Карфагеняне, уже отвыкшие от поражений, чувствовали себя униженными и опозоренными – тем более что победа была одержана слишком малочисленным противником.

Вечером в лагере царила необычная тишина. Подавленные карфагеняне вспоминали события минувшего дня – и делали это молча.

Адербал лежал в своей палатке, угрюмо наблюдая за тем, как лекарь колдует над его ранами. Однако собственное физическое состояние ему было безразлично. Все его мысли остались рядом с Батием и Хирамом. За годы похода Адербал так привязался к ним, что не понимал, как воевать дальше без отеческого наставления Батия и братской поддержки Хирама. Он словно в одночасье осиротел. Даже сейчас ему не с кем было поделиться своим горем. Одна мысль утешала его: возможно, товарищи в плену и Ганнибал выкупит их.

Большую часть ночи Адербал провел в мучительных раздумьях и лишь под утро забылся тяжелым сном. Его бросало то в жар, то в холод: похоже, воспалились раны. Он чувствовал себя все хуже и хуже, и его не тревожили, давая отдохнуть. Только личный лекарь Ганнибала время от времени навещал Адербала – менял повязки, оставлял какое-то питье, горькое и одновременно терпкое на вкус.

На второй день Адербалу стало легче. Неожиданно в палатку вошел один из выживших в той злополучной сече бойцов – Бостар.

– Командир, ты должен сам увидеть это, – глядя в сторону, произнес он угрюмо.

Адербал с трудом поднялся и вышел наружу. Три бойца из его отряда с хмурым видом сидели на лошадях, ожидая, пока Бостар поможет командиру взобраться на коня. Потом, не говоря ни слова, они развернулись и поскакали в сторону города. Адербал последовал за ними.

Приблизившись к крепостной стене, он различил установленные на башнях кресты с распятыми на них обнаженными телами. Когда расстояние позволило различать лица казненных, в двух из них, к своему ужасу, он узнал Батия и Хирама. Даже в смерти они были неразлучными!…

Не стесняясь слез, Адербал зарыдал, уткнувшись в гриву коня. Его последняя надежда увидеть их живыми - рухнула окончательно.

Ему стало невыносимо одиноко в этой проклятой стране, на этой бессмысленной войне, где погибают те, кто тебе близок и кого больше никем не заменишь.

В доме был Мисдеса настоящий праздник. Слуги не успевали подавать и убирать блюда. На столы выставлялось все самое отборное и лучшее. Гости уже буквально не могли ни есть, ни пить. Нетронутые блюда уносили, сменяли их новыми, еще более совершенными и изысканными. Танцовщицы и музыканты старались изо всех сил, чтобы угодить присутствующим; музыка и танцы не прекращались ни на секунду.

Причиной такого торжества стали два молодых привлекательных человека с обветренными, мужественными лицами, возлежавших на лучших гостевых ложах. Даже знакомые с трудом узнавали в них Адербала и Магона Баркида, которые покинули Новый Карфаген четыре года назад. Из юношей они превратились в настоящих мужчин, перенесших невзгоды и тяготы труднейшего похода и опасности множества сражений. От постоянного пребывания на открытом воздухе при любой погоде их кожа сделалась грубой, ее покрывали многочисленные шрамы – следы ударов вражеских мечей. Однако все эти отметины войны никак не уродовали молодых людей.

Помимо Мисдеса, здесь находились Аришат и несколько близких друзей из числа карфагенских аристократов. Вопросы сыпались как из рога изобилия, но Адербал с Магоном отвечали неохотно. Горькие воспоминания были еще слишком свежи. Им не хотелось рассказывать о пережитом. Тысячи … тысячи убитых и умерших от ран карфагенян и римлян стояли перед их глазами, как немой укор содеянному Ганнибалом с их помощью. Поэтому о войне они рассказывали совсем немного, вспоминая лишь какие-то забавные случаи из походной жизни вроде примеров нерасторопности необстрелянных новобранцев или смешных казусов, связанных с незнанием карфагенянами местных обычаев.

