Один только раз Сэм заговорил об этом, и совсем неожиданно. Поплавав в бассейне у Асмана, они тогда лежали на резиновых матрацах. Асман любил отдыхать на воде, а порой даже приглашал Сэма и, не вылезая из бассейна, обсуждал с ним разные деловые вопросы. В тот день речь шла о концерте в Карнеги Холл. И вдруг Сэм спросил:

— Ты знаешь, ч т о  о н и  сделали с нашим кладбищем в Залещиках?

Прошла долгая минута, прежде чем Асман, захваченный врасплох, ответил:

— Откуда мне знать…

И услышал о новом шоссе на Добровляны, для строительства которого гитлеровская организация «Тодт» использовала все памятники и плиты с местного кладбища, с могилы Асманов, и Блюменблау тоже, хотя эти последние существовали только в воображении Самуильчика…

Одним словом, Сэм Блюинг не был обычным импресарио, с которым под горячую руку можно расстаться, просто выгнать и забыть о его существовании. Асману иной раз хотелось дать ему по шее, как вот, например, сейчас, за то, что он осмелился говорить с Доминикой, хотя это совсем уже другое дело, а в данном случае его и вообще можно простить, поскольку Доминика не восприняла этого разговора всерьез.

Он быстро разделся и лег под холодную простыню в надежде поскорее уснуть и встать утром отдохнувшим в преддверии целого дня ждущего его счастья: утром в Гранаде, вечером в Мадриде. Длительность путешествия его не пугала, напротив — он был ей рад, ему давно не приходилось одолевать такие расстояния автобусом — вечно он куда-то спешил, и вот, наконец, сейчас никуда спешить не надо, у него появилось свободное время, и разве он не заслужил права на это за всю свою долгую, трудную жизнь…

Ему вдруг вспомнилась бабушка — непонятно в какой связи, возможно, от ощущения легкой грусти после ссоры с Сэмом, — ему вспомнилась бабушка, которой тоже вечно не хватало для себя времени и которая постоянно твердила, как ей хотелось бы поехать в Трускавец или в Ивонич. Увы, конец ее трудам настал в итоге катастрофы, а не заслуженного права на отдых.

Он повернулся на правый бок — в таком положении обычно легче всего засыпал, однако сон не шел; в последние дни он не принимал снотворного и хотел выдержать, главное — не волноваться из-за того, что не засыпаешь, а для этого нужно думать о чем-нибудь очень приятном из уже пережитого или еще предстоящего. Надо подумать, что выбрать: прошлое или будущее; прошлое — известно, будущее — неведомо, и, когда о нем думаешь, это либо мечта, либо страх… Так и не сделав выбора, он какое-то время лежал недвижно, в благостном ощущении покоя, прохлады и комфорта. Кровать была великолепной, как и во всех испанских отелях, он перевернулся на спину, вытянул ноги, широко раскинул руки, дышал глубоко и равномерно. И все-таки заснуть никак не мог.

Откуда-то доносились глухие удары, словно звуки бубна, заглушавшего весь оркестр. Внизу танцуют? Нет, невозможно, всякий раз останавливаясь в отеле, он прежде всего интересовался, нет ли в нем дансинга. Что же это может быть, этот глухой, ни на минуту не смолкающий размеренный стук?.. Ему вспомнился топот конских копыт, когда отряды улан уходили в Румынию через мост над Днестром. Он бежал тогда за уланами, и звук его собственных шагов тонул в общем гуле, от которого содрогался весь мост, такой красивый новый мост над бурной рекой.

Прошло немало времени, прежде чем он понял, что источник ударов где-то совсем близко, в глубине его груди, и что это удары его собственного сердца, так отчетливо слышимые в безмолвной тиши ночи. Но мысль о мосте его не оставляла. «Не есть ли это память, переброшенная над всем, что довелось ему пережить, над жизнью, которая, как и река, размывает берега и стремительно несется к своему устью? Уснуть, — думал он с нарастающей теперь тревогой. — Немедленно уснуть, прежде чем предвкушение счастливого завтра сменится в растревоженных мыслях галопом прожитых дней».

…Бабушкина лавка… Почему он снова в бабушкиной лавке? Почему видит, как она, утомленная целым днем стояния за прилавком, садится наконец на стул и подпирает руками усталую от забот голову? Впрямь ли она никогда не отдыхала, не знала ни минуты передышки? Даже праздники не были для нее обычными, нормальными праздниками — именно в праздничные дни тревоги и хлопоты особенно одолевали ее.

