Книга Первая

Ранняя весна 1770 года оживила Тбилиси. Снег быстро растаял на косогорах. Когда вздувшаяся Кура помутнела и забурлила в Сейдабадском скалистом проходе, весна наступила и в горах.

Установилась чудесная солнечная погода.

В крцанисских, сейдабадских и гареубанских садах деревья словно окутались бело-розовой дымкой. Раскрывались почки, и нежные листики трепетали под дуновением ветерка. Зашумел и приглохший зимой город. В каждом уголке, на плоских крышах домов, поднимавшихся в гору и похожих на высокие ступени, в узких переулках, на папертях храмов и у серных бань слышался оживленный говор горожан. Одни выбивали ковры, другие раздували мангалы, третьи подметали дворы. Оживлению города радовались и воробьи, задорно чирикавшие на пыльных площадях; они стайками рылись в навозе и при появлении прохожего с шумом пороховой вспышки взметались к небу.

В дворцовом саду забили фонтаны — ожидался приезд царя Ираклия. Струи воды, сверкавшие из раскрытых пастей мраморных львов, с шумом скрещивались, ниспадая в большой бассейн, куда царские слуги пустили живых рыб.

Городской моурав в сопровождении мелика и асасбаша ходил по городу целый день и бранил асасов, если находил улицы неубранными. Пыхтя, обошел моурав несколько улиц. Минуя Нарикальскую крепость, у серных бань поднялся к Ганджинским воротам. На крепостных стенах работало триста каменщиков. Обветшавшие башни и зубчатые стены, испещренные трещинами, требовали обновления. Не покладая рук, работали каменщики. За неделю они починили поврежденные участки городской стены. От дворцового сарайдара узнали они о письме Ираклия из Нахичевани, в котором царь писал: «Повелеваю моураву исправить все изъяны в крепостях Кала, Метехи, Гарсубани и Стамбульской башне, а крепостные ворота оковать железом и насадить на них острия».

Каменщикам было велено закончить работу к приезду Ираклия.

Юзбаш принес каменщикам обед. Когда моурав подошел к крепостной стене, все сидели за трапезой на молодой зеленой травке. Сарайдар Стефане занимал почетное место. Перед ним стояла глубокая миска с бараньим соусом. Он уплетал вкусное блюдо, орудуя длинной деревянной ложкой. Обедающих обносили вином, налитым в рог. Увидя моурава, все встали; виночерпий и прислужник низко поклонились. Каменщики приветствовали моурава. Сарайдар громко крикнул:

— Привет и долгоденствие нашему моураву!

— Да будет к вам милостив бог и царь Ираклий! Садитесь, не прерывайте обеда, — произнес моурав.

Сарайдар мигнул юзбашу, и тотчас моураву, мелику и асасбашу поднесли по полному рогу вина.

Моурав провел рукой по усам и, перекрестившись, обратился к каменщикам:

— Да будут непоколебимы древние стены Тбилиси! Да не лишится десница ваша блага и милости всевышнего!

— Да исполнится твое пожелание! — ответили каменщики.

Моурав, допивая вино, заметил между зубцами стены какие-то две фигуры. Хотя взор моурава и был остер, но все же не смог распознать, кто они. Он отдал рог, вытер усы шелковым цветным платком и спросил сарайдара:

— Кто это там?

— Светлейший князь Давид Орбелиани. Он осматривает городскую крепость и пушки. Попало от него строителям; плохо, мол, починили Сололакскую стену, — и такой затеял спор, что... — пожаловался сарайдар моураву и покачал головой, полагая, что моурав примет сторону каменщиков.

Но тот, ничего не ответив, опять спросил:

— А другой?

— Сын богоотступника Захарии — Бесарион.

— Свирельщик! — с иронической улыбкой пробурчал моурав.

Бесарион, прозванный во дворце «Бесики», сочинил сатирические стихи на моурава и на одном пиру, в присутствии царя Ираклия, прочел их. У слушателей от смеха разболелись бока. Смеялся и сам моурав, хотя в ту минуту ему было вовсе не до смеха, — он готов был провалиться сквозь землю. Не показывая виду, что оскорблен, он смеялся, но затаил злобу против Бесариона и пока что мстил ему исподтишка, обзывая «свирельщиком».

