— Хм!.. — Артист довольно осклабился, — Клад опереточной дивы? Спасибо…

— Не за что… Попросить тебя хочу. Всё же… — она тяжело дышала, на щеках проступил лихорадочный румянец, глаза блестели, — Всё же мы с тобой… помнишь?? Неплохо было, а? Ты был очень хорош, да, очень! Лучше всех!

Артист опять улыбнулся. Нет, понятно, что лесть — грубая, неприкрытая, — но всё равно приятно. Привстал со стула, опустился на колено, пошарил под кроватью, — сразу попалась под руку ручка саквояжа. Вытащил его — плотный, тяжёлый!

Мэгги следила за его манипуляциями:

— Ключик… потеряла. Но это неважно. Откроешь… как-нибудь; у себя; переложишь. Там всё.

— Так что хотела-то? Что могу — сделаю. В память о былом, так сказать; ну и в благодарность… за клад.

Мэгги прошептала:

— Артист. Я не хочу уходить, наевшись порошка, в блевотине… и вены резать не хочу — глупо и пошло, как гимназистка из дешёвой пьесы. Уйти хочу… красиво. Дашь?

— А что хочешь-то? — Артист заинтересовался. Тема смерти всегда его волновала; тема смерти «красивой» — тем более.

— У тебя пистолет… дай мне. Потом заберёшь.

— Ого!.. — Артист усмехнулся опять же заинтересованно, — Такого я что-то не припомню… Укус ядовитой гадины, как Клеопатра; пронзить себя мечом или кинжалом, как Антигона… это понятно, — но стреляться?? Как-то это не по-женски, нет?..

— По-женски, по-женски! — криво и болезненно улыбаясь, заверила его Мэгги, — Нормально… красиво даже. И быстро. Кинжала ведь нет у тебя, достойного?.. Да и сил у меня нет сейчас, чтобы… пронзать себя. Только намучаюсь. Вот на спуск нажать сумею… Египетской гадюки ведь тоже здесь нет… не водятся. Да и пóшло это — Клеопатру дублировать…

— Ну смотри… — Артист пожал плечами, достал из кобуры массивный Стечкин, подбросил его, взвешивая, на ладони, — Может и правда в этом что-то есть. Только ты смотри — это ж не игрушка. Тоже… можешь не суметь. Думаешь, прижала ствол к виску, как в кино — и всё? Скосишь — пуля не через мозг пройдёт, а снесёт часть лобной кости, — только хуже будет. Стреляться — это тоже, навык нужен, хы. И некрасиво это — дыра в виске. Разворотит череп выходным. Мозги на стене и всё такое. Уж я видел такое…

— Я смогу! — заверила Мэгги, — Я умею. Стреляла, приходилось. Был у… у этого козла пистолет; ездили в тир, учил. Надеюсь, его сейчас арабы уже поджарили на его вилле на Майорке. Вместе с семейством. И — в висок не хочу. В грудь, в сердце. Ну и… если вдруг не получится — ты добьёшь потом… Но всё получится — я знаю.

— Ну смотри. — повторил Артист, — Сейчас, я так понимаю? Или там… рюмка коньяка, сигарета?.. Впрочем, коньяка не осталось; и у тебя, насколько понимаю, тоже. Сигарета? Кокс? Только учти, мне идти надо — дела!

— Деловой… — скривилась Мэгги. Опираясь на локти, повыше выдвинулась из-под одеяла на подушку; так, что теперь она полулежала.

— Мог бы и подождать. Не чужие люди. И я ведь… у тебя пистолет всего на несколько минут… арендую. И — один патрон. Покупаю. И много плачу. Очень много.

— Нууу… — Артист усмехнулся, — Ты уже заплатила. Авансом.

Он кивнул на стоящий теперь посреди комнаты саквояж.

— Его я полюбому забираю. Так что относительно тебя всё остальное — чисто моя добрая воля.

— Но ты же честный человек?? — Мэгги вдруг испугалась и спросила умоляюще, — Что тебе стоит?..

— Да… честный. — Артист усмехнулся, — Иногда.

— Ну?..

— Ладно. Давай… — он вынул магазин; затем оттянул кожух-затвор и заглянул в патронник, — Вот. Так тебе полегче будет — тяжёлая машинка. Патрон в стволе.

Он взвёл курок.

— Вот, взведён. Только нажать. Кстати, я посмотреть хочу. Интересно.

— Да?.. Как знаешь. Давай.

Он осторожно подал ей тяжёлый пистолет в трясущиеся руки.