Он помнил, как в один из субботних вечеров к бабушке зашла Рахиль Блятт — та самая, что шила бюстгальтер для Зюзи, — и как удивилась, не увидев праздничного стола, а бабушка объясняла ей с неизбывной своей печалью в голосе, печалью, которая — когда он вспоминал о бабушке и даже порой ее  с л ы ш а л  по прошествии стольких лет всякий раз его умиляла и ужасала:

— Папочка умер, умерла мамуля, умер мой добрый муж Арон и Эстуся — и вот я спрашиваю, зачем мне теперь эти праздники? Я совсем не хочу себе никаких праздников. Даже селедки и горящих свеч в субботний вечер. Если бы еще Еремчик мог сесть за стол напротив меня… Но какое отношение он имеет к этим праздникам? Никакого отношения к этим праздникам он не имеет. Он вообще не имеет никакого отношения ко всему этому. Его отец, этот стрекулист, что забрал у нас Эстусю, окрестил его на католика, и пусть уж это так остается. Разве кто-нибудь слышал, чтобы католик становился евреем? Если еврей становится католиком, говорят — «выкрест», а если наоборот?.. Не бывает никакого «наоборот», для «наоборот» не придумали еще слова и никогда его не придумают…

В комнате с молчащим фортепьяно он слушал эти бабушкины речи, почти не придавая им никакого значения, так же как не придавал никакого значения легионерским наградам отца, которые после его похорон привезли из Львова и разложили под стеклом на полке в буфете. Один только раз бабушка доставала их оттуда, чтобы показать майору Лепецкому, когда тот заставлял ее пробовать снедь, приносимую из лавки для Маршала. Она сказала даже, что ее зять, Ясь Стшеменьский, рассказывал, как сам Маршал эти награды вешал ему на грудь, но напрасно она ждала потом, приходя на виллу над Днестром, чтобы майор хоть словом обмолвился, будто Маршал помнит Яся…

Слова бабушки оказались развеянными всеми ветрами прошлого, могильные памятники и надгробные плиты Асманов снесли для строительства нового шоссе на Добровляны, легионерские награды отца наверняка выбросила чья-то рука из-под стекла буфета, и, возможно, ими играют сейчас чужие дети — отчего же все эти столь, казалось бы, незначительные в его жизни события тем не менее в такие вот ночные часы неизменно к нему возвращаются?.. С ним всегда была музыка, и он полагал, что этого более чем достаточно, отчего же все чаще приходили дни, когда оказывалось, что этого слишком мало?..

Он встал, нашел в чемодане снотворное, запил его одним глотком воды, чтобы быстрее подействовало. В поисках более приятных и успокаивающих мыслей стал думать о Джеке: тот, наверное, крепко спит сейчас в каком-нибудь лондонском отеле, и предстоящий матч с Тиллем Вильдерсоном вряд ли мешает его сну. Нет, все-таки он правильно поступил, не посвятив сына в сумерки своего детства. Джек начинался как бы с нуля. Оттого он и спокоен. Они с Гейл всегда старались создать ему по возможности самые благоприятные условия, а настоящее слишком прекрасно, чтобы отравлять его чужим прошлым и усложнять человеку жизнь.

Он все-таки заснул, потому что проснулся — весь в поту, — когда комнату заливало жемчужное сияние рассвета. Разбудил его собственный крик, и никто его не успокоил — Гейл рядом не было… В такие минуты она обычно обнимала его и успокаивала, возвращая к действительности. Слушая бешеный стук своего сердца, он медленно вспоминал, что ему приснилось. Он бежал по улице маленького знакомого городка и никак не мог найти бабушкиного дома, все никак не мог найти своего дома. Позади оставался дом с вывеской «Исаак Принц и сыновья — Польский килим», а за ним сразу дом вице-старосты, только между ними не было лавки с колониальными товарами, источавшей запахи на всю округу. Он снова бежал знакомой улицей, и снова была вывеска «Исаак Принц и сыновья — Польский килим», а сразу за ней — дом, куда на каникулы приезжала Зюзя, но где же тот, что стоял между ними? И он опять бежал по улице, опять внимательно смотрел: «Исаак Принц и сыновья — Польский килим», рядом с вывеской — фасад дома вице-старосты… Нет, этого не может быть: здесь же стоял тот дом! Почему он его не видит, почему не может его найти?..