– Адербал, – обратился Андобал к молодому карфагенянину, стоявшему рядом с ним, – надо что-то менять! Ведь этот Сципион как клещ: вцепится – не отпустит. Пока держимся, но что будет дальше?

– Спокойно, царь, – карфагенянин был хладнокровен.

«Это не Канны… и даже не Требия», – подумал он, а вслух добавил:

– Пока темно, римляне не бросятся вперед, а дальше будет видно…

Первый раз Адербал не принимал непосредственного участия в битве. Не дать кельтам побежать – было его основной задачей.

Он напряженно наблюдал за сражением, пытаясь уловить малейшие изменения в его характере, и одновременно вглядывался вдаль, хотя ночь не позволяла разглядеть что-либо на достаточном расстоянии.

И вот он услышал, а потом и увидел, то, чего ожидал: правый фланг римлян дрогнул и стал сминаться в сторону центра; при этом латиняне громко кричали, что на них было не очень похоже. Причиной тому стали нумидийские всадники, появившиеся внезапно, как появляются ночью волки подле перепуганного овечьего стада. Хотя римляне и не были овцами, но удар нумидийцев потряс и устрашил их. Не успел легионеры опомниться, как в тыл им ударили отряды пунийцев, которые скрытно следовали за ними все это время – и объявились в нужный момент.

«Гауда. Мисдес…», – радостно зашептал Адербал.

Да, это были его братья. Мисдес с Магоном Баркидом во главе ливийцев словно ураган, прошлись по тылам римлян, а тем временем Гауда рубился на правом фланге, подбадривая криками бешеных нумидийцев.

В мгновение ока все перемешалось. От хваленого римского строя не осталось ничего. Каждый сражался сам за себя. Легионеров начала охватывать паника. Некоторые пытались прорваться через левый фланг, но и здесь их постигла неудача – подошла армия Гасдрубала Гискона; ряды карфагенян ощетинились копьями, преграждая путь. Ночное окружение армии Публия Сципиона завершилось – римлян заперли в гибельном котле.

Гауда метался как ошпаренный. Он чувствовал: проконсул где-то здесь, рядом, и Сципиона нужно отыскать, пока его не убили другие. Заранее предупрежденные люди из его рода выискивали Публия среди сражающихся, чтобы предупредить Гауду и помочь ему отомстить за близких. Соплеменники любили Батия и считали своим долгом умереть, но дать его сыну исполнить свою клятву.

К нему подскакал Акхат – молодой воин, отличающийся особенной зоркостью взгляда. Его семья, потомственные охотники, всегда были верными слугами рода Батия.

– Господин, мы заметили его!

– Где?! – крикнул Гауда.

– Недалеко отсюда! Он со своей охраной бьется с ливийцами, как простой центурион.

– Их надо опередить, – твердо сказал Гауда. – Жди меня здесь.

Он развернулся и быстро достиг Масиниссы, отдыхавшего после атаки, в которой он вдоволь намахался мечом. Утолив первоначальную жажду драки, он наблюдал за сражением.

– Царевич, позволь мне взять резервный отряд и пленить проконсула, – быстро проговорил Гауда.

– Ты сможешь? – глаза Масиниссы загорелись. – Пленить Сципиона – большая удача!

– Надо попытаться… – уклончиво ответил Гауда.

– Пусть это не по правилам… – Масинисса сомневался недолго. – Но – бери!

Резервный отряд – это триста человек отборных ветеранов, вступавших в сражение в крайнем случае и всегда находящиеся подле царевича.

Масинисса скомандовал, стоящему рядом с ним командиру резерва Табату:

– Поступаете в распоряжение Гауды!

Табат недоуменно глянул на него, но перечить не посмел, зная крутой и вспыльчивый нрав господина.

– За мной, – коротко приказал Гауда и, не оглядываясь, пустил коня вперед.

Сообразительный Акхат, заметив скачущих всадников во главе с Гаудой, тут же присоединился к ним, указывая нужный путь.

Достигнув места, часть нумидийцев спешилась и вступила в бой, предлагая ливийцам помощь. Те, удивленные и обрадованные неожиданной подмоге, перестроились: часть отступила в тыл для отдыха, другие же удвоили натиск.

