— Здрассьте, Борис Андреич! — залебезила та, — Хорошо, что вы так быстро. Я уж доче грю: «- Беги скорей к Борис Андреичу, может не успеть-то!» Мэгги-то уж больно плоха! Совсем-совсем плоха, — ну, вы ж понимаете… в живот… Мы-то за ней как за родной; да нет — лучше чем за родной! Уход, всё такое… Хотя питание, вы же понимаете…

Артист, войдя, снял шапку, расстегнул и скинул не глядя куртку — бывшая толстуха подхватила её, метнувшись. Хорошо ещё что догадалась — могла бы куртка и на пол упасть… не дай бог, не дай бог! — Борис Андреич мог это воспринять как признак неуважения. А с неуважающими власть ясно что — вон, семья бывшего здесь «царя», директора лесхоза, убитого, говорят, Хроновым, сутками вкалывает в поле, на рытье окопов и «укреплении позиций», без всякой смены. Очень сейчас всё стало… жёстко.

Толстуха опасливо поглядывала на кобуру с большим пистолетом на ремне старосты.

— Где все? — бросил в пространство вошедший.

— А я только, да бабушка! — её Виктор прогнал мешки шить, толку, говорит, от ней на земляных работах нету! И дочка. Мы с дочей за Мэгги ухаживаем, вы не подумайте! Всё самое лучшее! А Дима, Дима — вместе со всеми, на работах. Согласно распоряжению…

— Мэгги где? — прервал староста.

— Здесь, здесь, проходите! Мы ей самую лучшую комнату выделили… самую тёплую… уютную самую…

Артист открыл низенькую дверь и шагнул в маленькую комнатку.

Сразу в нос ударил жуткий запах. Вонь гниющей плоти, смешанная с запахом испражнений. Он даже остановился на секунды, прикрыв нос и рот ладонью. Ну ничего ж себе… Это «уход и забота», как выразилась эта курица. Дышать же нечем… какая-то смесь запаха морга и помойки.

— Эта… эта, мы проветриваем, — но вы же понимаете, Борис Андреевич, тепло уходит, если часто проветривать! — затрепыхалась за его спиной толстуха, — Да Мэгги и не жалуется; правда, Мэгги? Главное, мы думаем, чтобы тепло было…

Про себя она пожалела, что не сообразила перед приходом старосты проветрить комнату и побрызгать из баллончика с освежителем воздуха для туалетов — в нём ещё оставалось немного. Ну как староста «предъявит за условия»…

Старенький платяной шкаф; стол, застеленный рваной клеёнкой и заваленный всякой всячиной. Банка с водой и гранёный стакан. Два стула. На полу — обувь, самая разномастная; от босоножек до зимних сапог. Гвозди в стене вместо вешалок, на гвоздях одежда — всё её, Мэгги. Свет падает через маленькое окно над столом; на узеньком подоконнике чахлый столетник с частично отломанными мясистыми листьями. Кровать и табурет возле неё, напротив окна.

А рядом с окном, на стене — большой постер-афиша. «Остров погибших кораблей». На переднем плане — она, красотка Мэгги, в цвете лет и профессии, в эффектной позе.

Артист перевёл взгляд на кровать.

Там, утонув головой и плечами в большой пуховой деревенской подушке, укрытая пуховым же одеялом, лежала та, чей образ был изображён на афише.

Сейчас она очень мало походила на ту победительницу мужских сердец, что гордо рисовалась на фотографии. Разметавшиеся по подушке слипшиеся от пота волосы, запавшие глаза, щёки. Размазанная косметика, — чувствуется, что с того дня, как её сюда перенесли, из дома, где чокнувшийся мужик посредством двустволки с картечью вдруг решил разом решить все свои и чужие проблемы, её так толком и не умыли. А хороша была. Очень хороша. И не только на сцене, а… а вообще. Умелая была. Очень. Даже жаль где-то.

Впрочем, почему «где-то»? Просто жаль. Кроме того, с Мэгги можно было не прятать свою натуру. Уж она его знала как… как облупленного. Знала, боялась — и уважала. С ней вместе удавили её подружку, Вальку, надумавшую шантажировать… Помогла и с Ромой, с «золотым буратиной». И с ней можно было говорить откровенно. Ну, почти. Тоже… артистка. С кем теперь общаться?.. С Попрыгайлой этим, с ополоумевшим в деревне Мунделем?..

