— Вот так малыш! Видела, как он, словно перышко, подхватил огромного козла? — сказал Анне Ираклий и отошел от окошка.

Анна с минуту ещё продолжала смотреть в окошко, но потом закрыла глаза рукой и отшатнулась от него. Из подвала послышался львиный рык.

— Что, подрались? — спросил царь. — Как бы они не разорвали друг друга.

— Нет, великий государь, — ответил перс Файзулла, — это брат с сестрой, они не причинят вреда друг другу.

Ираклий вздрогнул: ему почудился особый смысл в этих словах. Он бросил на Анну быстрый взгляд и дернул левым плечом.

Во дворце воцарилась тишина, не предвещавшая ничего доброго. Весть о том, что государь в гневе, мгновенно обежала комнаты, залы, галереи и башни дворца. Все умолкли и притаились. Слуги разговаривали шепотом, ходили на цыпочках, поминутно крестились и старались вообще не показываться.

Леван ещё сладко спал после хмельной вчерашней ночи, когда в комнату вошел Бесики и стал будить его, чтобы сообщить о приезде государя. Царевич сладко потянулся, едва раскрыл глаза и снова хотел было погрузиться в сон, но Бесики не отставал от него и тряс что было мочи.

— Что, тебе жизнь надоела? — Леван приподнялся на постели и устремил на Бесики грозный взгляд.

— Мне-то она не надоела, а вот если, ваше высочество, дорожите головой, то советую вам поскорее встать с постели. Государь в гневе, и никто не знает, по какой причине.

— В гневе?

— Так говорят. Он приехал рано утром и, никому не сказав ни слова, прошел прямо в свой кабинет. При этом у него дергалось левое плечо...

— О, это плохой знак. Дальше?

— Потом он вышел из кабинета и направился к своей сестре.

— А разве Анна здесь?.. Ах да, — вспомнил Леван, — ведь она приехала вчера вечером. Ну, что же дальше?

— Больше я ничего не знаю.

— А почему ты так бледен? Ты-то чего испугался? Дай мне одеться. Впрочем, лучше немного подождем. Сделаю вид, что сплю... Ты тоже оставайся пока здесь, скажи слугам, что я сплю, и позаботься, чтобы меня никто не смел тревожить. Тем временем государю попадется под руку кто-нибудь из придворных или из слуг, он устроит хорошую баню своей жертве, и гнев его сразу уляжется. Должно быть, он получил какой-нибудь донос...

— Совершенно верно. И знаете, о чем?

— Ну?

— О вчерашнем пире. Ему донесли, что вы держали себя как царь и что карабахский хан пожелал вам поскорее взойти на грузинский престол...

— Что за глупости! — вскричал Леван и вскочил с постели. — Любопытно знать, кто мог рассказать отцу такую чепуху?

— Шпионов у царя много...

— Для чего ему шпионы, которые лгут? Погоди, я немедленно обо всем разузнаю, и шпиону несдобровать...

— Что пользы бороться с доносчиками и шпионами?.

Уничтожите одного—появится другой. Не станет второго — появится третий, четвертый, пятый, десятый, сотый... Со всеми не управишься. Да и как узнать — кто доносчик? Спросить у государя?

Леван устремил на Бесики пристальный взгляд. С минуту он стоял не двигаясь, потом сердито махнул рукой, повалился на постель и уставился в потолок.

— Значит, лучше молчать?

— Да, лучше молчать. Мне кажется, что не в этом причина государева гнева. Другое тревожит меня...

Бесики подошел к окну и стал смотреть во двор.

Никогда ещё не чувствовал он такого страха перед будущим. Когда ему сказали, что государь пожелал видеть свою сестру, сердце его затрепетало; колени его дрожали так сильно, что он едва дошел до спальни Левана. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что нужно делать: спуститься во двор, вывести из конюшни лошадь, сесть на неё и, чтобы не возбуждать подозрений, медленно, шагом выехать из дворцовых ворот. Стража решит, что он едет куда-нибудь недалеко по поручению царевича Левана. Выбравшись из дворца, нужно так же спокойно проехать через город, а миновав заставу, хлестнуть лошадь и помчаться по дороге без оглядки...

Беседа с Леваном на мгновение заставила его забыть об этих мыслях, но скоро желание бежать овладело им с новой силой, и он машинально подошел к окну, чтобы убедиться в том, можно ли незамеченным спуститься во двор. Во дворе он увидел Ираклия и Анну, которые о чем-то оживленно беседовали. Царь и его сестра направились к подвалу, где содержались львы, и через окошко в куполе стали глядеть на зверей. Бесики видел, как государь подал знак Файзулле, как привели красивого большерогого козла и бросили к львам. По саду разнесся отчаянный крик козла.

