Правда, из этой выписки было неясно, которого из грузинских царств касался этот пункт (по-видимому, речь в нем шла скорее об Имеретия). Но даже и в подобном виде этот документ являлся большой поддержкой для Восточной Грузии в столь тяжкое для неё время, поэтому послание Екатерины вызвало во дворце всеобщую радость.

Вскоре к этому прибавилось ещё одно радостное событие: из Ирана вернулись послы Ираклия — Глаха Цицишвили и Гива Туманишвили, которые привезли царю богатые подарки от Керим-хана — тканные золотом халат и пояс, серого коня в золотой сбруе и пару львят в железной клетке.

Послы сообщили государю, что между Турцией и Ираном возникли разногласия и что Керим-хан, по-видимому, стремится заранее привлечь на свою сторону Ираклия.

Вскоре из Стамбула тоже вернулся грузинский посол — Мирза Гургин Энаколопашвили, с которым прибыл посол самого султана. Он поднёс государю подарки от вновь взошедшего на престол султана Ахмета: коня в тяжелой золотой сбруе, меховую шубу с плеча султана, осыпанные бриллиантами часы с секундной стрелкой. Великий визирь султана, Азам, прислал царю украшенную бриллиантами золотую табакерку и нагрудную алмазную звезду тончайшей работы, в центре которой красовался великолепный рубин размером с ноготь большого пальца.

Ясно было, что султан добивается дружбы Ираклия в ожидании войны с Керим-ханом.

Давно уже положение Грузии не было таким прочным, и давно дела её не шли так блестяще.

Опальный судья Иесе Туманишвили терпеливо ждал царской милости, а гем временем писал дневники.

«Все поразились, — записал Иесе в своем дневнике, — осмотрев подарки султана. Каждый благодарил и славил бога за счастье, ниспосланное нам. Дружба султана и шаха, благосклонность русской императрицы, сыновнее почитание со стороны подданных и много ещё другого — великое счастье выпало на долю государя».

Этому обретенному наконец счастью радовался народ — крестьяне и горожане, ремесленники и купцы. Совершенно иное творилось в эти годы при дворе. Благодаря ли жизни в безделье и роскоши или по каким-нибудь иным причинам среди высшей знати с внезапной силой вспыхнули зависть и вражда. С новой силой началась ожесточенная борьба за влияние при дворе, за царские милости, за прочное и высокое положение. Придворные не останавливались ни перед чем, чтобы повредить друг другу.

В центре всех этих интриг стояла царица Дареджан, которую раздражало все усиливавшееся влияние при дворе её старшего зятя Давида Орбелиани. Сватая за него свою падчерицу Тамару, царица втайне надеялась безболезненно удалить их обоих из Тбилиси. Правда, родной её сын Леван был в тесной дружбе с Давидом, но Дареджан так ненавидела свою падчерицу, что заодно с ней невзлюбила и её супруга. В дружбе Левана и Давида ей мерещилась какая-то скрытая опасность, и она всячески старалась рассорить друзей.

А Леван и Давид в последнее время действительно приобрели огромное влияние в делах государства и но существу стали правителями страны. Особенно способствовали их влиянию блестящие результаты введённой по их инициативе воинской повинности, которая привела к упорядочению внутренних дел страны и укреплению её внешнего положения.

Ираклий теперь воочию убедился, что нельзя ослаблять свои силы в надежде на помощь других. ещё не так давно, в Агджакальской крепости, Давид тщетно убеждал царя, что все эти три больших государства — Россия, Иран и Турция — лишь тогда станут относиться с уважением к Грузии, когда она перестанет выставлять себя слабой и беспомощной. Слова Давида оказались пророческими. Грузия стала сильной, и все её соседи старались теперь приобрести её дружбу.

Ираклий проникся большим уважением к своему зятю и в последнее время не принимал ни одного решения, не посоветовавшись с ним и с царевичем Леваном.

С увлечением погрузились в государственные дела молодые деятели, но оказалось, что тяжкий недуг, снедавший организм Грузинского царства в течение последних столетий, отнюдь не исцелен. Продажность и вероломство феодалов, их междоусобная борьба за расширение своих владений, не сдерживаемая более опасностью возможных нападений со стороны Ирана и Турции, по-прежнему расшатывали царский трон Ираклия и мешали ему укрепить внутренний строй государства.

