Почувствовав усиление Грузии, стали чаще приезжать ко двору Ираклия подвластные ему ханы и владетели соседних княжеств. Не проходило месяца, чтобы к Ираклию не явился в сопровождении многочисленной свиты правитель какого-нибудь края для изъявления покорности или дружбы. Ираклий оказывал почетным гостям широкое гостеприимство, устраивал в их честь пиры, охоту, джигитовку, представления клоунов и акробатов и щедро одарял не только посла, но и всех членов его свиты.

Один за другим явились к царю: эреванский Гуссейн Али-хан, которому надо было покаяться перед Ираклием во многих грехах; потом прибыл правитель Ганджи — Мамед-хан, повелитель далекой Хои — Ахмед-хан, шакский правитель — Хаджи Осуф, дед которого Хаджи-Джалаб некогда был в кровной вражде с Ираклием, и, наконец, уже поздней осенью приехал владетель Карабаха — Ибрагим-хан; последнего, ввиду отсутствия Ираклия, принимал царевич Леван. Узнав, что Ибрагим-хана сопровождает известный во всем Азербайджане поэт Вагиф, Леван призвал к себе Бесики и поручил Вагифа его попечениям.

Вагиф оказался молодым человеком приятной наружности и веселым собеседником. Он попросил Бесики показать ему город и добавил, что хочет усладить себя прекрасным зрелищем.

Бесики сначала сводил поэта в баню, где тот выкупался в горячей серной воде, бьющей из недр земли. Вагиф пришел в изумление. Ничего подобного он никогда не видел.

— Теперь я понимаю, почему все ваши женщины и мужчины так прекрасны! — сказал Вагиф. — Поразительно! Это не вода, а жемчужный фонтан. Аллах всемогущ, и сила его неизмерима. Наверно, он создал эту воду для райских гурий, а люди завладели ею.

После осмотра бань поэты направились во дворец. Вагиф с жадным любопытством смотрел на женщин, которые, не в пример его родине, ходили здесь с открытыми лицами, и на каждом шагу выражал перед Бесики свой восторг. Они проходили мимо Сионского собора как раз в то время, когда народ выходил из него после обедни.

В числе других женщин из храма вышла Анико и, улыбнувшись Бесики, прошла мимо них. Вагиф проводил её взглядом и слегка дрожащим голосом спросил Бесики:

— Кто эта женщина? Неужели это — земное существо? А может быть, ваш бог создал Грузию для того, чтобы повергнуть в прах ислам? Если аллах единственный бог во вселенной, то как мог он допустить, чтобы такие прекрасные существа были христианами? О аллах! Я отступаюсь от тебя!..

Вечером во дворце был пир. По заведенному порядку на такой пир можно было попасть только по приглашению царя или сахлтухуцеси. Ираклий всегда с большим вниманием составлял перечень приглашаемых им лиц, чтобы не забыть никого из вельмож, которых он хотел почтить. Придворные обычно с трепетом ждали приглашений: быть или не быть званным на царский пир значило очень многое для каждого. Конечно, присутствие на пиру некоторых, наиболее высокопоставленных лиц, считалось само собой разумеющимся, но бывали случаи, когда и эти лица лишались своей привилегии и не попадали в число приглашенных. Это считалось настоящим несчастьем.

Левану все это было прекрасно известно, но вдруг, поддавшись неожиданному капризу, он приказал дворецкому пригласить только тех вельмож, которые ему, царевичу, были приятны. Поэтому в число приглашенных не попали многие придворные сановники и даже некоторые родственники царской семьи.

Вечером, когда пир во дворце был в полном разгаре, Чабуа, которому не сиделось дома, вышел прогуляться в надежде рассеять свою досаду. Пройдя узкий переулок, где находился его дом, он пошел вдоль Серебряного ряда. Золотых дел мастера почтительно приветствовали вельможу, а цеховой голова Степанэ с удивлением спросил его:

— Почему вы не на пиру, ваше сиятельство?

— На пиру?.. Ах, да... — с равнодушным видом проговорил Чабуа и махнул рукой, как бы говоря: «Надоели мне эти пиры».

