Крик еще дрожал в его горле, когда он рывком сел на кровати. Его ужаснула мысль, что и она… и Доминика, если он удержит ее при себе, проснется в одну из ночей с криком и скажет, как он сказал когда-то Гейл: «Я не могу, я никогда не смогу быть здесь счастливым!..»
И тут вдруг он слышал баховскую фугу, только никак не мог вспомнить, из какого сочинения. Она прозвучала раз и другой с такой выразительностью, с какой он никогда не слышал ее в оркестре, особенно два последних такта и две последние ноты…
Он бросился к шкафу, стал лихорадочно швырять в чемодан все, что выложил из него три дня назад. На минуту задумался, что делать с вещами, купленными в Кордове, когда ходил из магазина в магазин за Доминикой. Потом сложил их грудой на стол, сверху приколол записку: «Для горничной». Набрал номер телефона Сэма, но тот — после выпивки — спал, видимо, крепко и трубку не брал. «Вот скотина!» — подумал Асман с тем давним чувством, какое испытывал к тому Самуильчику Блюменблау, когда тот стоял у порога бабушкиной лавки с перепуганными глазами, похожими на сливы. Схватив чемодан и не вызывая боя, Асман отправился к номеру Блюинга и, не думая о соседях, забарабанил в дверь. На этот раз Сэм тут же проснулся и с перепугу приоткрыл дверь. В пижамной куртке, он выглядел смешно.
— Что случилось?
Асман втолкнул его в комнату и закрыл за собой дверь.
— Одевайся! Первым же самолетом летим в Париж!
— О боже! — просиял Сэм. — Летим в Париж! Я сейчас! Сей секунд! Через полминутки буду готов! Летим в Париж! Джереми! Ты таки никогда не поймешь, как я тебя люблю. Как я всегда тебя любил! И восхищался тобой! И всегда тобой гордился!
— Одевайся! — прикрикнул Асман.
— Ой, уже! Уже одеваюсь! Уже готов! О боже! Летим в Париж! Ты еще успеешь даже на репетиции!
Внизу они уплатили по счету и попросили вызвать такси. Асман взял у портье лист бумаги и конверт.
«Дорогая Сибилл! — написал он. — Простите, что таким способом отблагодарил Вас и всю Вашу группу за приятное общество и проведенные с Вами дни. Я все же решил ехать на гастроли и надеюсь в декабре после концерта в Лос-Анджелесе увидеть Вас в своей уборной. Еще раз благодарю.
— Прошу вас утром вручить это мисс Гибсон, как только она появится, — сказал он портье.
Блюинг был уверен, что Асман напишет сейчас еще одно письмо, но тот этого не сделал, и он ни о чем его не спросил.
В сопровождении боя с их чемоданами они вышли из отеля. Такси стояло у подъезда. День обещал быть чудесным, как почти все дни в этом уголке земли. Под первыми лучами солнца искрились снежные вершины Сьерра-Невады.
Но Асману этот пейзаж не показался прекрасным.
XVIII
В семь утра кафе отеля «Версаль» уже заполнено. Американская группа покидает Гранаду. Кельнеры торопливо разносят кофе, чай и соки, из кухни доносится запах подгоревших тостов.
У мисс Гибсон — она чудесно спала эту ночь, — с вечера оплатившей все счета и уладившей все гостиничные формальности, наконец-то выдается свободная минута. Ее тревожит только мысль, что Асман, наверное, проспал и его придется ждать. Она уже собирается послать в его апартаменты боя, и в этот момент портье вручает ей письмо.
— Мистер Асман просил передать это вам.
— Мистер Асман?
— Он уехал на рассвете вместе с господином Блюингом.
Мисс Гибсон нетерпеливо вскрывает конверт. Письмо короткое, достаточно одного взгляда, чтобы охватить его целиком.
— Уехал… — шепчет она растерянно, — но вчера он ничего не говорил…
— Он собирался улететь первым самолетом в Мадрид, а оттуда — в Париж. Надеюсь, он не опоздал.
— Надеюсь, не опоздал, — машинально повторяет мисс Гибсон.
За столом сразу поднимается шум: все хотят знать, решил ли Асман давать концерты, и, когда мисс Гибсон это подтверждает, дамы, для которых эта история стала чуть ли не делом чести, вздыхают облегченно.
