Но Санька, против ожидания, только кивнул, и, отстранившись, в свою очередь шепнул:

— Выбираться бы надо! Как только — не знаю…

Удивлённый таким быстрым положительным ответом друга, Андрюшка, настроившийся было горячо убеждать Саньку, по инерции произнёс:

— …Потом покаемся, прощения попросим у Отца Андрея и у боженьки!

Но Санька только отмахнулся:

— Ну и покаемся!.. Потом. Может быть. Но как нам выбраться? Дверь — она…

Андрюшка воспрянул. Вдвоём с другом — это совсем другое дело!

— Да не дверь! Окно!

— Не… — Санька огорчённо покачал головой, — Не получится. Я уже думал. Высоко, — и, главное, не пролезем мы, даже без курток! Ты погляди, какое оно маленькое!..

Но Андрюшка не зря собирался стать военным; и не зря и баба Настя, и мама, и Вовчик, и Геннадий Максимович считали, что «у него есть стратегическое мышление». Он уже всё продумал:

— Да не мы! Мы-то точно не пролезем! А вот если подсадить Тараса, — он маленький! — он пролезет! Если без одежды. Потом он — в дом! Там точно дверь не заперта — у нас же днём не запирают! В чулан, — баба Настя на замок закрыла, а ключ наверное в замке и оставила!

— Почему так думаешь??.

— А как же! А вдруг её б убили, — кто б нас выпустил! — не моргнув глазом, изложил свои соображения её внук, — Обязательно в замке оставила, я же её знаю!

— А, ну тогда конечно…

Через несколько минут, без особого труда уговорённый маленький Тарас уже протискивался в узенькое окно, — ему было обещано, что «после того как врагов прогоним» Андрюшка подарит ему свой автоматный патрон! А Санька уже инструктировал оставляемых за старших, и гордых доверием своих вечных подчинённых на кухне — Серёжку и Аню. Он даже оставил им свой фонарик, чтобы было не страшно, случись что, прятаться в погребе. Пока они с Андреем не помогут старшим прогнать врагов!

И тут надрывно завыла сирена.

Леонида так же, как и мальчишки, как и общинская малышня, сидела под замком в клети; то есть в небольшом чуланчике при доме. Вот только сидела она там не пару часов, а уже порядка месяца; и находилась под замком не потому, что кто-то был озабочен сохранением её жизни, а, напротив, потому что была она практически поймана за руку во время тайного сношения с врагом! Хотя она всё отрицала, у Совета сомнений в этом не было. И прекрасно она понимала, что ничего хорошего её в конце концов не ждёт! — такие вещи во время войны не прощают. И если пока что о ней как бы просто забыли, — то есть держали под замком, кормили, даже пару раз «под конвоем» сводили в баню, — но не принимали по её судьбе никаких, как она опасалась, «радикальных решений», — то сейчас, после очередного «военного обострения», «по ней» наверняка что-нибудь «решат»… И — она не заблуждалась насчёт возможной мягкости «решения», — судя по всему за Пригорок взялись всерьёз! — вот и моторы рычат, и выстрелы, и взрывы! — а это что значит?

Это значит, что как ни кинь — всюду клин: отобьются «общинские» от наезда — наверняка понесут потери. Как же без этого. Значит — озлобятся, ожесточатся. И уж тогда её на «милостивый» приговор никак не стоит рассчитывать! А если те, Озерские с Никоновскими, верх возьмут — что более чем возможно! — тоже ничего доброго ожидать не придётся! Она для них кто? — член Общины! А значит её — под одну гребёнку со всеми! Кто там станет разбираться, почему она в Общине под замком содержится! — «общинская»? — значит, вместо со всеми! И староста Борис Андреич вряд ли захочет вспомнить о оказанной ею ему услуге — кто она ему?! И пойдёт она вместе со всеми, в лучшем случае, на местные же «каторжные работы!» — приносящая поесть Таисья рассказывала, как пригнанные откуда-то никоновскими отрядовцами люди под конвоем автоматчиков день и ночь долбят землю, роя окопы вокруг Пригорка… Вот и ей это предстоит — в лучшем случае… с её-то высшим педагогическим образованием! — долго ли она так протянет?? А то и просто пристрелят — кто знает, какие планы у никоновских по поводу общинских!

