Гала был уже достаточно стар и дряхл, хотя, судя по всему, раньше это был красивый, сильный мужчина, не боящийся сражений и любящий женщин. Но сейчас посланники понимали: его будет тяжело подбить на войну с Сифаксом, ведь старость любит покой и безмятежность.

Царь внимательно наблюдал за полетом сокола и сейчас его, похоже, ничего кроме охоты не интересовало. Все надежды карфагенян были связаны с Гаудой, который сейчас ехал рядом с царевичем Масиниссой. Оба – рослые, смуглые, по-мужски красивые, они были чем-то похожи. Обоим стукнуло по двадцать семь. Всю свою недолгую жизнь друзья провели вместе и расставались лишь на короткое время. В юности Масинисса жил заложником в Карфагене, чтобы метрополия могла хотя бы как-то воздействовать на непокорного Галу. Гауда, естественно, находился рядом с ним. Поэтому оба получили хорошее образование: знали карфагенский, греческий, латинский языки, увлекались трудами греческих философов.

На соколиной охоте Масинисса и Гауда откровенно скучали. Они считали ее развлечением для стариков. Вот охота на львов, полная опасностей, – это да, это по ним. Но этикет во все времена требовал потакать прихотям царей, и они вынуждены были торчать здесь, в степи, рядом с Галой.

Посланникам Гасдрубала требовалось пообщаться с Гаудой наедине, без посторонних ушей, но пока подходящей возможности не предоставлялось. Они не хотели раскрывать царю свои планы раньше времени, зная подозрительность и недоверчивость нумидийцев. Гала должен принять решение самостоятельно, думая, что с кем и когда воевать – это его выбор. А если ему станет известно, что Адербал является названным братом Гауды, к словам последнего не станут прислушиваться.

Гауда почти не общался с посланниками, даже не расспрашивал у них про судьбу своих близких, думая, что Батий и Хирам все еще сражаются в Италии. Для того времени такая неизвестность была обычным делом. О судьбе воюющих в дальних странах родственников могли узнать через десять лет, а могли не узнать никогда.

Соколиная охота – увлекательное занятие. Ее участники растянулись по пологому берегу полноводной реки, чтобы не мешать друг другу.

Хорошо обученные соколы то и дело взмывали в небо и камнем падали на добычу – диких уток и гусей, в изобилии водившихся в этой местности.

Мисдес, как завороженный, наблюдал за размахом крыльев хищных птиц, стрелой проносящихся где-то в заоблачной выси, и в азарте вскрикивал, пытаясь подсказать крылатым охотникам. «Никогда не подозревал, что это занятие – столь увлекательно», – думал он, почти забыв о своей миссии.

Но Адербал помнил, зачем они прибыли в эту страну. Сделав вид, что сокол на его рукавице начал нервничать и пытается взлететь раньше времени, он пустил коня в галоп и подскакал к Гауде.

– Нам нужно поговорить, – негромко произнес он, осадив рысака.

– О чем? – спросил Гауда, окинув карфагенянина удивленным взглядом.

– Об этом, – ответил посланник, показав свободной рукой вынутый из-под туники кулон с изображением Канми.

Гауда изменился в лице. Он внимательно осмотрел на амулет, побледнел и судорожно выдавил:

– Откуда он у тебя?

– Сейчас я не могу тебе ничего сказать. Найди место, где нас никто не услышит, и дай мне знать.

Развернувшись, Адербал поскакал по направлению к брату, оставив ошеломленного нумидийца одного.

Следующим вечером, когда Адербал отдыхал в отведенных ему дворцовых покоях, в дверь тихо постучали. Сжав в руке узкий иберийский кинжал, с которым никогда не расставался, он осторожно нажал на створку двери.

За порогом, наклонившись в неглубоком поклоне, стояла девушка, чей гибкий стан окутывало черное длинное одеяние. На ее голову было накинуто расшитое золотой вязью нумидийское покрывало, нижний край которого наполовину закрывал лицо незнакомки.

«Какие прекрасные глаза!» – невольно подумал Адербал.

Девушка тихо произнесла:

– Господин, Гауда ждет тебя в дальней беседке дворцового сада. Я выведу тебя на дорожку, по которой ты доберешься до нее. Никуда не сворачивай, иди только прямо. Не одевай ярких одежд и доспехов. Мой господин гарантирует тебе полную безопасность.