Ещё тогда, когда Леван уезжал в Россию, Ираклий, проводив сына и вернувшись в столицу, получил донесение о заговоре князей Мачабели. В этом заговоре принимал участие Заал Орбелиани, который послал своего сына в Россию будто бы для получения образования, а на самом деле для того, чтобы установить связь с наследниками Вахтанга Шестого. Заговорщики встретились с русским послом в Имеретии, статским советником Бакуниным, и просили его о помощи. Бакунин, который находился на пути в Россию, обнадежил их. Он сказал, что императрица гневается на Ираклия и вскоре отстранит его от престола. Заал Орбелиани умолял Бакунина ходатайствовать перед императрицей, чтобы престол Ираклия в этом случае был отдан кому-нибудь из русских или же царю Имеретии Соломону.

Узнав о заговоре, Ираклий немедленно взял под стражу всех членов рода Мачабели, которые под пыткой назвали своих единомышленников, в том числе и Элиз-бара Эристави. Но остальные заговорщики спаслись бегством: одни нашли приют в Имеретии, другие — в Ахалцихе. Чтобы навсегда избавиться от вероломного соседа, Ираклий решил свергнуть Соломона и посадить на имеретинский престол своего сына Левана. Этой мыслью он поделился с Давидом Орбелиани, который в восторге поцеловал своего тестя в оба плеча.

Это было бы первым шагом к объединению Восточной и Западной Грузии.

Давид Орбелиани в строжайшей тайне сообщил Левану о своей беседе с Ираклием. Вскоре намерение государя стало известно приверженцам Левана и вызвало среди них восторг. Молодежь стала собираться то у Левана, то у Давида Орбелиани, то у Соломона Леонидзе. По двору пошли тайные разговоры и перешептывания. Узнав об этих сходках, придворные из старшего поколения заинтересовались ими, но не могли проникнуть в тайну молодежи, что ещё больше разжигало их любопытство. В особенности терзался Чабуа Орбелиани, который, с тех пор как Ираклий охладел к нему (вследствие его неудачных советов), потерял от горя покой.

Услышав о тайных собраниях молодежи и узнав, что Бесики часто посещает эти собрания и даже, по слухам, является там одним из главных лиц, Чабуа решил, что молодежь затевает какие-то нехорошие дела, которые нанесут последний удар и без того утратившим свое влияние феодалам.

Он решил во что бы то ни стало узнать, в чем дело, и любыми средствами добиться изгнания Бесики из дворца.

Совершенно неожиданно у Чабуа появился в этом деле союзник.

Леван и Давид по мере сил старались использовать к всеобщему благу то влияние, которое они имели на государя. Леван руководил делами по призыву в войска и все то время, когда не находился в лагерях, проводил в своей канцелярии, проверял списки, подсчитывал лошадей, распределял оружие и, по собственному выражению, не имел даже времени, чтобы почесать голову.

В свою очередь Давид с энергией взялся приводить в порядок внутренние дела и в первую очередь постарался вовлечь в работу праздных сановников, занимавших государственные должности. Все дела царской канцелярии он распределил по отделам, а руководство этими отделами поручил мдиванбегам, Иоанну Орбелиани было вверено руководство школами и книгопечатанием, Теймуразу Цицишвили — судопроизводство, Чабуа — государственный архив, мдиванбегу Рамазу — горнорудное дело. Далее Давид постановил, чтобы каждый из мдиванбегов являлся к нему ежедневно, как к первому лицу в государстве, с докладом о ходе порученных ему дел.

Последнее распоряжение вызвало недовольство сановников: они лишались возможности видеть царя с глазу на глаз и ябедничать друг на друга. Теперь они могли встречаться с Ираклием лишь во время совещаний, где было затруднительно вести с ним тайные разговоры. Сначала никто не понял истинного смысла нового распоряжения, но вскоре придворные ябедники почувствовали его действие и возмутились. Они попадали в подчинение к Давиду, а с этим никто из них и в первую очередь родственники Давида — Орбелиани — не хотели согласиться. Начались тайные переговоры, беганье с жалобами к царице Дареджан. Однако в первое время положение. оставалось неизменным. Недовольные не могли найти повода, который позволил бы им поколебать прочное положение Давида. Ираклий с улыбкой слушал супругу, но советов её не принимал. Озлобленные вельможи были вынуждены примириться с судьбой.