Пацаны «рвались в бой», — а он их окорачивал; продумывая и готовя каждую операцию, каждый «экс» — экспроприацию, а проще говоря вооружённый грабёж, как операцию военную. Пацаны не хотели понимать, что они и живы до сих пор только благодаря его, Женькиной, предусмотрительности; считая что он перестраховщик и даже, возможно, трусоват, хотя вслух такое говорить, конечно же, остерегались.

Больше всех за «круто, везде и сразу» выступал Вампир, Сашка Меньшиков, за своё гопничество по жизни и получивший ещё одно погоняло «Шалый».

На какое-то время пацанов удалось унять, рассказав про бригаду «Бойцовых Котов», в полном составе полёгшую при попытке штурма депутатского коттеджа; да и то — это на него, Женьку, лично видевшего знакомые, но теперь сине-чёрные, мёрзлые рожи бывших конкурентов по району, всё это произвело сильное впечатление; а вот остальных Псов его рассказ впечатлил только на время. Да-да, конечно, не надо «лезть под молотки»… но в то же время ты только поглянь, сколько всего всякого бесхозного в Оршанске! — почему бы это не «потянуть на себя»??

Потом эта история с автоматом… Владимир казался им поначалу таким взрослым и крутым, умелым и удачливым, — а у пацанов есть неистребимая тяга к «старшему брату», кем бы он ни был: реальным братом, соседом, наконец даже отцом, держащимся с сыном в определённых обстоятельствах и в определённом возрасте на равных, что для мальчишек очень ценно. Вот такого вот «старшего товарища» они увидели во Владимире: он классно играл на гитаре и пел, он был «крутым по жизни», — то есть имел свой бизнес; он жил в Америке и знал английский, он учил их драться и управляться с пистолетами, давая болезненные поджопники за попытки «выпендриваться по киношному» и за «гангста-стайл». Он организовал Нору и снабдил её припасами. Наконец он спас их главаря, Женьку!

А потом ореол вокруг Владимира поблек: он вдруг подорвался спасать какую-то девку, в коттедже, владелец которого, как рассказывал Женька, жил очень кучеряво; но при этом пренебрёг возможностью увеличить гарнизон за счёт их, Псов! Это было оскорбительно; а Владимир попёрся его спасать, причём ещё и Лёшка, дура, отдала ему единственный в бригаде автомат!.. …ну ладно, это было объяснимо и понятно: он помчался на помощь своим друзьям, какие бы они не были; это понятно и достойно; но вот то, что он жёстко подзалетел при этом, потеряв и автомат, и свой пистолет; оказавшись затем в своей бывшей квартире в совершенно «разобранном» виде, и не смог даже дать оборотку мудаку-соседу, — это авторитета ему не добавило, напротив. Плохо ли, хорошо ли это, — но пацаны уважают только победителей; а Владимир на победителя в этой ситуации никак не тянул.

Нет, конечно ему помогли, его перевезли в Нору и поручили заботам женщин, в первую очередь — Лёшки; но «сильным успешным» он в их глазах быть перестал. А тут ещё Женька всячески поддерживал его запрет на вылазки в город: мол, там сейчас эпидемия и беспредел; сначала стреляют, потом разбираются; и брать-то особо уже нéчего — всё растащено.

Пара всё же случившихся набегов в город показали что так и есть: из того, что являлось реальной ценностью — то есть хорошей жратвы, бухла, — в Оршанске централизованно ничего не осталось.

Диваны? Гобелены? Мебельные стенки? Кухни «из массива»; или те же резиночки для плетения, ажурные и никчёмные шмотки — это всё было, и не охранялось: подходи и бери! А вот чего-то дельного уже не было. И сам Оршанск из прежде кипевшего жизнью столичного города Регионов превратился в какой-то полутруп, где одинокий прохожий на улице сразу вызывал целую гамму чувств: от «куда это он один прётся» до «а нет ли у него с собой чего ценного»?

И это «оскудение кормовой поляны» тоже как бы ставилось в укор Женьке: хули ж мы тут как клопы сидим, а в Оршанске всё уже растащили! Особенно бесновался Шалый, неодобрявший «перестраховку» и «тараканью тактику» Женьки.

Кроме того то, что Лёшка явно неровно дышит к больному Владимиру, также заметили все; и это хоть и не вызывало открытых усмешечек и подначек, — всё же и Лёшка была «одна из нас», и постоять за себя сама вполне могла, — но в перешёптываниях отразилось; как и в кривых ухмылках, взглядах и всякого рода «хмыканьях».