Она приняла его обоими руками, прижала к груди, искоса наблюдая за Артистом. Потом положила рядом с собой.

Артист сделал шаг в сторону, назад — и уселся на один из стульев. Выражение лица его было непонятно. Немного торжественное, да. Немного.

Мэгги, опираясь локтями, ещё немного приподнялась на подушке. Взяла пистолет. Смотрела только на него; губы её шевелились — но что она шептала понять было нельзя. Нет, не молитву — она не верила в бога, и молитв не знала. Да и не с её грехами обращаться к богу — это она тоже понимала. Артист наблюдал за ней с непроницаемым лицом.

Подняла пистолет.

И, вместо того чтобы развернуть его дулом к себе, резко, быстро, как смогла, держа его обеими руками, повернула на Артиста… тут не нужно было целиться — он сидел двух шагах.

Всё произошло быстро.

Щёлк! — клацнул спущенный курок.

Выстрела не было. Лицо Артиста на мгновение исказилось гримасой страха, но лишь на мгновение; и вновь стало непроницаемым как у индейца.

Щёлк! Щёлк! Щёлк! — курок пистолета, направленного на Артиста, самовзводом впустую клацнул ещё три раза.

Потом она выпустила пистолет из рук, и тот тяжело громыхнул о доски пола.

В изнеможении откинулась на подушку. Одеяло открыло её до пояса, обнажив верх живота, перевязанный разномастными тряпками в бурых пятнах. Опять запахло гнилью и мочой.

Губы Артиста как резиновые разъехались в ухмылке, хотя глаза оставались всё такими же холодными.

— Я так и думал.

— Ду-мал… он!.. Сволочь! — прошептала Мэгги, глядя в потолок.

— Только я полагал, ты перед «этим» скажешь что-нибудь… эээ… многозначительное. «Умри, несчастный, за свой грех проклятый!» — что-нибудь такое. А ты, видишь, молча! Напрасно. Мы же с тобой артисты, в конце концов. Всё ведь надо делать по возможности красиво. А ты всё попыталась опошлить…

Мэгги, глядя в потолок, тяжело дышала. По щекам её катились слёзы. Впервые за те шесть лет, когда её обманул и бросил её любимый. С тех пор, как она поклялась себе никогда в жизни больше не плакать. Сцена — это одно. Не плакать — по жизни.

— …ну хотя бы так… — Артист продекламировал:

Потом наклонился, поднял пистолет. Вынул из кармана магазин, со щелчком вставил. Щёлкнул затвором, досылая патрон.

— Всегда всё получалось… а тут… что с ним… с Владимиром… что сейчас… проклятая деревня, проклятое время… — шептала Мэгги.

— Что ты там бубнишь? — осведомился Артист, сделав шаг, и теперь возвышаясь над ней, держа в руке пистолет стволом вверх.

— Ты… знал??

— Предполагал! — он опять резиново ухмыльнулся с видом превосходства.

— А если бы я… в себя?..

— Тогда пришлось бы повторить! Мы ведь с тобой артисты в конце концов! Тебе, полагаю, к неудавшимся дублям не привыкать.

— Это… не тот дубль, который можно бы… снова сыграть…

Он стал опускать пистолет, продолжая как ни в чём не бывало беседовать:

— Вот интересно, зачем?.. Что я тебе плохого сделал? Сволочь? А кто сейчас хорош? Убийца? Так все!.. Не удивлюсь, если вон, Хронов, на дорогах побольше моего убил. Григорий опять же. Нет — ты на меня. Окрысилась. Не понимаю.

— Ты не должен жить! — следя за медленно опускающимся стволом пистолета, убеждённо сказала Мэгги, — Не должен! — и обеими руками потянула одеяло к шее.

— Вот так вот: «Не должен!» и всё! «Какой артист умирает!» — так, кажется, сказал Нерон перед смертью?.. Тоже, впрочем, был ещё той сволочью. Родственная душа, хы. Дура ты, Мэгги — Маша. Дура и бездарь. Тебе не то что Джульетту, тебе Пастушку не сыграть! Даже тут сыграть не смогла. Это тебе не оргазм симулировать, тут талант нужен! Как у меня. А ты — бездарь. И дура, как все бабы…

— Только не в голову! — Мэгги крепко зажмурила глаза; лицо её было всё мокро от слёз.

Глуховато стукнул выстрел; дуло стечкина было почти прижато к одеялу, там, где под одеялом у Мэгги должна была быть грудь. Звякнула о стенку отлетевшая гильза, стукнуло под кроватью.