— Что ж не купил?? Надо было купить! Заставил бы весь дом стеклокерамикой и посудомойками, — и чувствовал бы себя королём! А вот обуви нормальной ты себе даже запасти не удосужился!
— А я в бомжи не готовился!
— Ну ещё бы! — ты в хозяева жизни готовился! Вернее, рассчитывал при хозяевах жизни всё время жить припеваючи, юридически прикрывая их делишки!..
— С «ОршанскФинанс» — это что за сделка? — вдруг спросил до этого молчавший Растрелли, — Это не в Центральном ли районе, где гаражный кооператив?..
— Да, там! — сгоряча ляпнул Юрист и примолк, раздумывая, видимо, стоило ли посвящать товарищей в мутные подробности прошлых оршанских сделок.
— А! — только и сказал Растрелли, — Знаю-знаю…
И демонстративно повернулся к Юристу боком.
— А что? Что?? — забеспокоился тот, — Юридически там всё чисто было!
Растрелли не ответил; за него ответила на немой вопрос Робеспьера, бывшего не в курсе таких подробностей, его жена:
— Это известное дело было. Тогда «город» изымал землю под гаражами под городскую инфраструктуру, — всё оформлено решением горисполкома, всё чисто. Передали для подготовки площадку частнику, — как оказалось, какой-то фирме-«прокладке»… Жильцы, участники гаражного кооператива, конечно, на дыбы! — но всё ведь оформлено было «для городских нужд», а кооператив существовал на полу-птичьих правах… Снесли. Потом частник перепродаёт вдруг землю «ОршанскФинансу»; а те заключают договор с кем-то на жилую застройку… И — вместо городской инфраструктуры там вырастает очередная многоэтажка-недострой… Вроде той, в которой мы с Пашей планировали получить жильё…
Все замолчали.
— Юридически там всё было чисто!.. — упрямо повторил Юрист.
— Да… и за это ты получил пять плит со стеклокерамикой и пять посудомоек… — задумчиво проговорил Робеспьер, — Но вот только зимних ботинок ни одних ты не получил… и ружьё продал, — потому что так жена велела!
— Не твоё дело! Сколько заработал, столько и получил. А ты и столько никогда не получал, вот и злобствуешь!
— Ох, Николаич!..
— Всё-всё, мужчины, прекращайте; давайте спать устраиваться! — наша гостья с дальней дороги, ей нужно отдохнуть, а не слушать ваши споры! — вмешалась Магерини.
Устроились спать. Гузели постелили на лучшем месте, возле ещё горячего очага.
Она долго ворочалась; не могла уснуть несмотря на усталость. Мешали мысли — как там Озерье, община, папа и мама; маленькая вредная засранка Зулька, в последний момент отказавшаяся уезжать из общины. Удалась ли планировавшаяся диверсия, или утром бронемашины гришкиного отряда смяли редкую оборону общины и… и что? Она сейчас далеко; и, в целом, в безопасности, — пока. А что там, дома? Да, община уже стала домом. Может быть пригорок, церковь уже захвачены? Девчонки сдаваться не будут; и Вовчик, конечно, тоже; и папа… удалось ли им задуманное; не зря ли она едет в Оршанск, искать Вовку?.. Да и что он сможет сделать, чем поможет? Искать какую-то власть в Оршанске, военную силу? Призывать на помощь, — как в фильме Токугавы «Семь самураев» крестьяне призвали на помощь бродячих самураев для защиты от банды, терроризирующей деревню? Кому и зачем бы это надо? — защищать от практически официальной районной власти — гришкиного «особого летучего отряда по поддержанию правопорядка». Ведь он сейчас и есть власть… Скорее всего отец и не надеялся на помощь, а просто пытался спасти дочерей — её и Зульку; но маленькая засранка соскочила в последний момент. А почему не отказалась ехать она, Гузель?.. Честно себе признаться — из-за Вовки. Из-за слабой надежды найти Вовку… не надо себя обманывать — только из-за него…
Угли в очаге давно подёрнулись пеплом. Свет давал только фонарик Гузели, выставленный на самый слабый режим — старая привычка спать со светом.
Казалось, все уже спали.
Стараясь не шуметь, поднялся Скотник. Покряхтел; набросил на плечи пальто, которым накрывался, и вышел. Бомжи, как уже заметила Гузель, ориентировались в Доме без света.
Его не было довольно долго.
Неясная тревога всё не давала Гузели заснуть. Наконец, она решила, что не помешает всё же встать, сходить ещё раз в «нужной чулан», как выразился, показывая ей «санитарные удобства», Робеспьер.