Женька всё это видел, злился, но сделать ничего особо не мог; а Владимир был не в том состоянии, чтобы ему что-то в это время подсказать.

Несколько стычек с окрестными жителями, так же как и они выживающими на запасах и привыкших считать промбазу «своей территорией» показали «кто в доме хозяин» и дали определённое спокойствие, так ненавистное большинству Псов. Единственно что Женька мог — это занять пацанов дальними пешими «походами по окрестностям», звучно называемым «сталкингом»; да редкими рейдами в окраинные районы Оршанска «за ништяками».

В общем, вне «боевой обстановки», когда необходимость «военного вождя» никем не оспаривалась, поддерживать дисциплину становилось всё труднее; и Женька невольно и инстинктивно старался использовать любой предлог чтобы настоять на своём. Показать своё первенство, отстоять свой статус… Старик Фрейд; да и масса последующих психологов, исследователей социологии групп, давно уже сделали выводы, что после удовлетворения пищевого и полового инстинктов, потребность в «признании», то есть занятие возможно более высокого положения в группе, в социуме, является самой насущной потребностью мужчины.

Женька о таких материях не думал, но на проблему натолкнулся… Сейчас инстинкт лидера ему подсказывал: пойди на поводу у Шалого, согласись с ним, — и это будет очередной шажок по потере им авторитета. А бомж… да чёрта ли в том бомже, обосравшемся! — его Женька, как и все, за человека не считал принципиально. Но тем не менее неожиданно для всех резко произнёс:

— Харэ пугать, Шалый, спрячь нож! Зашугали мужика вконец!..

— Чего?? — Шалый недоумённо повернулся к Женьке.

— Ну-ка, Вампир, в сторону! Не трожь его! — повторил Женька властно, — Пусть уматывает! Мы — не убийцы!

— Че-егооо?.. — опять недоумённо, но уже с порядочной долей агрессии, протянул Меньшиков, — Ты чего это, — отпустить его хочешь??

— Не отпустить… а… прогнать! Пусть уматывает!

В другое время и в других обстоятельствах он сам бы наверняка решил бы пришить вонючего бомжа — за то, что шарился где не надо, вынюхивал; ну и вообще — «для профилактики»; убийство «на всякий случай» в его личном «кодексе чести» вполне укладывалось — время настало жестокое; но сейчас им двигали соображения более высокого порядка, нежели жизнь никчёмного засранца: нужно было настоять на своём, соответственно — поставить на место совсем уже оборзевшего Вампира-Шалого!

И потому он повторил:

— Пусть сматывается! Он и так сюда больше не сунется. А? — обратился он к бомжу, — Или ещё раз полезешь??

— Нет! Не-ет!! Что вы! Да никогда!! — заюлил бомж, почувствовав, что перспектива получить пику между рёбер отдаляется, — Отпустите, ребята! Я — больше никогда!

Дядя Саша с Оберстом, тем временем, буркнув «- Разбирайтесь тута сами!» повернулись и пошли назад, к ангару со Слонопотамом.

— Нихрена твои капканы не работают! — сказал Дядя Саша Оберсту.

— Да работают… Поставили просто неудачно; переставить надо! — не согласился тот. Оглянулся:

— Чо думаешь, отпустят?

— Наверно. Женька вон сказал.

— Зря.

— А хрен его знает. Может и зря.

— Так я пойду, а??. — заискивающе улыбаясь пробормотал бомж и сделал шажок к пролому. Вонь ещё усилилась; из штанины его на белый снег капнули рыжие капли. Лёнька и Степан ещё шире расступились, зажимая носы.

— Нельзя, ты чо, Жень! — прошептал так, чтоб не слышал бомж, Генка, — Он же тут всё видел! Может машины видел, — он же у склада с горючим тёрся! Наведёт кого-нибудь!

Но Женька уже всё решил. Упрямо наклонив голову и глядя на всех своих соратников исподлобья, он ответил:

— Мы не убийцы! Прикончить в бою, — это одно, а так — нет! Пусть уматывает! — повторил он, — Он никто и ничего из себя!.. И никому не скажет! Эй, морда! Эта… ветеринар! — обратился он к потихоньку отступавшему к пролому бомжу, — Ты дорогу сюда забудь, понял!