— Состарилась я, Гульвардис? — с затаенным трепетом спросила она служанку.

— Да бог с вами, моя милостивая госпожа! Когда вас видят, то спрашивают, замужем вы или барышня? А иранский посол говорил, что женщины прекраснее принцессы Анны даже у великого шаха нет в гареме. Клянусь солнцем Ираклия, что так говорил.

При свечах Анна выглядела ещё моложе. Нежное тело сверкало белизной, на тонкой талии заметна была полоса от пояса.

— Наверно, и у бога в раю нет таких красивых ангелов, — продолжала Гульвардис. — Смотреть бы только на вас, ни есть, ни пить не захочется...

Анна улыбнулась. её охватила дрожь. Она распустила свои длинные косы и опять оглядела себя. Невольно мелькнула мысль, как загорелись бы у Бесики глаза, если бы он её сейчас увидел. От стыда у неё запылали щеки. Анна быстро отошла от зеркала. Но смутные желания продолжали её тревожить. Анна зажгла перед киотом лампаду, опустилась на колени и начала молиться, чтобы отогнать дурные мысли. Она крестилась, клала земные поклоны...

— Пресвятая богоматерь, царица небесная, прости нам милостиво наши грехи!

Всю неделю Анна говела. В Сионском соборе приняла святое причастие — и как будто обрела духовную силу. Постоянно находилась возле прикованного к постели мужа, ухаживала за ним, вытирала шелковым платком его запавшие гноящиеся глаза. Но когда во дворце царицы Дареджан она опять встретила Бесики, сердце её так забилось, словно хотело выскочить из груди. Она поняла, что напрасны были все старания. её опять охватило то греховное желание, которое заставило рассматривать себя нагую в зеркале. Прислонившись к высокой балконной колонне, смотрела она на расстилавшийся перед ней Тбилиси. Отсюда видны были церковь Анчисхати, палаты царевича Георгия, ростомовские конюшни и четырехэтажный дворец царя Ираклия. Сверкал купол Сионской церкви, и цветные стекла гостиного двора отсвечивали радугой. В плавильной печи монетного двора, как сатана, кружилось красное пламя. Анна глядела на утопающий в сумерках город и думала:

«Годы уходят, а с ними красота и надежды на любовь... А так хочется любить. Что впереди? Старость и смерть. Загробная жизнь? Но кто знает, что она такое? А может быть, её и вовсе нет?»

В этот вечер Анна решила овладеть сердцем Бесики во что бы то ни стало. Но тут требовалась исключительная осторожность, так как царица Дареджан ненавидела всех родственников своего царственного супруга, и больно всех — Анну, к которой она приставила двух шпионок.

Анна знала все это и вела себя очень осторожно. При встречах с Бесики она сдвигала брови и холодно глядела на него, хотя сердце у неё при этом сладко замирало.

Она терпеливо ждала благоприятного случая.

Как только Анна узнала о прибытии каравана ага Ибреима, она вместе с внучкой, в сопровождении придворных дам, отправилась на площадь.

Дамы шли попарно.

Старшая Анна — распустившаяся роза, младшая Aнна — Анико — нежный, благоухающий бутон. На старшей Анне было три жемчужных ожерелья, на младшей — одно. Талию старшей Анны охватывал золотой пояс, украшенный рубинами и изумрудами. Внучку украшал серебряный пояс с изумрудами и аметистами. Белые покрывала придворных дам закреплялись на голове тонким золотым обручем, усыпанным самоцветами.

Анна остановилась у Анчисхатской церкви, перекрестилась и поцеловала икону, помещённую в нише. Младшая Анна — Анико и спутницы последовали её примеру. Потом все опять попарно продолжали путь к площади.

Старший приказчик ага Ибреима поспешил приветствовать сестру царя Ираклия. Опустившись на колени, поцеловал подол её платья и повел её и придворных дам к тюкам, у которых хлопотали караванщики.

Анна больше интересовалась тканями, хотя осматривала внимательно и остальные товары. Перед ней развернули английские цветные сукна, венецианский шелк, стамбульский бархат, златотканую парчу и персидские шелковые цветные ткани самых разнообразных оттенков.

 Анна прикидывала, какие из них идут внучке. Лицо тринадцатилетней девочки вспыхивало то алым, то золотистым оттенком от струящегося шелка. Внучка являлась как бы зеркалом, в котором Анна видела свое отражение.