Оставалось одно: любым путём выбраться из этой тюрьмы-чулана, за проведённые здесь недели опротивевшего до колик! От этого вонючего нужного ведра под крышкой; от жёсткой дощатой лежанки; от вечного полумрака! Выбраться! — и бежать в деревню! Как пострадавшая от жестокостей сумасшедшего попа и его клики! И всё там, наступающим, рассказать! — она ведь, что ни говори, тут давно живёт, с самого основания; всё и всех знает; недаром и в Совет столько времени входила! Сможет всё тут обсказать и нарисовать! — за это и поощрение ей будет!

Она давно работала «в педагогике»; проводила, бывало, и немало, патриотических уроков ещё при бывшем Союзе; по работе знала хорошо и соответствующую литературу, и фильмы, — и перед её внутренним взором непреднамеренно всплыли кадры из «Мальчиша-Кибальчиша»: как Плохиш сдаёт своих «буржуинам», — «за банку варенья и корзину печенья», — но она тут же отогнала эту глупую аналогию. Идиотские детские фильмы! — а тут, можно сказать, судьба решается!

До сих пор выбраться, сбежать из чулана не было никакой возможности, — дом был постоянно полон людей; в Общине жили довольно тесно. Да ещё ни так давно «подселили» к ней девку, — эту, Валентину; тоже, как сначала подумала Леонида, чем-то провинившуюся перед Общиной. Леонида пыталась с ней поладить, — но вскоре поняла, что бесполезно: в отличии от неё, содержащейся «под стражей», Вальку эту тут просто прятали. Что-то она там такое наворотила; за что грозило её нешуточное наказание, — только непонятно от кого, она на эту тему говорила что-то невнятное, — и её тут прятали! Во всяком случае, к Общине, Вовчику и всем общинским она была настроена, как вскоре выяснила Леонида, вполне лояльно; и перетянуть её на свою сторону, чтобы вместе осуществить побег, не представлялось никакой возможности. Более того, — теперь получалось, что и сама Леонида находится под круглосуточным наблюдением! Это было совсем плохо…

Однако сейчас, именно сейчас, когда на Пригорке грохотали выстрелы, как сообразила Леонида, появилась, наверное, единственная возможность сбежать!

Дом опустел, — все были «на позициях». Собственно, сам дом, «по боевому расписанию», как ей скупо поведала приносящая еду бывшая её ученица Ксения, предназначался под лазерет, — в нём предполагалось делать несложные операции и должны были находиться раненые; но сейчас, когда бой только начался, все были на позициях; в том числе и назначенные в «медработники», — выносить с поля боя раненых, случись они там. Совсем же старые и немощные собрались в церкви, где, под началом старенького муллы Минуллы-бабая (вот ещё — святотатство! Сам же Отец Андрей был «на позициях») в меру сил молились…

В «лазарете» же осталась одна двенадцатилетняя Ксюша — приглядывать за хозяйством, греть воду; и быть готовой к приёму раненых.

Это был шанс; да, наверное, это был единственный шанс! Необходимо было им воспользоваться!

Опять поодаль затрещали выстрелы; очереди перемежались одиночными; кто-то надрывно закричал… Наверное, скоро будут поступать раненые, и дом опять наполнится людьми! — надо было спешить. За плотно запертой дверью Ксения позвякивала металлической посудой, наполняя её из чугуна кипятком.

— Вот ведь, вот ведь! — горестно вздыхала Валя, сидя на своей лежанке, и прислушиваясь, — Вот ведь как сложилось! Если б не Толик, — я бы сейчас была б вместе со всеми; помощь бы оказывала! А то сижу тут как дура!..

Дура. Конечно, дура и есть! — тут, во всяком случае, пока безопасно; не стреляют, и тепло; а эта идиотка переживает, что она тут, в безопасности, а не под обстрелом в мёрзлых окопах и ямах Пригорка! Но сейчас эта дурёха должна была стать отмычкой в коварном, давно вынашиваемом плане Леониды!

Леонида, делая вид, что тоже прислушивается, наклонилась над своей лежанкой, как будто что-то высматривая на ней. Как бы ничего не нашла; встала, взяла со столика масляный коптящий светильник; стала светить им на постель… опять как бы не нашла. Поставила светильник на полочку в изголовье; стала рыться в постели обеими руками, как бы что-то ища. Всё ждала, что Валентина поинтересуется; но та только, сделав брови домиком, горестно прислушивалась к звукам боя, не обращая на Леониду внимания.