Подождав Адербала у выхода и указав ему путь – мощеную извилистую дорожку, хорошо видную в свете яркой луны – незнакомка исчезла в ночной тени сада.

Адербал неторопливо шел в указанном направлении, пока не достиг деревянной беседки из резного ливанского кедра. Ожидавший его Гауда безмолвно поприветствовал карфагенянина, прижав руку к груди, и знаком предложил следовать за ним.

Выйдя за территорию дворца, они приблизились к трем конным воинам, которые держали на поводу двух оседланных лошадей.

– Моя преданная охрана, – гордо сказал Гауда. – Непобедимые воины. Все – члены нашего, а значит, и твоего рода!

Подойдя к всадникам, он заговорил с ними по-нумидийски.

– Я сказал, что ты им такой же господин, как и я, потому что у тебя талисман рода, – перевел он Адербалу, сказанное.

– Мне льстит иметь таких преданных слуг, – тоже по-нумидийски ответил Адербал. – А вот лошадей можно было не оседлывать: я прекрасно езжу без седла.

Гауда настороженно посмотрел на него и удивленно произнес:

– Карфагенянин, я не знаю, кто ты на самом деле, но ты поражаешь меня все больше и больше… Ты знаешь наш язык, ездишь, как настоящий нумидиец. Скажи мне, откуда ты, и откуда у тебя Канми?

Адербал не ответил и лихо вскочил на коня.

– Может, все-таки нам пора ехать, Гауда? – улыбнувшись, спросил он, удерживая горячего нумидийского скакуна, готового рвануться в ночь.

Гауда взобрался на своего жеребца, и пятерка всадников помчалась от ограды дворца в сторону города.

Когда всадники удалились на достаточное расстояние от последнего придворцового строения – и от возможных ушей соглядатаев Галы, – нумидиец сделал знак охране оставаться на месте.

Он и Адербал пустили лошадей неторопливым шагом, не мешающим их беседе.

– Я слушаю тебя, карфагенянин, – холодно произнес Гауда.

Он не любил Карфаген, не любил его жителей, притеснявших его страну, поэтому не чувствовал приязни к Адербалу. Талисман Канми обязывал относиться с уважением к его обладателю, но не более того. Адербал чувствовал это, но был уверен, что после его рассказа отношение Гауды к нему коренным образом изменится.

– Гауда, ты – мой названный брат! – торжественно произнес он.

Видя, что на лице Гауды снова явственно проступило изумление, Адербал продолжал:

– Эта воля Батия, оглашенная им в присутствии твоего брата – Хирама. Мы стали родными во время похода в Италию, где не расставались ни на один день. Мы делили пищу, воду и палатку. А иногда и вино. – Он широко улыбнулся. – Прикрывали друг друга во время сражений. Каждым вечером, сидя у костра, воспоминали своих близких. Я знаю и о тебе, и о твоей благородной семье – всё. Я могу перечислить твоих предков до седьмого колена и назвать все земли, по которым кочует ваш род.

Глаза Гауды увлажнились, и он сказал с теплотой в голосе:

– Прости меня, брат, за холодный прием. Скажи мне, где сейчас отец и мой любимый брат? Надеюсь, они здоровы, и боги уберегли их от ран и увечий?

– Будь мужественным, Гауда, и выслушай печальную весть,– вздохнув, скорбным тоном промолвил Адербал. – Твои родные мертвы уже более двух лет. Я плакал, как ребенок, узнав об этом. У меня не было более надежных друзей. Думаю, никогда и не будет…

Адербал подробно рассказал ему о схватке у стен Нолы, об обстоятельствах гибели Батия и Хирама.

Гауда слушал его, стиснув зубы и вцепившись мертвой хваткой в гриву коня. Когда Адербал описывал то, что он увидел на городской стене, молодой нумидиец громко застонал, словно от невыносимой боли, и разрыдался.

Однако, быстро взяв себя в руки, – все-таки он же мужчина и бесстрашный воин, – Гауда с трудом проговорил:

– Прости, брат, мне нужно побыть одному…

Стегнув коня плетью, он рванул с места и растворился в ночи. Адербал с охраной остались ожидать его возвращения.