Давид и Бесики с утра начали осмотр городских стен. Давид недавно прибыл из Петербурга. Пять лет он провел в России, где изучал военное дело сперва у генерала Румянцева, а затем у Суворова. Он участвовал в походах против Польши, получил чин генерала. Письмо Ираклия вынудило его вернуться на родину. Ираклий сообщал о бедствиях, постигших Грузию, о малочисленности войска и повелевал спешно возвратиться в Тбилиси.

Бесики в отроческие годы был другом Давида. Когда Захария, отца Бесики, царь сослал в Кутаиси, лишив почестей и отобрав имущество, Давид приютил Бесики в своем доме. Они вместе изучали в семинарии латинский, греческий и арабский языки. Давид недолюбливал эти занятия, грамматика давалась ему с трудом. Бесики же, наоборот, легко усваивал иностранные языки и через два года свободно беседовал с итальянскими капуцинами и с иранскими послами. Зато Давид превосходил его в верховой езде и в фехтовании.

После отъезда Давида в Россию Бесики продолжал жить из милости в семье Орбелиани, пока мачеха Ираклия царица Анна-ханум не взяла его к себе секретарем. Хотя Ираклий и был разгневан на Захарию, но к Бесики относился милостиво, ценя способности талантливого юноши.

В большом дворце Ираклия Анна-ханум занимала четырнадцать комнат во втором этаже. В своем распоряжении она имела прислужников, статс-дам и чиновников. Она считала себя законной правительницей Картли и не только на дворец, но и на все Карталинское царство смотрела как на свою собственность. Ей трудно было мириться с тем, что не она, а Ираклий царствует в Картли. Анна-ханум поощряла каждого, кто был недоволен Ираклием, и покровительствовала всем, кто терял его милость. Захария Габашвили был её любимцем, и поэтому она не только приютила Бесики, но и назначила его на должность секретаря, предоставив ему комнату в своих апартаментах.

Когда приехал Давид, Бесики уже считался во дворце своим человеком. При первой встрече друзья детства не узнали друг друга, так они изменились. У стройного Бесики едва пробивались усики, а Давид, который был гораздо старше, уже успел отпустить густые усы длиною чуть ли не в пядь.

Они кутили с друзьями в крцанисских садах. Виноторговец Авак накрыл стол для желанных гостей под цветущими персиковыми деревьями. Весь день не смолкал мелодичный перебор струн сазандари и песня сменялась песней. Бесики водил вернувшегося с чужбины Давида по родному городу как гостя. Он хотел показать ему все, что им было запрещёно в отрочестве, теперь же стало доступным.

В кофейнях смотрели забавные представления театра теней Карагеза, слушали песни ашугов о Ростоме, о Керогли, о Карабогли; беседовали с иранскими купцами о рубайях Омар Хайяма, о стихах Саади.

В один из вечеров Бесики признался Давиду, что и у него, как у Автандила, есть своя Фатьма, жена ахалцихского купца ага Ибреима — Гульнар. Золовка Гульнар, вдовушка Джаваира, случайно увидев Давида, воспылала к нему любовью. Друзей пригласили в гости. Хозяин дома Ибреим уехал по делам в Стамбул на продолжительное время. Гостей приняли в богато убранном зале, где пол был устлан дорогими иранскими коврами. Стены были расписаны узорами, сверкавшими золотом и серебром. Широкую тахту украшали бархатные подушки. На ней была разостлана скатерть и расставлены яства. Хрустальные и фарфоровые вазы были наполнены стамбульским рафинадом, гилянским янтарным изюмом, фисташками, финиками в меду, исфаганским засахаренным миндалем и халвой. На блюдах лежали продолговатые грузинские хлебы, сдобное печенье и хачапури.

В стройных узкогорлых серебряных кувшинах, украшенных чеканным узором и чернью, были поданы шербет и кахетинское вино. В позолоченной коробочке подали гашиш.

Приятели, как восточные владыки, полулёжа на подушках, лакомились сладостями, пили кофе и шербет из китайских чашечек, глядя на пылких женщин, откровенно восхищавшихся гостями. Женщины в прозрачных, синеватых, как дым, платьях, украшенные драгоценными камнями, плясали и пели под аккомпанемент бубна.