Артист вздохнул.

За его спиной так же вздохнула толстуха. Но у неё был свой повод. Что Мэгги скоро умрёт, это и так понятно. Главное, чтобы не подселили никого. Целая отдельная комната освободится! — можно будет перебраться сюда с мужем; а дочка с бабкой пусть там; а то ютимся все в одной комнате, а она тут роскошествует!.. Да, одеяло опять-таки можно будет забрать; и подушку. И перину; только постирать всё. Она же проссала там всё; и течёт с неё… а пришлось отдать своё — ах, так больно и обидно было отдавать бабкину хорошую перину, и подушку, и одеяло… а что делать? Сказали — всё самое лучшее, а то пожалеете. Понятно, что «пожалеть» не захотелось… Ну ничего; она уже скоро — ну, день, ну два. И можно будет забрать. Хорошее одеяло; а подушка какая! Лучшая бабкина подушка. А она на неё розовых слюней напускала; и тушью своей ещё умазюкала, дрянь опереточная. Ну ничегоооо… скоро уже. Скоро.

Услышав вздох за спиной, Артист лишь чуть повернул в сторону подбородок и вполголоса скомандовал:

— Форточку — открыть. И — пшла отсюда. Будешь подслушивать — пристрелю.

От потока свежего воздуха, разогнавшего прелую вонь, Мэгги открыла лихорадочно блестевшие глаза.

Артист прикрыл за вышедшей толстухой дверь; подвинул стул, сбросив с него какое-то барахло, к кровати; уселся на него.

— Н-н-ну? Как ты?

Мэгги растянула губы в резиновую улыбку:

— Fine.

— Я вижу. Бывало и лучше, а? Звала?

Мэгги выпростала из-под одеяла дрожащую руку, указала на пустой стакан на табурете рядом с постелью:

— Будь добр, налей воды, вон, с банки… у этой твари не допросишься, хоть вся изорись. Только что дочка её…

Он налил, подал ей; Мэгги взяла стакан, взяла с табурета же небольшой пузырёк и отсыпала из него немного в стакан белого порошка, заклубившегося в воде. Залпом выпила.

— Кокаин. — ответила на его незаданный вопрос, — Не знал? Да. У меня был… есть. Вот… видимо, на такой вот случай. Как знала. На нём только и держусь… пока. Но сегодня — всё. Надоело. Да и смысла нет…

— Хорошее дело! — одобрительно кивнул Артист, одобряя непонятно что: то ли наличие кокаина, то ли решение наконец уйти из жизни, — Нужное дело. Правильно. Ты запасливая, Мэгги. Молодец.

Та опять слабо улыбнулась похвале:

— Да. Я запасливая. Деревенские привычки. Ты же помнишь, что я — Маша…

— Для меня ты навсегда останешься Мэгги! — напыщенно произнёс Артист,

Мэгги опять улыбнулась, уже чуть веселее — кокаин начал действовать.

— Ишь ты. Неплохая… эпитафия. Именно что — «мглистый мрак и камней груда», только и остаётся… Артист… жалеть обо мне будешь?

Тот пожал плечами:

— Конечно. Я уже жалею.

— А конкретно?

— Ну, ты что… Столько страсти и огня!..

— Ты тоже был неплох… особенно в роли Ричарда Львиное Сердце…

— Да-да-да… Как же ты теперь, Львиное Сердце… опять девочек будешь к себе таскать?.. и резать…

Артист пожал плечами. Разговор пошёл ни о чём, и начал уже ему надоедать. Ну, попросила прийти, он пришёл. Что дальше-то.

— Скорее всего. Почему нет. Ты же знаешь.

— Знаю…

— Слушай… что хотела-то… я… я уйду сегодня, — я так решила. Днём раньше, днём позже — не роялит.

— Ну. И что? Вон, порошочек у тебя есть — закинься, да и… Кстати. Что останется — я у тебя заберу… пригодится. Хороший кокс, говоришь? Есть ещё?

— Не сомневалась в твоём ответе… Хороший… Есть. Там всё, в саквояже, под кроватью. И деньги там. И золото… правда немного, в основном баксы. Камни. Всё…