Выйдя на дворцовую площадь, Чабуа решил пойти в собор к вечерне. Навстречу ему ехала рысью группа всадников, и он посторонился, чтобы дать им дорогу. Внезапно одна из лошадей остановилась вплотную около него. Женщина в черной одежде, сидевшая на лошади, спросила его:

— Неужели я так изменилась, что и близкие не могут меня узнать?

— Анна! — воскликнул Чабуа. — Это вы? Как мог я узнать вас, дорогая, когда вы нарядились во все черное, точно монашенка?

Анна легко соскочила с лошади, бросила повод стремянному и вместе с Чабуа вошла во дворцовый двор. Вооруженная стража почтительно пропустила их обоих во дворец.

Чабуа хотел тут же попрощаться с Анной, но она не отпустила его.

— Пойдем со мной! — сказала она. — У меня к тебе есть важные дела.

Оба они неспешным шагом поднялись по мраморной лестнице во второй этаж, прошли сводчатую галерею и очутились в другой, круглые окна которой выходили в большой зал. У окон столпились женщины и с любопытством глядели вниз, на пирующих. При виде Анны и Чабуа они вскрикнули и стайкой, словно вспугнутые ласточки, выпорхнули из галереи.

Анна бросила взгляд в окно и спросила Чабуа:

— Что там происходит?

— Царевич Леван устроил пир в честь приехавшего в гости карабахского хана.

— А почему ты не на пиру? — спросила Анна, с любопытством разглядывая пирующих и, по-видимому, ища кого-то среди них.

— Я ведь не зурнач, чтобы быть званным на такой пир. Я только простой придворный и мдиванбег.

— Как ты сказал? — с удивлением взглянула на него Анна. — Почему ты должен быть зурначом?

— А потому, милая моя Анна, что теперь к сановникам относятся, как к зурначам, а зурначей почитают, как вельмож.

— Не понимаю! — Анна снова поглядела в окно и, по-видимому, заметив того, кого искала, долго с напряженным вниманием следила за ним, прикусив нижнюю губу. Потом она отвела взгляд от окна и спросила Чабуа: — О ком ты говорил? Где государь?

— Его величество изволил уехать в Ахталу, осматривать медные рудники.

Анна отошла от окна и направилась к своим комнатам. Чабуа последовал за ней.

После отъезда Левана в Россию Анна лишь один раз приезжала в Тбилиси, и то всего на несколько дней. Все остальное время она провела в Дманиси, в орбелиановском замке. Первое время она не выходила из своей комнаты и проводила целые дни за чтением книг и в молитвах. Гостей она принимала редко и даже не вмешивалась в домашние дела, которыми полностью распоряжалась Гульвардис. Верная служанка отдавала распоряжения даже управляющему Росабу.

Лишь через год получила Анна посланное с дороги письмо Бесики, в котором тот просил прощения за то, что не мог повидать её перед отъездом, и сообщал ей, что никак не сумел освободиться из свиты царевича.

Если бы письмо Бесики пришло вскоре после отъезда посольства, возможно, что Анна изорвала бы его на мелкие клочки; оправдания были ещё более оскорбительны, чем сам отказ. Но время уже сделало свое, и письмо Бесики теперь только успокоило Анну. Оно оказалось целительным бальзамом для её начинавшей затягиваться сердечной раны. Анна отдалась чувству ожидания; она заметно оживилась и даже повеселела, занялась кое-какими делами. Она стала вызывать управляющего, спрашивала у него отчет, лично руководила постройкой деревень и несколько раз объехала, все свои имения.

Деятельная жизнь облегчала её тоску; время незаметно летело в трудах, и, узнав о возвращении Левана и Антония, Анна даже удивилась тому, что два с половиной года прошли так быстро. Она собралась было в Тбилиси, но раздумала; поездка в город в такую жару показалась ей утомительной, да и незачем было давать Бесики повод думать, что она приехала ради него. И Анна решила терпеливо ждать, в уверенности, что Бесики каким-либо образом постарается увидеться с ней или по крайней мере пришлет ей письмо. В привычном для неё ожидании опять незаметно прошло много времени. Но однажды в солнечный морозный день сердце Анны сжалось внезапной тоской. Она вдруг поняла, что она больше не существует для Бесики, что все её ожидание было лишь самообманом, что Бесики потерян для неё с того самого дня, когда он выехал в Россию.