Всё это было совсем не так плохо, как можно было ожидать, особенно если учитывать два десятка свежих могил, которые он нашёл за деревней, в поле, со знакомыми именами-фамилиями на картонках, привязанных к колышкам. Его жены там, впрочем, не было. А вот имена всей семьи соседки, хозяйки подвала, включая и её саму, напротив, были…

В перспективе можно было ещё долго жить в этой брошенной деревне — он даже убеждал себя, что и «до самого конца всего этого бардака» — когда или Мувск Регионы, или Регионы Мувск, — неважно, когда кто-нибудь кого-нибудь заборет, и он снова будет востребован как специалист, а не как тягловый скот. Он в самом деле считал себя специалистом; и рассчитывал, что любое восстановление мирной жизни в нём, как в специалисте, будет, без сомнения, нуждаться! Сделки, проверка юридической чистоты договоров, коммуникация с коллегами из лагеря конкурентов, переговоры — и откаты, премиальные, сдельные!.. Всё это, без сомнения, должно было вскоре вернуться. Нужно было лишь переждать; а затем вернуться в Мувск. В свою просторную светлую и тёплую квартиру; с массой бытовых удобств, включая, да, и посудомоечную машину, и электропечь со стеклокерамикой, — из-за которых, как он понял, и злобствовали завистливые «соседи».

Зачем он только подался в эту дурацкую деревню! Впрочем, тогда и выбора не было: дома кушать было совсем нечего; без электричества и плита, и посудомойка были просто набором дорогостоящего престижного барахла; участились налёты на квартиры, — и он ни раз и не два пенял жене, вынося ей мозг за так некстати проданное ружьё. Она, в общем, тоже не оставалась в долгу, пиля его за неприспособленность к новым условиям и отсутствие продуктовых, в первую очередь, запасов. В общем, он не жалел, что судьба сама развела их.

В «его подвале» было ещё достаточно продуктов, хотя всё самое вкусное он за это время съел.

Но оставалось ещё много картошки, квашеной капусты и всяких-разных перцев-кабачков. Жить было можно. Тем более, как он подумал, если потрудиться, можно было ведь отрыть и соседские подвалы! — там тоже что-нибудь да должно было оставаться! Если до этого, конечно, не вернётся прежняя жизнь…

Однако вместо возвращения прежней жизни в деревню явились представители жизни новой — организованные мародёры из ближайшего райцентра. На двух машинах; на одной из них, бортовой, даже был установлен небольшой кран, с помощью которого они принялись споро разбирать завалы из разбитых рухнувших домов, отбирая всё ценное, будь то одежда, металлическая посуда, разного рода ёмкости и, конечно же, продукты питания, добраться до которых он так вожделел.

Он затаился, но мародёры, проезжая по улице и высматривая останки перспективных для грабежа домов, вскоре обнаружили его «шалаш», а вслед за ним и его, — с ними была собака.

Тогда он счёл за лучшее сдаться; и чистосердечно рассказать им всю свою историю. И даже показал подвал с остатками запасов, чем они заинтересовались намного больше, чем повестью о его приключениях. Всё равно бы они подвал нашли. В конце концов они были никакие не звери, а обычные работяги, увильнувшие от мобилизации. И теперь осуществляющие свой маленький бизнес. Нелишними принадлежностями их нового бизнеса, кроме автокрана и ломов с тросами были и несколько дробовиков…

Вполуха выслушав излияния неопрятного вонючего бомжа, каким он им, несомненно, представлялся, они полезли в указанный им подвал. Там старший неловко разбил, — причём «на себя», — одну из шеренги трёхлитровых банок, куда Юрист справлял свои естественные надобности находясь в вынужденном заключении, — и вылез из подвала весь в … м-да, в этом самом; воняя теперь ну никак не меньше самого этого бомжа…

Хотя Юрист был в произошедшем ничуть не виноват, — ну, может быть забыл предупредить, что не все те банки, что полные, содержат нечто полезное-вкусное; а некоторые и то, что, будучи раньше вкусным, прошло через организм Юриста, став, пардон, фекалиями, — тем не менее Юриста били. Сильно, и довольно долго. Ногами.

