Проснувшись и выглянув в окно, Анна увидела, что идет дождь, и долго не вставала с постели. Она лежала, погруженная в думы, неподвижно вытянувшись под одеж лом и устремив глаза в потолок. Накануне она выслушала исповедь Анико и неожиданно для себя узнала такие вещи, что гнев её сменился глубокой жалостью. Анико откровенно рассказала ей о безумии своего мужа и о том, что в течение целого года после свадьбы царевич не подходил к ней; в конце концов, она убедилась в том, что он слабоумный и что приходится прибегать к побоям, чтобы держать его в узде во время припадков сумасшествия.

Правда, обо всем этом Анна слышала и раньше, ещё до обручения Анико с царевичем Давидом, но тогда она не верила этому. А сейчас, когда она убедилась, что все это чистая правда и что она по собственной воле обрекла единственную внучку на такую же полную страданий жизнь, какая выпала на её долю, сердце её сжалось. В ней заговорила совесть.

— Единственное мое утешение, — говорила Анико, — в том, что второго такого послушного мужа нет на свете. Он готов исполнить все, что я ему прикажу. Вели я ему кинуться в воду, и он побежит топиться, если не удержать его силой. Что бы я ни сделала, все ему кажется правильным. Однажды я спросила его, как он поступит, если застанет меня в объятиях другого мужчины. Он ответил: «Поступлю так, как ты прикажешь». Несчастный!

— Если судьба приведет ему взойти на имеретинский престол, ты будешь неограниченной повелительницей в стране. Быть может, провидение готовило тебе этот удел, дитя мое! —Анна вытерла платочком глаза и ободряюще улыбнулась Анико. — Поэтому тебе уже заранее надлежит вести себя с достоинством, чтобы все почувствовали, что ты создана быть царицей и управлять судьбами государства. О болезни твоего супруга знаем только ты, я да еще, может быть, два-три близких человека. Все остальные будут видеть в нем только человека с мягким, слабым характером. Когда люди увидят, что муж покорен тебе, вся власть в стране, даже если ты этого не захочешь, сосредоточится в твоих руках. Ни один государственный вопрос не будет решаться без тебя. Ты будешь истинной царицей и повелительницей Имеретии.

Анико рассказала Анне все дворцовые новости и сплетни, а потом, утомленные разговором, бабушка и внучка разошлись по своим комнатам. Анна долго не могла уснуть: её одолевали мрачные мысли. Она невольно позавидовала своей служанке, сладкий храп которой доносился из соседней комнаты.

Лишь под утро удалось Анне уснуть, и все же она проснулась очень рано. В окне было серо, шел дождь, у неё ломило колени. Долго лежала Анна без движения, прислушиваясь к глухому шуму дождя, наконец она взглянула на часы и удивилась: было двенадцать часов.

Она вспомнила жестокие слова, которые вчера, будучи в гневе, приказала передать Бесики в ответ на его желание повидать ее. Анна почувствовала раскаяние. Хотя она и уверяла себя, что решительно разлюбила Бесики, но где-то в тайниках её сердца ещё тлела надежда, что он останется ей верен... Анна испугалась, что её ответ навсегда оттолкнет от неё молодого поэта. Она стала искать ему оправдание; вспомнила, что не нашла никаких улик, подтверждающих её подозрения, что ни разу не застала предполагаемых влюбленных вместе, не узнала ничего порочащего их и не заметила ничего подозрительного в Анико. Вспомнила она также, что Бесики, узнав об её приезде, тотчас же явился к ней. И все её озлобление против него понемногу исчезло. Она находила простое объяснение всему, что прежде вызывало её подозрения, и уже во всем оправдывала Бесики. Он не навестил её в Дманиси? Ну так что же? Разве легко приближенному царевича освободиться от службы, чтобы повидать возлюбленную? Да ещё такую возлюбленную, имя которой он и во сне страшится произнести! Он пи разу не написал ей письма? Но как он мог осмелиться написать ей любовное письмо! Ведь оно могло стать смертным приговором для них обоих! Он ухаживал за Анико? Что ж, быть может, он делал это для отвода глаз. Разве мог он так вероломно изменить Анне, которой столько раз клялся в любви, которую осыпал такими пламенными поцелуями, что, казалось, сожжет её всю своим огнем?..

