Слово запросил сенатор Аврелий Котта.

– Говори, – разрешил претор.

– Нам известно, что на стороне Масиниссы сражалось не так много нумидийцев, и те в основном выходцы из Восточной Нумидии. Одобрит ли его проримскую политику остальное население? Не случится ли в последующем бунтов и неповиновения?

– Уважаемый сенатор, – вкрадчиво сказал Гауда. – Масинисса обладает огромным влиянием в обеих Нумидиях. Но если бы Сенат принял решение отпустить всех нумидийцев, захваченных в боях с Ганнибалом, Гасдрубалом Гисконом и Сифаксом, то это стало бы весомым вкладом в укрепление доверия населения Нумидии к Риму и значительно повысило бы авторитет царя Масиниссы среди поданных…

– Есть еще вопросы? – спросил председательствующий у сенаторов. – Если нет, то предлагаю обсудить предложения царя Масиниссы.

После недолгого голосования Сенат постановил: утвердить Масиниссу на царство и отпустить без выкупа всех пленников-нумидийцев. Кроме того, претору велели одарить царя подарками, достойными консулов: двумя пурпурными плащами с золотыми застежками, которые имеют право носить только римские полководцы, туникой с широкой пурпурной каймой – одеждой высших магистратов, двумя породистыми боевыми конями с дорогим убранством, богатым вооружением для двух всадников с панцирем и консульской походной палаткой.

Гауда постучал железной кованой скобой, прикрепленной к фигурной пластине в виде тритона на резных воротах шикарной виллы, примостившейся на западном склоне Палантина.

Выглянувший раб-привратник в коричневой тунике, очевидно, предупрежденный об их визите, дружелюбно улыбнулся, показывая отсутствие передних верхних зубов, и широко распахнул перед ними правую створку ворот.

Гауда и Табат вошли через навесные двери в просторный перистиль , посреди которого выделялся искусно выложенный цветным мрамором бассейн. Небольшой фонтан в виде фигуры Нептуна, извергающего потоки чистой воды, наполнял дворик приятным, успокаивающим журчанием.

Они ждали совсем чуть-чуть, после чего навстречу им, широко распахнув руки в приветствии, вышел хозяин дома – Тиберий Фонтей.

– Рад вас видеть, мои боевые товарищи, под крышей своего дома, – радушно сказал он, приглашая гостей пройти в триклиний, где уже был сервирован обеденный стол, а рядом, на маленьком столике-серванте, стояли хрустальные сосуды, наполненные рубиновым вином, переливающимся в лучах заката, проникающих в комнату сквозь окна и входную колоннаду.

День подходил к вечеру – самое время для римского обеда. Нумидийцы же, которые слышали и об этой римской традиции, и о хлебосольстве хозяина, пришли с пустыми желудками.

После омовения рук и вознесения молитвы домашним богам, ларам, легат, удобно расположив гостей, кликнул слуг, приказав начинать обед.

– У тебя хороший дом, Тиберий Фонтей, – похвалил хозяина Гауда, наблюдая, как слуги стали торопливо расставлять многочисленные легкие закуски и разливать вино.

– Да, – с улыбкой ответил тот. – Он – моя гордость! Его начал строить еще мой отец, а я заканчивал. Вернее, заканчивали мои управляющие, пока я был на войне. После первой большой войны с Карфагеном наши архитекторы кое-что переняли у побежденных, и мой отец значительно увеличил дом за счет перистиля, очень приглянувшегося римской знати.

Гауда подтвердил:

-Перистильный дворик есть у каждого карфагенянина в Мегаре.

– А теперь давайте насладимся едой и вином, – предложил Фонтей, когда слуги наполнили чаши и тарелки. – В африканском походе мы во многом себе отказывали, так что теперь имеем право расслабиться. Не так ли?

Фонтей прибыл в Рим вместе с нумидийцами по приказу Сципиона и должен был также отправиться вместе с ними назад. Воспользовавшись случаем, он решил пригласить своих новых товарищей к себе на обед, но умолчал, что на этом настаивал Корнелий, заинтересованный в более тесных контактах с новыми ценными союзниками.

