Ираклий вместе с Леваном, в сопровождении полководцев и саркардаров, быстро поднялся по широкой лестнице, ведшей к площади, и низко поклонился собравшимся, потом обнял сыновей. Самого младшего Мириана, у которого от сна слипались глаза, он взял на руки и вошел во дворец. Все последовали за ним.

Тронный зал был освещён толстыми восковыми свечами. Ираклий подошел к грону и обвел глазами каждый уголок, как бы удостоверяясь, все ли в порядке. Вошедшие заняли свои места и стали ждать, когда сядет царь, чтобы сесть самим. Ираклий, засмеявшись, обратился к присутствующим:

— Садитесь, а не то вам придется долго ждать. Семь месяцев сидел я в седле, и мне хочется постоять.

Уснувшего у него на руках Мириана Ираклий передал Дареджан и опять обратился к придворным:

— Я не надолго задержу вас.

Он достал часы, открыл усыпанную алмазами крышку, посмотрел и сказал:

— Начало четвертого часа, — дарбазоба созовем завтра, после молебствия. Спасибо всевышнему, что вижу вас в благополучии. Гофмаршал, поручаю тебе минбашей и саркардаров, они утомлены.

Ираклий склонил голову и этим дал понять, что аудиенция окончена. Все стали расходиться. Царь вместе с гофмаршалом и с домашними вышел из палаты.

Зал постепенно опустел. Первыми ушли дамы. Мужчины ещё кое-где стояли группами. Многие остались недовольны приемом. Царь, видимо, был не в духе. Никого ни о чем не расспросил, не роздал подарков. Огорчен был и Давид. Он думал, что Ираклий отличит его, обнимет, выведет перед войском и объявит о его назначении сардаром, а царь не обратил на него никакого внимания.

Наконец все покинули дарбази. Собрался уходить и Давид, так как пареши начали уже тушить свечи. С поникшей головой направился он к выходу.

— Давид!

Он оглянулся. Звал его Бесики, стоявший у входа в павильон.

— Куда идешь?

Давид остановился.

— Да иди же сюда, — повторил Бесики, подошел к Давиду и, взяв его за руку, вывел на сводчатый балкон.

Балкон нависал над Курой. Слышался тихий рокот реки. Стоявшая в нише свеча освещала угол балкона, тахту с валиками и мягкими подушками. На ней сидел ещё безбородый, но уже вполне возмужавший царевич Леван.

— Пожалуй сюда, Давид, — позвал его Леван, — Почему ты такой угрюмый? Отец пошел в баню. Он велел мне не отпускать тебя? — до его возвращения.

Давид сел рядом с царевичем.

Бесики взял лежавшее на мутаке тари, украшенное перламутром, и провел по струнам, пробуя звук.

— Давид, тебя, должно быть, удивило, что отец не заговорил с тобой? — обратился к нему Леван.

— Конечно, клянусь солнцем Ираклия! — ответил Давид, понимая, что этот вопрос задан ему неспроста.

— Быть может, ты даже обиделся?

— Кто не огорчится, почувствовав гнев царя? Да спасет меня бог от его гнева!

— Да ведь ты нарядился в русский генеральский мундир и в таком виде пожаловал на аудиенцию... Признаться, красивая форма.

— Неужели из-за этого мундира?

— Сейчас я тебе все объясню. Что русская императрица воюет с турками, знаешь?

— Знаю.

— О том, что в Тбилиси находятся два турецких разведчика — Фехти-бек и Тахсим-бек, слышал? Они хотят выведать, не в союзе ли мы с русской императрицей. Видимо, у них есть верительные грамоты, иначе гофмаршал не пропустил бы их во дворец. А ты, как нарочно, нарядился в русскую форму, и отец был вынужден притвориться к тебе равнодушным.

— Так вот в чем дело! — удивился Давид. — Пойду сейчас же переоденусь.

— Не уходи! Теперь уже все равно поздно. Посидим здесь, на балконе, а Бесики нам что-нибудь споет. Давно я не слышал его пения.

Бесики тронул струны, мягко зазвучавшие под его пальцами.

Под низкими сводами придворной бани стоял густой пар. Синевато-прозрачная горячая серная вода струилась из широкого блестящего крана в бассейн. Терщик Гасан опрокинул наполненный водой ушат на простертую на мраморной плите фигуру. Пена стаяла, и царь постепенно принял свой облик.

— Бог тебе в помошь! — поблагодарил он Гасана, выжал бороду, протер глаза и встал.

