Наверное, лет через десять-пятнадцать так же будет выглядеть и Оршанск, и Мувск — если в них не вернутся жители, если вновь не восстановится цивилизация! — подумала она.

Впрочем, тут она не для того, чтобы любоваться развалинами; нужно переночевать — и утром снова в путь.

Спешившись, держа Орлика в поводу, она пошла вдоль здания, ища вход. Он тут же и нашёлся, — но за решёткой, грубо, на крепко и во многих местах примотанной толстенной проволокой. Ну, не один же вход в таком большом здании, должны быть ещё, — она двинулась было дальше и уже прошла было несколько шагов, когда её негромко окликнули:

— Гражданочка!.. Эй, гражданочка. Вы вход ищете? Так я подскажу…

Она резко обернулась, — вот уж никак не ожидала встретить тут людей. Да ещё столь вежливых: «- Гражданочка!.». Скорее можно было ожидать выстрела в спину.

Из-за решётки виднелось лицо, и рука в рукавице, ухватившаяся за решётку изнутри.

Нет, судя по всему, прямой опасности нет… Она расслабила руку, готовую рвануть обрез из-под куртки; и вернулась, подошла ближе.

На неё с живейшим интересом смотрел из-за решётки пожилой мужчина, лет шестидесяти, с изрезанным морщинами лицом, одетый как бомж, в потрёпанное пальто, но с явными признаками интеллекта и без обычной у бомжей мутности во взгляде, проистекающей от постоянного употребления низкокачественного алкоголя и его суррогатов. Присутствовали даже тонкие очки, придававшие ему некий «профессорский» вид.

— Нечасто приходится здесь встретить столь приятную даму, да ещё представителя кавалерии, кавалерист-девицу, так сказать! — приветливо улыбаясь, явно стараясь не напугать и произвести хорошее впечатление, произнёс незнакомец, — Ищете приюта и укрытия на ночь, я правильно понимаю? Я помогу вам…

— Здравствуйте. — Гузель решила быть вежливой в ответ на вежливость. Вот неожиданная встреча! Чего ему тут надо — в старых руинах-то, это же так далеко от города!..

— Да, я думала переночевать, вот, с Орликом… я не ожидала, что тут уже занято.

— Ну что вы, что вы! — незнакомец заулыбался опять, — Ну как уж «занято»? Место найдётся, конечно же! Тем более всего-то на ночь. И место у костра, и покушать, если голодны. Вы не пугайтесь, юная леди, мы тут не опасны. Вы… вот, обойдите вокруг, — там, вот с той стороны, за аркадами… это такие проёмы, перекрытые арками, вы увидите — там есть отпертая дверь. Мы через неё в основном ходим, чтобы не наследить с внешней стороны. Вот, вы туда подходите, — я вас встречу.

«Мы…» Значит незнакомец тут не один, — это настораживало. В то же время он действительно не производил впечатление опасного; да и уже смеркалось — не в лесу же ночевать? Нет, конечно, можно и в лесу, — но зачем, если здесь есть крыша над головой. «Хозяева»? Ну что ж, придётся познакомиться. Трудно рассчитывать, что в этом путешествии из отдалённой деревни к «центру цивилизации», к Оршанску, ей не придётся контактировать с людьми. Нужно вновь учиться — одичала там, в общине-то, всё одни и те же лица… В конце концов есть оружие.

Она обошла здание и действительно нашла проход: такую же широкую дверь, но с выломанной и поставленной рядом решёткой. Около входа было натоптано — тут явно жили или часто бывали люди.

Незнакомец уже ждал её.

— Проходите, проходите… Тут и для коня место найдётся, а как же! Весь дом в нашем, а теперь и в вашем распоряжении! Меня, кстати, зовут Роб, если полностью — Робеспьер!

— Робеспьер?? — с недоумением переспросила Гузель. Вот чего-чего, а Робеспьера она, несмотря на свои крайне поверхностные знания в истории, встретить тут не ожидала.

— … Хм вы ведь знаете — прежняя жизнь кончилась, а с ней и прежние отношения, символизируемые именами. Как у индейцев Чили, каждый этап жизни человека знаменуется новым именем, вот и я решил… Я ведь в прошлом некоторым образом специалист по Средней Европе, по Франции, по наполеоновскому периоду, и Робеспьер мой любимый исторический деятель. Да. Робеспьер; или кратко — Роб. Для друзей, какими мы с вами, несомненно станем. Проходите. Познакомимся.

Ну что ж… Поправив под курткой обрез; и незаметно спрятав нож в рукав, она шагнула в дверной проём.