Анна вскочила с постели и приказала служанке подать ей одеваться. В это утро она особенно долго сидела перед зеркалом, занимаясь своей внешностью. Она искусно наложила на лицо белила, так что исчезли все морщины, потом заячьей лапкой навела румянец на щеки и подрисовала брови. Туалет её продолжался больше трех часов.

Было уже далеко за полдень, когда Анна, оправив свое длинное шелковое платье, в последний раз оглядела себя в зеркале. Пока она сидела за туалетом, Анико несколько раз забегала к ней и в восторге обнимала её.

— Ах, какая ты красивая! — восклицала она. — Ты просто ослепительна! — И она тормошила Анну, торопя ее: обеим предстояло ещё идти в гости к царевне Тамаре.

Анна внимательно разглядывала себя в зеркало.

— А Бесики я поправлюсь? — внезапно вырвалось у нее; она сама испугалась своих слов, точно человек, который нечаянно спустил курок пистолета и боится, что его пуля попала в кого-нибудь.

Анико ответила бабушке топом своенравной девушки, которой уже наскучили её поклонники:

— Бесики! Фи! Подумаешь — важное дело понравиться Бесики!

Обе женщины накинули плащи и вышли из комнаты. Проходя по верхней галерее дворца, они заглянули в круглое окно и увидели, что в большом зале снова накрывают столы.

— Карабахский хан, видимо, решил совсем не уезжать отсюда? — весело сказала Анна. — Пировать каждый день — где это слыхано?

— Так подобает царям. Когда я стану имеретинской царицей и ты приедешь ко мне в гости, я буду в течение целого года ежедневно устраивать пиры в твою честь.

— Ах, только бы мне довелось увидеть тебя царицей, а пиры я сама буду устраивать тебе хоть по два раза в день.

Между бабушкой и внучкой окончательно воцарились мир и согласие. Они быстрыми шагами спустились по лестнице, пересекли площадь и направились к дворцу Давида Орбелиани. Анна не ожидала, что у Тамары будут гости, и в изумлении остановилась на пороге, увидев, что гостиная её племянницы полна народу; среди гостей не было ни одной женщины.

Анна обвела присутствующих взглядом и увидела в углу зала Бесики; он побледнел, когда она вошла, и теперь глядел на неё широко раскрытыми глазами.

— Когда вы приехали, Давид? — обратилась Анна к Орбелиани.

— Только что, ваша светлость, — ответил Давид, пододвигая к ней кресло. — Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо, но мы, кажется, помешали... Я хотела видеть Тамару. Она дома?

— Дома, и сейчас выйдет.

— Анна, вы ли это? — послышался знакомый голос.

Дверь отворилась, и в зал вошла, сверкая бриллиантами и жемчугами, пышно разодетая Тамара; она обняла тетку, поцеловала Анико и повела обеих в свою комнату.

— Пойдем ко мне, — сказала она Анне. — Они тут беседуют о своих делах, и мы им помешаем. Позднее они отправятся во дворец пировать, а мы останемся здесь одни и, если вы пожелаете, устроим свой, женский пир.

Они сели; завязалась оживленная беседа. В камине весело гудело пламя. Анна протянула руки к огню.

— Ах, милая Тамара, что может быть лучше камина? — сказала Анна. — Я никак не могу привыкнуть к стенным печам, которые мой брат велел устроить во дворце. Правда, комнаты хорошо обогреваются, но зато мы все время ходим с насморком. К тому же, если я не вижу огня, мне все кажется, что я не могу согреться.

— Ах, кстати! Какие чудесные зонтики привез из России ага Ибреим. Они продаются у него в лавке по три миналтуна.

— Правда? Я ещё не была в караван-сарае. Что он ещё привез?

— Превосходное русское полотно, — сказала Анико. — Я такого никогда ещё не видала. Белье из него будет лучше, чем шелковое...

— Вот хорошо, что ты мне сказала! Ну, а ещё что?

Из большой гостиной донесся какой-то шум. Женщины недоуменно переглянулись. Тамара встала и пошла узнать, что случилось. Анна и Анико проводили её взглядом и застыли в напряженном ожидании.

Шум как будто утих, но Тамара не возвращалась.