Доктор теологии и медицины нежно улыбается Доминике, а та, мужественно это перенеся, отвечает ей заговорщицкой улыбкой, хотя под столом впивается ногтями в сиденье стула, стараясь овладеть собой, чтобы никто, и прежде всего Лукаш, не догадался о ее состоянии. У портье наверняка есть письмо и для нее, хорошо, что его не принесли вместе с письмом мисс Гибсон, ей надо самой пойти за ним, но как это сделать, не привлекая к себе внимания?
— Мне кажется, я забыла в ванной зубную щетку, — говорит она Лукашу.
— Я проверял, в ванной ничего не осталось.
— И все же я посмотрю. Как я буду в Мадриде без щетки?
— Купишь новую. К счастью, здесь это не проблема.
— Это ты сказал, а не я, — подколола его Доминика и встала со стула. — Я все-таки возьму у портье ключ и загляну в номер. Может, еще что-нибудь осталось.
— Как знаешь, но лучше бы ты доела завтрак. Пора уже садиться в автобус.
— Я никогда не заставляла себя ждать. — Тон у Доминики вызывающий, что сразу привлекает внимание соседок по столу.
— Тем более не следует этого делать под занавес, — примирительно говорит Лукаш.
— Не беспокойся!
Доминика чуть ли не бегом мчится в регистратуру, просит ключ, а потом, с замиранием сердца, спрашивает:
— Мистер Асман не оставил для меня письма?
— Нет, сеньорита.
— Вы уверены? — Доминика чувствует, как кровь приливает к лицу.
— Да, сеньорита.
— А… может быть, дежурил кто-нибудь другой?
— Я заступил с полуночи…
Доминика поворачивается, собираясь вернуться в кафе, на полдороге вспоминает, что у нее остался ключ от номера, возвращается к лифту, поднимается на последний этаж, выходит и останавливается в коридоре у окна. Отсюда можно в последний раз окинуть прощальным взглядом Гранаду, Альгамбру и Хенералифе, заснеженную гряду Сьерра-Невады…
«Почему же он не написал ни единого слова? — думает Доминика с горьким чувством обиды и досады. — Вчера был так мил и вдруг уехал, даже не простившись…» Правда, он дал ей визитную карточку, посчитав, возможно, что этого достаточно. Ну что ж, больше ничего и не надо, у нее есть его адрес, и она всегда сможет… Он знает, что она всегда сможет…
Доминика открыла сумочку, проверила, на месте ли визитная карточка Асмана, лежавшая в особом отделении рядом с карточкой Гарриет, которую та дала ей еще в Мадриде. С минуту она подержала карточку Гарриет в руке, раздумывая, достойна ли она чести находиться рядом с карточкой Асмана и не следует ли ее выкинуть в стоящую поблизости мусорную корзину? Однако отказывается от этого намерения, закрывает сумку и, вызвав лифт, спускается вниз. Отдавая ключ, одаривает портье улыбкой.
— Сеньорита ничего не забыла?
— Нет.
— Бывает, что просто кажется…
— На всякий случай лучше проверить.
— Конечно!
Надо бы уже уходить, но в ней все еще теплится надежда, что портье вспомнит о письме Асмана и с извинениями вручит ей. Но ничего похожего, увы, не происходит. Гостиничные бои грузят багаж туристов в автобус, самое время поскорее вернуться в кафе и доесть завтрак. Поездка в Мадрид начинается невесело, стоит ли обрекать себя еще и на голод.
Лукаш даже не спрашивает о зубной щетке, и это почти оскорбительно; Доминика раздумывает, садиться рядом с ним или предпочесть общество какой-нибудь миссис. Эти старухи, правда, ей опротивели своими пересудами — имеет, не имеет Асман права срывать гастроли, хотя должны бы радоваться, что он столько времени провел в их обществе. Лучше всего сесть бы в машину Гарриет — она тоже сразу после завтрака выезжает в Мадрид, но это выглядело бы демонстрацией, а ей пока нельзя не думать о благосклонности мисс Гибсон — в Мадриде не раз еще придется прибегать к ее помощи в получении страховки и автомобиля из ремонта.
Делать нечего, она садится в автобус рядом с Лукашем. Он молчит и в мыслях наверняка уже на том вулкане, каким стала их родина. На его хорошее настроение вряд ли можно рассчитывать. К счастью, сидящая впереди Мэри Бронтон оборачивается и протягивает ей распечатанную плитку шоколада. Доминика принимает угощение с благодарностью. «Может, годы пройдут, — думает она, — пока кто-нибудь угостит меня шоколадом, в Польше, если кто-то что-то и достает, то наверняка только для себя…»