Вдруг Анико зарделась, чуть повела плечом и, опустив длинные ресницы, смущенно стала перебирать развернутую перед ней ткань.

Анна невольно оглянулась.

К ним подходили Давид и Бесики.

Анна взглянула на Анико, и у неё кольнуло в груди. Новое препятствие становилось на её пути. Правда, судьба внучки находилась в её руках, но неведомый голос опять шепнул, что время её любви минуло!

«Нет, не минуло!» — упрямо ответила Анна.

Она любезно улыбнулась друзьям, протянула руку Давиду, потом, несколько замедлив, Бесики. Когда губы Бесики коснулись её руки, по всему телу её пробежала дрожь. Анна шутливо пожурила Давида за то, что он уже несколько дней не показывался во дворце: ведь он обещал ей подробно рассказать о Петербурге, а теперь как будто нарочно исчез.

Давид оправдывался тем, что все эти дни был занят инженерным делом, и в свидетели привел Бесики.

— Будь она здесь, тогда, наверно, вы были бы нашим постоянным спутником, — с улыбкой сказала Анна Давиду.

Давид провел рукой по усам и отвел глаза. Анна намекала на дочь Ираклия, принцессу Тамару, которая в то время была в Телави.

Давид в Петербурге получил письмо с известием, что царь Ираклий дал свое согласие на его брак с Тамарой. До этого Ираклий отказал в руке дочери ахалцихскому паше и владетелю Хунзаха, которые надеялись, женившись на принцессе Тамаре, породниться с Ираклием. Среди детей Ираклия Тамара и Леван отличались красотой и талантливостью. Тамара прекрасно знала философию и богословие, изучила русский и французский языки, говорила по-персидски и по-армянски. Ираклий решил выдать её замуж на родине за близкого ему человека, хотя этот выбор окончательно поссорил его и с ахалцихским пашой и с владетелем Хунзаха. Поэтому Анна относилась к Давиду уже по-родственному и вела с ним непринужденную беседу, бросая время от времени косой взгляд на Бесики. Но тот не обращал никакого внимания ни на придворных дам, ни на Анико, которая прижалась, как обиженный ребенок, к жене именитого купца Пиралашвили.

— Чем ты удручен, Бесики, почему не развлекаешь дам? — обратилась к нему Анна.

Она радовалась в душе, что Бесики даже не взглянул на её внучку: значит она его вовсе не интересует.

Бесики поднял глаза на принцессу и вздрогнул. Взор Анны смутил его: так смотрели на него влюбленные женщины, такими глазами встречала его Гульнар.

Бесики растерялся. Смущенно улыбаясь, он собрался ответить, но Анна потушила сверкнувший взор и вновь обратилась к Давиду:

— Хочу посмотреть на греков. Многое я слышала о былом величии их страны, ныне угнетаемой турками.

Мы, ваша светлость, тоже пришли посмотреть на этих переселенцев, — отвечал Давид. — Мы пойдем с вами, если разрешите.

— Лучших спутников у меня и быть не может.

Все направились к грекам, расположившимся на берегу Куры. Впереди шла принцесса Анна, за ней Давид и Бесики. Придворные дамы окружили Анико.

Греки, разбив палатки у реки, развели костры. Женщины готовили обед, мужчины, отдыхая, полулежали под тенью шатров. Некоторые из них курили трубки. Греки не обращали никакого внимания на любопытных горожан, которые галдели, окружив палатки. На греках-мужчинах были турецкие шаровары; тесно охватывавшие икры и бедра, шаровары свисали ниже спины, как огромные курдюки. Женщины носили шаровары, доходившие до пят, и странные головные уборы наподобие опрокинутых цветочных горшков.

Известный кулачный боец и песенник, ткач Дарчия, толкнул локтем стоявшего с ним рядом кожевника Казара:

— Эй, видишь, и мясник Мелко здесь, он может подумать, что у греков на самом деле курдюки, и срежет их.

Его слова вызвали взрыв хохота.

У крайнего шатра дети обступили безбородого, как евнух, грека, у которого на плече сидела маленькая обезьянка. Зверек испуганно моргал глазами и крошечными пальчиками водил по голове хозяина, ища паразитов. Какая-то девочка протянула греку горсть изюма для обезьянки.