– Надеюсь, что когда мы вернемся в Африку, ты окажешь нам честь и посетишь с ответным визитом мой дом? – Гауде нравился этот бесстрашный римлянин, такой открытый и бесхитростный. – Хотя тебе придется проделать гораздо больше путь от военного лагеря, чем нам с Табатом от дома, в котором нас разместили в Риме, – рассмеялся он.

Отсалютовав чашей, наполненной фалернским вином, Фонтей произнес тост:

– За удачное окончание африканской компании, после которой я буду иметь время, чтобы приехать к тебе в гости, Гауда.

– Я даже не знаю, где буду жить после окончания войны. – Нумидиец всерьез задумался. – Либо в своем отчем доме, либо в Цирте, при дворце. А может, Масинисса отправит меня наместником в какой-нибудь город. Так что место встречи согласуем дополнительно. Договорились, легат?

На столе появилась очередная партия закусок – морские ежи, устрицы, жареные дрозды, морские финики, спондилы, морские белые желуди.

«Хорошо питаются римляне, – усмехнулся Гауда, пытаясь разломить руками морского ежа. – Война никак не отразилась на их аппетитах».

Отличная еда, великолепное вино – это то, что подталкивает к искренней беседе. Они обсудили многое, и разговоры от политики постепенно перешли на обычный бытовой уровень.

– У такого дома, наверное, должна быть очень серьезная хозяйка, – шутливо сказал Гауда. – Скажи, Тиберий Фонтей, твоя жена сейчас дома?

Фонтей напрягся: последние события в Африке – точнее, встреча с двойником Тиберия Младшего – заставляли его с осторожностью относиться к подобным вопросам со стороны гостей. Приехав в Рим, он решил ничего не говорить Аристонике о неприятном для него инциденте, но старался максимально отгородить своего сына от контактов с нумидийцами. Он предусмотрительно отослал Тиберия из дома – пусть позанимается фехтованием на Марсовом поле.

– Да. Как настоящей римской матроне, ей суждено постоянно следить за слугами, домашним очагом и большим хозяйством, – ответил он на вопрос Гауды.

– Ты не представишь нас ей? Я верю, что она образец благородства и добродетели.

«Полагаю, бояться нечего. Раз Тиберия нет дома – пусть поглазеют на красоту моей супруги», – решил легат.

– Хорошо. – Фонтей повернулся к слугам и приказал: – Эй, пригласите госпожу сюда и поставите ее любимый стул к столу.

В это время стали заносить горячее: большие куски аппетитно выглядевшей свинины, с которой янтарными каплями стекал жир, рыбу, фаршированную моллюсками, жареных уток и вареных чирят.

Не успели гости притронуться к новым блюдам, как в триклиний грациозно впорхнула Аристоника, сразу же их ошеломив.

– Ого! – непроизвольно выдохнул кто-то.

Фонтей привык к такой реакции со стороны мужского пола на незаурядную внешность его жены, и поэтому не выказал никаких эмоций. Но внутри легата распирала гордость: «Смотрите и удивляйтесь, варвары! – ликовал он в душе. – Где вы еще увидите столь прекрасное создание!» Легат не подозревал, что изумление нумидийцев носило различный характер: Табат действительно был поражен необыкновенной красотой хозяйки дома, а Гауду как громом сразило появление Аришат, которую они с Мисдесом столько времени безуспешно искали повсюду. «Боги! – подумал он. – Неужели это она! И почти не изменилась!..».

Аришат тоже побледнела: даже спустя семь лет она сразу узнала в возлежавшем перед столом иноземце верного друга ее бывшей семьи – Гауду. Но женщина тут же взяла себя в руки и, поприветствовав гостей, опустилась на стул, скромно потупив взор.

– Моя жена – Аристоника, – с гордостью представил ее гостям Фонтей.

Он уже знал, что сейчас как и рога изобилия посыплются тирады, восхваляющие ее красоту, и не ошибся: нумидийцы не скупились на похвалы. Но слова Гауды отдавали сарказмом, понятным только ему и Аришат.

– Твоя жена красива, как Тиннит, – сказал нумидиец и заметил, что Аришат слегка вздрогнула после упоминания о карфагенской богине. – Я полагаю, что она так же мудра и образованна, как сам Эскулап. – Гауде были хорошо известны ее способности во врачевании, о которых Фонтей мог не знать. – Она родом из Рима?