Нумидийцы, пренебрегая опасностью, очертя голову бросались на римлян. Пользуясь численным превосходством, одни отвлекали легионеров лобовой атакой, другие рубили противнику ноги, а когда боец падал – перепрыгивали через него и молниеносно вклинивались в образовавшиеся бреши, обрушивая на его соседей по шеренге удары сверху. Такая тактика начала приносить плоды – римские шеренги редели, что давало возможность вступить в бой всадникам.

Гауда прорывался к Сципиону, которого было хорошо видно по пурпурному плащу, который носили только римские полководцы. Ему это удалось: с двумя десятками бойцов резерва он блокировал проконсула и его немногочисленную охрану, оттеснив их от манипул.

Публий не был трусом. Заметив, что врагов становиться все больше, он предпочел поединок бегству. Град дротиков обрушился на его телохранителей, которые погибли практически мгновенно, не успев вступить в ближний бой. Но проконсула даже не ранило: случайно или нет – никто сейчас не думал об этом.

Все расступились, пропустив Гауду к его личному врагу. Нумидийцы не вмешивались, давая богам определить победителя в схватке.

Сципион был хладнокровен. Он не боялся смерти. Горечь поражения толкала его на самоубийственные поступки, и проконсул первым ринулся на Гауду.

Завязался отчаянный бой. Более опытному Сципиону почти сразу удалось ранить своего противника в плечо. Но был Гауда моложе и выносливей: навязанный им быстрый ритм поединка утомил проконсула – постепенно его удары стали слабеть. К тому же Гауда лучше держался в седле и свободно действовал двумя руками, беспрерывно кружась на месте. Один из коротких колющих ударов нумидийца достиг цели: коротко охнув и схватившись за бок, римский полководец упал с коня. Соскочив на землю, Гауда выхватил кинжал и коротким ударом вонзил его Сципиону в шею.

– Есть первый!.. – удовлетворенно воскликнул он, не обращая внимания на удивленные возгласы воинов, полагавших, что раненого проконсула следовало бы взять в плен.

– Отец, брат, примите первую жертву отмщения!.. – проговорил Гауда, обращая лицо к небу.

Тиберий Фонтей нервничал, хотя и обладал завидным хладнокровием. Но на то имелась причина: теперь он остался единственным старшим командиром римской армии в Испании.

О разгроме армии Публия Сципиона стало известно к исходу вторых суток, после того момента, когда уверенный в победе проконсул покинул укрепленный лагерь.

Ничто не предвещало беды. Гарнизон, как обычно, нес караульную службу. Дозорный на башне заметил большой отряд, двигавшийся в сторону лагеря, и поднял тревогу, так как наступавшая темнота не позволяла рассмотреть лиц, а враг мог намеренно облачиться в римские доспехи.

Немедленно прибывший Фонтей также встревожился: отряд двигался нехарактерно для римлян – не было знакомой организации, люди напоминали загнанных волков, спешно бегущих от погони.

Успокаивало одно: приближавшиеся без боязни двигались к лагерным воротам, явно уверенные в том, что их пропустят. Однако не было видно ни штандартов, ни значков, а это – повод для волнения.

– Играй тревогу! – приказал Фонтей стоявшему рядом с ним легионеру. Тот вскинул трубу. Раздался сигнал, призывающий гарнизон к сбору.

Неизвестные, услышав звуки горна, остановились. От нестройной толпы отделился какой-то человек. Размахивая руками, в которых не было оружия, он подбежал к воротам.

– Мы свои!.. – крикнул он охрипшим голосом. – Я – Гай Касперий, легионер первой центурии, четвертой манипулы, второго легиона…

– Назови имя твоего центуриона, – потребовал Тиберий Фонтей.

– Аппий Кальвия, – ответил Касперий и добавил: – Убит ударом меча в горло.

Стоявший рядом с легатом центурион второго легиона Тит Цинций подтвердил:

– Да. Есть такой. Точнее, как понимаю… был. Отличный рубака.

– Где остальные? Где проконсул? – громко спросил Тиберий, понимая – случилось самое худшее, что можно ожидать.