Гасан опрокинул на него ещё несколько ушатов воды. Ираклий провел рукой по телу — стальные мускулы задвигались под гладкой кожей. Вошел в бассейн и подставил волосатую грудь под горячую приятную струю.

— Вот это подлинное блаженство! — говорил Ираклий, отдуваясь и словно стараясь остудить горячую воду. — Яхши су, Гасан!

— Чох яхши, чох!

— А что дальше, Гасан? — спросил Ираклий и разлегся в бассейне. Они говорили по-татарски. — Что сказали?

— Издалека завели разговор, великий царь. Сперва спросили, кто я — шиит или суннит. Я им ответил уклончиво: что, мол, я, как правоверный, верую в коран. «Это неважно, — сказали они, — ты все-таки наш и скажи нам чистосердечно, не затевает ли царь Ираклий союз с русскими?» Я ответил: «Разве я понимаю что-нибудь в государственных делах? Ведь я только жалкий терщик», — «А те русские, которые находятся здесь, виделись ли с твоим господином? Ты, должно быть, знаешь того русского, который часто ходит во дворец, — кто он такой?» Они спрашивали про Давида Орбелиани. Я отвечал, что он не русский.

— Про все это они расспрашивали тебя в бане? — спросил Ираклий сонным голосом.

— Да, ваша мило! —сть. Насчет Давида они не поверили до тех пор, пока я не поклялся несколько раз. Когда они выкупались и стали одеваться, один из них достал полный кошелек золота и сказал мне: «Если ты узнаешь и скажешь, на чьей стороне царь Ираклий, этот кошелек будет твоим».

— А что же ты ответил? — Ираклий переменил место в бассейне и лег на спину.

— Гм! — улыбнулся Гасан. — Я ответил, что для того, чтобы узнать об этом, мне самому придется истратить втрое больше того, что они мне предлагают.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Ираклий и сразу оживился: — Ну что, дали?

— Они долго совещались насчет моей благонадежности. Тахсим-бек был за то, чтобы мне довериться, Фехти-бек был против. Потом повели меня к муштеиду и заставили поклясться на коране. Наконец решились и положили мне тридцать туманов в карман.

— Значит, ты разбогател, Гасан? — с еле заметной улыбкой сказал Ираклий и вновь начал дремать.

— Вы должны научить меня, что сказать этим пройдохам, чтобы они поверили, а то по договору придется вернуть им деньги. Без вас не сумею им ответить. Вот вчера я даже не решился купить что-либо на эти деньги. Уйму товаров привез ага Ибреим.

Ираклий вскочил так быстро, что испуганный Гасан выронил из рук кису.

— Приехал ага Ибреим? Когда он приехал?

— Как раз вчера.

— Скорее простыню и полотенце, — заторопился Ираклий, — Позови ко мне дворецкого!

Шлепая босыми ногами, он вышел из бассейна, провел рукой по волосам и бороде и стал вытирать простыней мокрое тело. Пареши принесли ему одежду. Дворецкий осторожно заглянул в двери бани. Ираклий дал знак рукой, чтобы тот вошел.

— Приведи сейчас же ко мне ага Ибреима. Удивляюсь, почему он не встретил меня. Хотя, — улыбнулся Ираклий, — наверное, не смог оторваться от своей красавицы жены.

Дворецкий хотел удалиться, но Ираклий остановил его.

— Подожди, он, наверно, крепко спит. Не проснулся даже после девяти пушечных выстрелов, значит сильно устал. Конечно, устал — такая длинная дорога, а дома красавица жена. Но что бы то ни стало разбуди, даже в том случае, если придется тебе спящего взвалить на плечи и тащить сюда. Без него не являйся. Успей все это сделать, пока я буду одеваться.

Дворецкий ушел. Ираклий быстро оделся и, расчесывая волосы, прошел в сводчатый коридор бани. Пареши и терщик Гасан почтительно его провожали. У входа в дарбази Ираклий отпустил пареши и обратился к Гасану:

— Ты им передай так: наш царь послал Али-Гусейну письмо, но что там написано, скажи, не знаю. Когда ты упомянешь об Али-Гусейне, они тебе поверят и успокоятся.

Гасан низко поклонился царю и исчез. Ираклий поднялся по лестнице и взглянул на плошадь. Занималась заря. Разноцветные оконные стекла горели сотнями огней. Площадь была пуста, лишь несколько асасов усердно её подметали.