Потом заставили трудиться — подавать из «его подвала» всё его съестное содержимое, остатки. Когда всё съестное кончилось, — о голову Юриста старший из мародёров, хотя и тщательно всё это время оттиравшийся и отмывавшийся; но, тем не менее, не переставший пованивать, разбил с размаху одну из банок с фекалиями, — предварительно отойдя на несколько шагов; рассчитавшись таким образом, очевидно, за унижение и насмешки от своих подельников. Убитого таким образом бомжа они там и оставили, убравшись вскоре в своё райцентр. А может быть, они и не собирались его убивать — им было на него просто наплевать.

Но оглушённый, потерявший сознание Юрист тем не менее выжил; очнулся, весь в говне и моче… Это была одна из самых неприятных ночей в его жизни: он потерял все запасы, его чуть не убили; чудовищно болела голова, порезы грозили нагноением и заразой; плюс он весь с ног до головы был в фекалиях.

Кроме того, была ненулевая вероятность, что на следующий день или в ближайшие дни мародёры сюда вновь вернутся…

Обо всех этих перипетиях в своей судьбе Юрист рассказал Гузели сжато, но эмоционально; опустив, конечно, некоторые детали, которые рисовали его не в самом лучшем свете.

Гузель же, возвышаясь над ним верхом на Орлике, слушала его вполуха, более всего озабачиваясь высматриванием потенциальной опасности впереди и «по флангам», как учил отец. Слушая сбивчивое бормотание Юриста, ещё подумала, что, наверное, это нехорошо: она на лошади, а он, мужчина в возрасте, с рюкзачком за плечами, вынужден идти пешком, иногда переходя на мелкую рысцу, когда Орлик ускорял шаг. Но что делать? — не уступать же ему место в седле? Независимо от того, умеет ли он вообще в седле держаться, он наверняка не сможет, болтая, увидеть впереди опасность… Да, кроме того, это ведь не она к нему, а он к ней напросился в попутчики; и из-за него она плетётся так медленно, когда там, в Озерье, возможно происходят страшные события!

Через некоторое время он, Юрист, вынужденный покинуть несчастную деревню, оказался сначала в райцентре, потом, выяснив по какую сторону фронта он оказался, в Оршанске. Там, в одной из благотворительных волонтёрских организаций его, представившегося «беженцем «из самого пекла», окончательно отмыли; накормили и переодели, — это было несложно: тогда благотворительность как явление ещё существовала; достаточно было громко и с чувством проклинать «людоедский мувский режим, отнявший у него семью и надежду на лучшее будущее».

Там же, в благотворительной организации, ему выписали направление в один из сельхоз-лагерей под Оршанском и помогли с транспортом в этом направлении, — но он, будучи уже наслышан о порядках, царящих в лагерях, — это была совсем не вольница «коммун»; и, к тому же начиналась эпидемия, захватывающая почему-то именно большие скопления людей, — счёл за лучшее сбежать с машины во время одной из остановок, — и несколько месяцев, будучи уже опытным бомжом, выживал в брошенном придорожном домике, воруя еду по ночам с полей ближайшего сельхозлагеря.

Потом, судя по всему, лагерь умер.

Потом он познакомился с группой «этого дурака-историка Робеспьера»; и выживал вместе с ними, занимаясь, по сути, тем же, но «в коллективе»; живя голодно — особенно если вспомнить изобилие соседкиного погреба, — и подвергаясь незаслуженным оскорблениям от этих ничтожеств!..

В самом деле, — он считал, что корень их разногласий с группой «интеллигентных бомжей» в том, что они завидовали ему, так хорошо и удачно устроившемуся в той, в прошлой жизни. Наверняка никто из них не мог позволить себе купить с одной зарплаты посудомоечную машину и печку со стеклокерамикой. Отсюда и злобствования.

Вообще же он планировал теперь добраться до пригородов Оршанска, — там, он слышал от проходивших, есть, были крупные склады, охраняемые военными подразделениями. Некоторые из этих подразделений, несомненно, погибли от столь внезапно начавшейся и столь же внезапно кончившейся эпидемии, оставив после себя массу запасов. Конечно, соваться туда, где люди недавно вымерли от неизвестной болезни, опасно! — но… как знать, возможно, появятся какие-то варианты! В любом случае картошка и топинамбур декларирующего «возврат к природе» и «дауншифтинг» Робеспьера его больше не привлекали.