Дом, как и выглядел снаружи действительно был давно заброшен. Но внутри он, против ожидания, оказался вполне обитаем. Всё дело в том, объяснил ей по ходу дела Робеспьер, что «это строение» относится к середине 18-го века, вернее — основная его часть. Потом, в последующем, Дом перестраивали, надстраивали, делали к нему пристройки — всё это видно, как заверил он, снаружи. Самые поздние — уже в середине 20-го века.

Вместе с пристройками и переделками, Дом менял и своё назначение: от, возможно, жилого «дворянского гнезда» к чему-то складскому; потом опять к жилому, но многоквартирному, — о чём свидетельствовали многочисленные остатки межкомнатных перегородок с обрывками цветных обоев. Потом здесь был пивзавод… Да-да, пивзавод; тут большой подвал; весь облицованный, кстати, белым кафелем, большей частью, конечно, уже обвалившимся; там и бетонные основания под бродильные ёмкости; и разливная арматура — ужасно соржавевшая уже, конечно. Баки-то потом вывезли, а всё остальное так и осталось. Потом здесь что-то ещё было… Потом бросили, просто бросили. В недолгий период процветания хотели здесь сделать загородный отель, эксклюзив-класса — а что, от города довольно далеко, природа… тут ведь речка рядом, вы знаете? В ней — утки! И рыбка, соответственно. Но… не нашлось инвесторов; а главное, неожиданно вмешалось Министерство Культуры. Взяло да и объявило эти руины — а к тому времени это были почти что руины, — «исторической ценностью», — хотя какая тут ценность!.. Но… — каждому чиновничьему аппарату нужно оправдывать свою нужность; за что-то или против чего-то «бороться», — вот и здание это, с пристройками, объявили неприкосновенным; то есть сносить нельзя, внешний вид изменять нельзя; можно только реконструировать, — а это, знаете ли, очень затратно финансово! Место хорошее, желающих приобрести было достаточно; участок опять-таки большой — всё на Оршанской дороге, — дело бы пошло, но отпугивала эта охранная грамота. Пока суть да дело, бывший владелец, — какая-то богатая гостиничная организация Оршанска, — решила привести тут всё в более-менее пристойный вид. Вот, частично крышу перекрыли, — спасибо им. Заложили окна пеноблоками, оставив лишь продухи. Закрыли входы решётками, обнесли территорию сетчатой оградой. А, главное, внутри поставили хорошие, надёжные, из толстого бруса лестницы. Всё как полагается: с лестничными маршами, с перилами. Удобно показывать инвесторам; всё надеялись сбагрить кому-нибудь этот злосчастный, с «заклятьем» от Министерства Культуры, объект. Так и не удалось; потом начался кризис, потом пост-кризис, потом… вот, то, чему мы сейчас свидетелями являемся. Охрану сняли; электричества тут уже несколько десятилетий не было, так что… теперь это наша загородная дача. Моя и моих коллег по выживанию! — так охарактеризовал строение Робеспьер.

Внутри, несмотря на общую заброшенность и запустение, можно было жить: осадки в той части большого Дома, где обосновалась «группа Робеспьера», внутрь не попадали; новые жильцы отгородили одну комнату под жильё; сложили очаг, ибо бывшие ранее в доме печи давно пришли в негодность; родник неподалеку снабжал чистой, хотя и излишне известкованной водой; а на топливо шли перегородки и обрушившиеся перекрытия той части Дома, что окончательно пришла в запустение.

Пару раз в неделю, иногда реже, вся группа совершала вылазку за десять километров, на поля одного из сельскохозяйственных эвако-лагерей, судя по всему полностью выкошенного эпидемией. К баракам и вышкам по периметру не совались; прочёсывали поле в поисках неубранной картошки, и находили её во множестве. Тем и жили. Да, тут вполне можно было выживать!

Расседлав Орлика, напоив его любезно предоставленной Робеспьером водой, задав ему овса, Гузель присоединилась к компании.

Ей были рады. С поздней осени компания «бывших интеллигентных людей, инвалидов умственного труда», как охарактеризовал компанию старик, не имела связи с внешним миром: к имевшемуся у них маленькому радиоприёмнику закончились батарейки; а с периода начала эпидемии и до её «благополучного завершения», о чём им поведали очень и очень изредка проходившие так-то вот по дороге путники, они избегали посторонних, предпочитая от греха ни с кем близко не контактировать. Потому, возможно, и выжили. Но без информации плохо, ещё хуже чем без еды…