Магон за шестнадцать лет войны хорошо усвоил, сколько всадников полагалось легиону и сколько при нем должно быть вспомогательной конницы союзников.

– Стало быть, здесь не только конница претора, но и конница проконсула, – подтвердил его догадку Адербал. – Это означает, что…

– …легионы Корнелия за теми холмами, – закончил командующий, вскинув руку по направлению к вершинам, хорошо освещенным высоко поднявшимся солнцем.

– Труби – слонам в атаку! – крикнул он горнисту. – Встретим конницу, как хороших друзей. – Он даже в минуту опасности оставался ироничным.

Утром по его приказу слонов спешно натерли их же собственными экскрементами, чтобы усилить запах, хорошо улавливаемый вражеским лошадьми. Огромные животные недовольно брыкались, но умелые погонщики быстро утихомирили их. На этот запах, не замечаемый людьми, но пугающий любую лошадь, и полагался сейчас Магон.

Тем временем всадники римлян заполнили пространство перед одиннадцатым легионом, пока не вступившим в битву.

По особому двойному сигналу горниста навстречу им ринулись боевые исполины. Погонщики удерживали их на расстоянии девяноста футов друг от друга. Промежутки между животными быстро заполнялись копейщиками.

Издавая ужасающие трубные звуки, громадные животные размахивали хоботами, угрожающе мотали головами, а медные пластины, защищающие голову, во время стремительного бега отливали страшноватыми красными пятнами отраженного света, слепя напрягшихся от ужаса противников.

Нужный эффект был достигнут, – лошади римлян испуганно заржали и свирепая конница превратилась в мечущийся от страха табун. Всадники ничего не могли поделать – слоновий запах внушил непреодолимый ужас их четвероногим помощникам, и они не только отказывались подчиняться, но и кинулись назад, сметая пеших легионеров.

– Вот так им! – восторженно кричал Магон. – Давите их! Растопчите!..

Слоны дали выход своей ярости, врываясь в ряды легионеров. Они, наводя ужас на врага своими размерами, топтали римлян ногами, пронзали бивнями и душили хоботами.

Атака исполинов была воистину всесокрушающей. В первые же минуты пало множество гастатов одиннадцатого и двенадцатого легионов. Трибун Марк Мервий не успел увернуться и, сбитый наземь огромным бивнем, закончил свою жизнь под колоссальной ногой вожака, раздавившего его голову, словно спелую тыкву.

Адербал возглавил конницу, поддержавшую атаку четвероногого воинства.

– Не подпускайте римлян к ногам, к брюху слонов!.. – орал он, не забывая парировать удары и наотмашь бить в ответ, целясь во вражеские головы.

Рубанув отточенной как бритва фалькатой по шее молодого всадника, Адербал брезгливо увернулся от фонтана крови, высоко брызнувшего из того места, где только что была голова римлянина, и бросился за следующего врага – здоровяка со свирепым лицом, покрытым множеством веснушек.

«Надо же, как он старается выглядеть лютым и беспощадным, – ехидно подумал он, легко отбивая атаку. – Нет, он не имеет той злости, какая бывает у настоящих убийц».

Ему жаль было лишать жизни этого молодого парня, наверняка вступившего в свою первую компанию, но война есть война, и здоровяк, обливаясь кровью, тяжело повалился под ноги его коня.

Пока все шло хорошо для карфагенян: римляне отступали, победа, кажется, была близка. Но внезапно Адербал заметил, что они сражаются одни, из тыла не подходят свежие силы. Почуяв неладное, он развернул коня, крикнув Адонибалу:

– Не ослабляйте напор! Я сейчас вернусь!..

Его конь сшибал копейщиков, испуганно расступавшихся перед командиром, пока не вынес седока на просматриваемое пространство.

Худшие ожидания Адербала оправдались: свежие легионы проконсула вступили в бой, и Магон с остатками ливийцев, не успевших ввязаться в драку, пытался остановить их.

Он видел, как резерв карфагенян, состоящий из галлов и лигуров, не сумел сдержать римлян и был рассеян ими с поразительной быстротой. Солдаты проконсула изменили ход сражения.

Центурионы одиннадцатого легиона тоже заметили, что атакующих стало меньше и сумели сплотить ряды.