После поражения при Ноле Ганнибал отправил своего брата Магона в Карфаген с донесениями и просьбами о помощи. В сопровождающие ему отрядил Адербала, который после полученных ранений еще не мог сражаться.

– Уговорите этих старцев дать нам больше воинов и денег, – напутствовал их Ганнибал, – и возвращайтесь поскорее. Вы нужны мне здесь, в Италии.

– Брат, мы сделаем все возможное, – ответил Магон. – Доказательства твоих побед зажгут в их жалких душонках пламя карфагенской гордости. Я нисколько не сомневаюсь в нашем успехе.

– Адербал, – продолжил Ганнибал, – я сочувствую твоему горю. Все мы знаем, что Батий и Хирам стали тебе как родные за время похода. Они – настоящие герои. Но это война. Мы видели много смертей. На их месте мог оказаться каждый из нас. Как донесли мои агенты в Ноле, в городе находятся землевладельцы, чьи виллы были разграблены вашим отрядом, а их родные убиты. Они упросили Марцелла считать нумидийцев не военнопленными, а обыкновенными преступниками - злодеями, которые должны быть подвергнуты мучительной и позорной казни. Мы возмущены поступком Марцелла. Уничтожение запасов продовольствия, которые могут попасть к врагу, всегда было частью любой войны, и нумидийцы не нарушали этих неписанных правил. После этого злодеяния Марцелла мы будем относиться к римлянам подобающе.

Ганнибал обнял Адербала, похлопав его ободряюще по спине.

Морской путь в Карфаген прошел на удивление спокойно. Наверное, боги решили, что испытаний с них уже достаточно. Корабль достиг берегов Африки ранним утром, и посланцы сошли на берег. Они не узнали порт, который сильно разросся за период их отсутствия, отвыкли от яркого африканского солнца и безоблачного неба. Но впереди их ждали радостные встречи с родными и исполнение главной миссии – посещение Сената.

Дом старого Гамилькона встретил Адербала ликованием. Одним – сын, другим – брат, он вернулся живым и почти невредимым. Большей радости его семье и не надо было. Мужественный, красивый, герой войны – сердце Гамилькона переполнялось гордостью. О таком сыне мечтал бы каждый отец!

Расспросы, расспросы, еще раз расспросы… Адербал устал от них, но не показывал виду, чтобы не расстраивать близких.

Наутро Гамилькон потребовал созыва экстренного заседания Сената для заслушивания доклада посланцев Ганнибала.

И вот этот день настал … Магон и Адербал в сопровождении четырех воинов, несущих большой кожаный тюк, торжественно вошли в величественное здание, где огромный переполненный зал встретил их приветственными возгласами.

Посланцы представляли собой величественное зрелище. Сила, суровость, опаленная войной молодость, незримый ореол победителей делали их для присутствующих настоящими героями, почти что современниками Александра Великого. Они были совершенно не похожи на привычный тип карфагенянина – торговца, не ведавшего поля брани.

Когда шум в зал подутих и Магон получил возможность говорить, он с гордым видом обратился к Сенату:

– Отцы Карфагена! Почтенные сенаторы! Мы только что прибыли из вражеской Италии. На наших сандалиях еще остались капли римской крови.

Он посмотрел на свои ноги, как будто выискивая на них кровавые пятна.

– Карфаген никогда не одерживал столь великих побед, и его армия никогда не сеяла во вражеской стране столько страха и паники. Всем известно: Рим – величайшее государство, его армия – сильнейшая в мире … Нет, она была сильнейшей, пока мы не пришли в Италию! Мы одержали блестящие победы при Тицине, Требии, у Тразименского озера, при Каннах, нанесли римлянам тяжкий урон в бесчисленных стычках. Коварный враг потерял более двухсот тысяч солдат убитыми и более пятидесяти тысяч пленными. На полях сражений нашли бесславную смерть два римских консула, а еще один зализывает в своей норе тяжелые раны. Диктатор Фабий Максим, объявивший Карфагену войну вот в этом самом зале, прятался от нас, как трусливый заяц. Бруттийцы, апулийцы, часть самнитов и луканцев, уверовав в мощь Карфагена, перешли на нашу сторону…