Поднялась, взяла с собой фонарик; так же, как Скотник, стараясь не шуметь, вышла из «гостиной», как называл комнату с очагом Робеспьер.
Уже после уборной решила проведать Орлика. Осторожно, подсвечивая под ноги самым малым светом, прошла в помещение, где стоял конь. Неясное шевеление; шорох, пофыркивание.
Заглянула осторожно. Глаза уже привыкли к темноте.
Возле Орлика стоял Скотник. Придерживая коня за гриву одной рукой, другой рукой он аккуратно, осторожно, со знанием дела, и, можно даже сказать нежно, поглаживал Орлика по крупу своей одёжной щёткой. Чистил его; время от времени приближая лицо к уху лошади и что-то ему шепча, жалуясь… Плечи его подрагивали, он, возможно, плакал. Вот, погладив по гриве, сунул руку в карман и достал кусочек топинамбура, протянул его Орлику на ладони.
Тот взял угощение мягкими тёплыми губами, похрумкал. Благодарно дунул ноздрями ему в лицо.
Скотник вновь стал вычёсывать ему круп и гриву; снова стал что-то шептать ему на ухо, что-то рассказывать… Орлик переступал с ноги на ногу, прядал ушами; слушал…
Когда Гузель, как ей казалось неслышно, вышла из «гостиной», заворочался Юрист. Негромко, но отчётливо пробормотал вслух:
— А лошадь-то её… Это же килограмм триста чистого мяса. К картошке и топинамбуру. Этого бы нам до весны…
— Ты на что это намекаешь?.. — тут же, как и не спал, отозвался Робеспьер.
— Так… ни на что не намекаю. Говорю, что лошадь — это мясо…
— Как можно, ты что, с ума сошёл, Николаевич?? — это Магерини.
— Да я так, размышляю просто…
Помолчали.
Потом Растрелли ровным, жёстким голосом, отчётливо проговорил:
— Вот что, Юрист. Ты уходи от нас. Прямо завтра. Или я тебя следующей ночью удавлю. Сволочь ты…
— Я помогать буду! — тут же отозвалась и Магерини.
Юрист заворочался, сел, прислушиваясь. Всё было тихо.
— Робеспьер, эй, Роб! — позвал он, — Это что же такое делается! Ты что молчишь?..
— А что бы ты хотел услышать? — отозвался тот, — Сейчас Скотник вернётся; ты ему скажи что этот конь — просто мясо. Он тебя не дожидаясь следующей ночи, прямо сейчас удавит!
— Я помогать буду! — опять отозвалась Магерини.
— Это… это просто за слова, да? Просто за мысли вслух?? — слова клокотали от возмущения в горле у Юриста, — А вы, а вы об этом не думали?? Что это же — мясо! Сотни килограмм чистого конского мяса! А мы всё на картошке и топинамбуре! Скотник вот разделывать умеет, он…
— Скотник скорее тебя разделает! — перебил Робеспьер, — Ты ему только скажи, — он разделает! Прямо сейчас!..
— Я помогать буду! — опять Магерини.
— …Вот только если в лошади триста килограмм мяса, то в тебе, Юрист, восемьдесят килограмм говна. — сообщил ему Робеспьер, — А выпускать наружу говно никакого интереса…
— …и потому проваливай отсюда завтра! — закончил за него Растрелли, — А то, ей-богу, удушу ночью. Из-за таких как ты сволочей, за твою стеклокерамику и хлебопечку, мы тут и находимся!
— Я помогать буду!..
Когда Гузель вернулась в «гостиную», ей показалось, что все по-прежнему мирно спали.
БОМЖОВСКОЕ СЧАСТЬЕ
Утром, после каши и «чая» из листьев и побегов смородины, в который Гузель добавила для всех сахара из своего дорожного запаса, что было воспринято с ликованием, её проводили в дорогу. Явно от души пожелали успеха, удачи.
«— Ну а если вдруг там ничего не выгорит…» — шепнула ей напоследок Магерини, — «Возвращайтесь к нам… Меню у нас небогатое, но до весны мы продержимся. А дальше — кто знает!.».
Вместе с Гузелью в Оршанск вдруг напросился и Юрист, — совершенно неожиданно для неё; и ещё было неожиданностью, что из «бомжевского коллектива» его никто не удерживал, и ничего ей на эту тему не сказал. Прощание с Юристом было, как ей показалось, холодным. Или что-то произошло?..