Марк Косконий крикнул трубачу:

– Играй – метнуть копья!..

Брошенные дротики и пилумы достигли цели: почти все слоны были либо ранены, либо убиты. Римляне сумели устоять в этой мясорубке.

Адербал кинулся к Магону, который яростно размахивал мечом, пытаясь с высоты своего замученного коня достать голову атакующего его всадника.

«Надо уберечь его! – лихорадочно думал Адербал. – Если он погибнет – нам конец! Все побегут, как зайцы!»

Он с ходу отрубил римлянину руку, и меч, рукоятку которого по-прежнему сжимала уже мертвая кисть, упал вниз, сопровождаемый взглядом изумленного хозяина. Следующий удар Адербала отправил противника следом за его рукой.

Но усталый конь Магона, ударившись грудью о налетевшего на него могучего рысака следующего вражеского всадника, опрокинулся навзничь, придавив всей своей тяжестью седока.

Дикая боль, последовавшая за хрустом сломанного бедра, пронзила тело генерала. Он почувствовал, что начинает терять сознание.

Адербал сумел организовать вокруг полководца кольцо охраны и, соскочив с коня, вместе с тремя ливийцами стал освобождать Магона из невольного плена.

Пусть с трудом, но им это удалось. Вызволенный генерал стиснул зубы и не издавал ни звука. Его глаза медленно закрылись – сознание, похоже, покинуло его.

Адербал увидел причину этого – белая кость прорвала мышцы и торчала сквозь одежду, заливаемую хлеставшей из раны кровью.

– Осторожно берем его и выносим в тыл, – крикнул он, и ливийцы, подхватив командующего, потащили Магона в безопасное место.

Адербал старался придерживать безжизненно болтавшуюся ногу полководца, но ему нужно было следить за противником, отчаянно пытавшимся прорваться к ним, чтобы добить Магона.

Весть о гибели полководца мгновенно облетела ряды карфагенян, паника охватила солдат со скоростью лесного пожара. Поражение было предрешено.

Оставив генерала в тылу на попечение подбежавших врачей, Адербал вернулся в битву и постарался хоть как-то выправить ситуацию.

-Магон жив! – кричал он без устали. – Он ранен, но жив! Сражайтесь!..

Услышав его и передав спасительные слова дальше, карфагеняне сомкнули ряды и стали организованно отступать. Недолгая отлучка полководца обошлась им в пять тысяч погибших.

Римляне не смогли преследовать их – им тоже пришлось нелегко. Три тысячи воинов и три военных трибуна – Марк Косконий, Марк Мевий, Гай Гельвидий – никогда больше не вернутся в свои дома.

Все, и римляне, и карфагеняне, понимали: если бы не тяжелая рана Магона, то еще неизвестно, как бы закончилась эта битва.

Сколько лет их семья не собиралась вместе в полном составе…

Гамилькон светился от счастья, окидывая теплым отеческим взглядом своих детей – Мисдеса, Адербала, Рамону и Таис.

Он был уже стар, ему осталось совсем немного… Но этот день – день воссоединения его семьи – был одним из самых счастливых в жизни сенатора. И пускай их свели воедино обстоятельства, неблагоприятные – даже трагические – для Республики, от этого встреча не стала менее радостной.

«Как странно, – думал Гамилькон. – То, что явилось трагедией для нашей страны, оказалось великим счастьем для нас».

Действительно, появлению Мисдеса в отчем доме предшествовало уничтожение лагеря Гасдрубала Гискона войсками Сципиона; появлению Рамоны – смертельный конфликт между партиями Баркидов и Ганнона Великого в Сенате; Адербал вернулся с остатками армии Магона, потерпевшей поражение в Этрурии; Таис приехала после гибели ее мужа, сенатора Бармокара, убитого в Бруттии во время последней крупной битвы Ганнибала с консулом Публием Семпронием близ Кротона.

«Я счастливец! – ликовал старый боэтарх. – Все мои дети живы! А вот Баркидам повезло меньше. Гасдрубал погиб в Этрурии, Магон умер по дороге домой от заражения крови, вызванного тяжелой раной. Слава богам, что Ганнибал вернулся живым! Он – последняя надежда Карфагена в обуздании этого римского везунчика – Сципиона».