселоне она забывает даже распечатать письмо из дому, которое получила в окошке. Адрес на конверте написан красивым почерком матери, и возможно, в письме есть то слово, которого сейчас она страшится. «Неделя в Барселоне, а там будь что будет!» — бьется в голове мысль.
Она отыскивает Гарриет и ее компанию возле окошка, где выдают телеграфные переводы. Гарриет в бешенстве, не в лучшем настроении Ингрид и Яльмар.
— Будем сидеть в «Ритце», пока не пришлют деньги!
— Или продадим автомобиль, — предлагает Ингрид.
— Тихо, девочки! — проявляет наконец характер Яльмар. — Прежде всего надо дать домой телеграммы.
Они берут бланки, пишут по нескольку слов — в целях экономии, — а Доминика стоит рядом, так и не распечатав письмо. Конверт она вскрывает, только когда все опускают ноги в фонтан, обе шведки и Карлос с Мануэлем все допытываются, отчего это она не читает письма, которое так ждала?
— От мамы?
— От мамы.
— Это же надо — какое длинное письмо, — удивляется Яльмар, хотя письмо вовсе не длинное.
«Дорогая Доминика, — читает она вслух, а они, не понимая чужого языка, наклоняют головы набок и очень похожи в этот момент на собак, прислушивающихся к звукам человеческой речи. — Получила твое письмо из Марселя. Я говорила тебе, что это прекрасный город, и мне всегда мечталось, чтобы ты его увидела. Когда мы с отцом ездили на юг Франции, ты была еще совсем маленькой и мы не могли взять тебя с собой, но в каждой открытке к бабушке писали: Доминика обязательно должна это увидеть. Открытки наверняка где-нибудь дома, и ты можешь это проверить. У нас все те оке горести: забастовки и волнения, все длиннее становятся очереди буквально за всем, а самое унизительное — за хлебом накануне свободных суббот. Чтобы купить хлеб в пятницу, приходится вставать в пять утра. Можешь себе представить, на что я гожусь в этот день в больнице. Агнешка и Войтек — в Вене, прислали оттуда письмо тетке. Несколько дней назад по нашему телевидению передавали репортаж: из тамошнего пересыльного лагеря для беженцев, и мне показалось, что они мелькнули в толпе. Условия в лагере более чем жалкие: нищенство и изматывающее, порой безнадежное ожидание разрешения на выезд куда-нибудь дальше. Но у Агнешки всегда были крепкие нервы, жаль только, что ее мать в этом не убеждена и дни напролет заливается слезами. Дела у отца с работой все еще в подвешенном состоянии. Ведутся разговоры о переквалификации (что за страшное, даже по звучанию, слово!) увольняемых людей, но как можно переквалифицироваться (ужас!), если человеку почти пятьдесят?!
Передай от меня привет Лукашу. Не пишу подробно, поскольку не уверена, застанет ли вас это письмо в Мадриде и не вернется ли из этого прекрасного города обратно в нашу грустную Варшаву.
Вместе с папой крепко тебя целуем!