Леван приподнялся на постели и спросил, что случилось.

— Ничего особенного, — ответил Бесики. — Живого козла бросили львам.

— Вот оно что! — недовольно протянул Леван и снова улегся на постель. — Житья не стало от этих львов. Развели такой смрад, что нельзя в сад выйти. Хорошо, что их скоро отправляют в Телави.

Бесики следил взглядом за Анной и Ираклием, которые отошли от львиной клетки, миновали дворцовый сад и вошли во дворец. Никогда раньше не ощущал Бесики с такой остротой царственного величия этих двух людей.

Теперь только понял Бесики, каким счастьем было для него покровительство Анны. Как он был неосторожен в своих отношениях с ней! Царственная женщина полюбила его, а он по юношескому легкомыслию так небрежно, почти презрительно обошелся с ней: Бесики вспомнил, что прошло уже больше года после его возвращения из России, а он ни разу даже не написал ей в Дманиси. И Бесики испуганно засуетился.

Он вышел в свою комнату и поспешно переоделся в новое платье — то, которое было на нем накануне, на пиру. Погруженный в невеселые мысли, он долго расчёсывал свои густые волосы перед зеркалом. Очнувшись от дум, он взглянул на гребень и изумился: среди волос, приставших к гребню, блестело несколько седых нитей. Бесики придвинулся вплотную к зеркалу и стал внимательно рассматривать свое лицо. Он так обрадовался седине, как будто с её появлением все в его жизни должно было измениться. Теперь, когда у него седина в волосах, он уже не юноша, и это, наверное, будет приятно Анне.

Он немедленно отправился искать Анну. Узнав от слуги, что она вернулась во дворец, Бесики попросил доложить ей о себе. Слуга весело побежал, чтобы передать его просьбу, но сразу же вернулся с изменившимся лицом. С минуту он недоуменно глядел на поэта и наконец проговорил:

— Нельзя к ней... Она сказала, что сама придет посмотреть на тебя, когда ты будешь покойником. Она в ярости.

Теперь уже Бесики было ясно, что только бегство может спасти его. И, однако, он твердо знал, что не сдвинется с места: это было невозможно, он знал, что по непреложному закону жизни он, как зачарованная птица, не шевельнет крыльями, пока его не запрут в клетку. Он не мог бежать, так как состоял на придворной службе, служба приковывала его к столице, ко дворцу.

— Чем ты её рассердил? — спросил слуга.

— Ничем. Должно быть, она просто не в духе...

Бесики отошел от слуги и, едва передвигая ноги, поплелся в свою комнату.

Все последующие дни он жил, как в тумане. Он потерял ощущение времени, не отдавал себе отчета в своих поступках, не соображал, с кем разговаривает.

Так прошло несколько дней, и, хотя все во дворце ожидали, что гнев царя вот-вот разразится над чьей-нибудь головой, все обошлось благополучно. Ираклий, несмотря на дурное расположение духа, с обычным прилежанием занимался делами. В первый же день после его приезда Леван, взволнованный, вбежал к нему и заявил, что готов наложить на себя руки от отчаяния, узнав, как его оклеветали перед государем и отцом. Ираклий спокойно выслушал сына, сказал ему несколько ласковых слов и, с улыбкой взглянув ему в лицо, потрепал его по щеке. Ожидаемой ссоры между отцом и сыном не произошло.

Причина дурного расположения духа царя была в следующем: в течение последних лет у него накопилось большое количество долгов. Теперь, когда страна окрепла и её внешние и внутренние дела поправились, кредиторы царя почтительно, но настойчиво стали напоминать ему, что пора расплатиться с долгами. Правда, главный царский кредитор ага Ибреим согласен был ждать, но зато мелкие кредиторы не давали царю покоя. Война против Турции обошлась Ираклию более чем в полмиллиона рублей. Военная добыча не покрыла и четверти расходов. Ираклий написал императрице, надеясь, что она возместит ему затраты из сумм, которые Турция должна была заплатить по мирному договору. Ответ императрицы запаздывал, а проценты по займам нарастали, и кредиторы отказывались дольше ждать. А между тем царская казна была пуста. Ахтальская руда не оправдала надежд. Греки едва выплавили из неё серебра на полтораста туманов, затратив на уголь около сотни. Они уверяли царя, что так всегда бывает в начале работ, что скоро они подойдут к главной жиле и тогда будут получать по фунту чистого серебра из каждых десяти фунтов породы. Но пока что все это было гадательно, и Ираклий не возлагал серьезных надежд на ахтальское серебро. Подвластные Грузии области не платили податей в срок, а то, что поступало оттуда, тут же уходило на неотложные нужды.