Магон сделал знак сопровождавшим его воинам. Те развернули тяжелый кожаный тюк и вытряхнули его содержимое прямо на мраморный пол.

Огромное количество золотых колец покатилось в разные стороны, рассыпая по залу мириады вспышек, отраженных от многочисленных свечей и факелов.

– Смотрите, отцы Карфагена! Это кольца, которые носили всадники – люди, принадлежащие к самому высокому римскому сословию. Глядите же, как много здесь этих побрякушек. Их владельцы уже никогда не послужат своей стране. Никогда их сандалии не ступят на нашу землю. Никогда их воины не услышат приказов, а римские мечи не поразят ваших поданных! – воскликнул Магон.

В зале одобрительно загудели. Сенаторы стали с энтузиазмом топать ногами и стучать посохами. Некоторые вскочили со своих мест, вскинув руки в яростном порыве. Возбуждение все нарастало. Гул голосов быстро перешел в сплошной патриотический рев. Ловкий ход молодого Баркида сделал свое дело. Магон улыбнулся: сейчас он был уверен - Сенат поддержит любую его просьбу.

Сделав паузу, он начал более подробно рассказывать об успехах Ганнибала, с победным видом глядя в сторону представителей антибаркидской партии, которые сидели в дальнем конце зала.

Масла в огонь подлил старый Гамилькон, который, стараясь перекричать присутствующих, обратился к Ганнону Великому:

– А что скажет нам римский сенатор в Сенате Карфагена? Следует ли выдать Ганнибала римлянам за такой урон, нанесенный им карфагенским оружием?

Понимая, как невыгодно он выглядит в настоящий момент, Ганнон вскочил и, не обращая внимания на Гамилькона, гневно обратился к Магону:

– Скажи нам, Баркид! Запросил ли Рим после всего этого мира?.. Нет, погоди, я отвечу за тебя сам … Нет! – громко выдохнул он. - Не запросил и не запросит никогда!

Умудренный политик, Ганнон повернулся спиной к Магону и, игнорируя его, продолжил свою речь, обращаясь к сенаторам:

– Я, как и все присутствующие, рад победам Карфагена! Но я не доволен той бездарной политикой, которую ведут Баркиды в Италии. Победы Карфагена – достаточный повод для заключения в настоящий момент выгодного мира. Все мы помним, что первая война тоже начиналась успешно, но помним и то, как она закончилась.

Он снова повернулся к Магону:

– Я уверен, ты сейчас попросишь у нас еще солдат, денег и хлеба. А зачем тебе все это? – И, опять не дав Магону ответить, Ганнон продолжал: – Вы добились блестящих побед. Вы захватили знатную добычу. Так навербуйте наемников в Италии! Купите хлеб! И не отягощайте казну Карфагена своими требованиями! Если вы этого не сможете сделать, то не следует ли признать, что успехи Ганнибала не столь уж и значительны?! А может, ты, Баркид, не говоришь нам всей правды? Не так ли?!

Лицо Магон от возмущения стало покрываться красными пятнами.

– Уважаемый сенатор, – гневно воскликнул он. – Легко, сидя на лавках Совета, подозревать во лжи тех, кто проливает кровь свою вдали от отечества, и во благо его. Легко, нежась в мягких постелях своих роскошных вилл, рассуждать об отсутствии тягот и лишений в военных походах. Мой брат одержал блестящие победы, но следствием этого стало уменьшение его армии, которую нужно немедленно пополнить, иначе война окажется напрасной…

– Баркид, ты, наверное, неправильно меня понял, – бесцеремонно перебил его Ганнон. – Я не умоляю побед карфагенского оружия, но выиграть битву – не значит победить в войне. Ты говоришь, что у Канн уничтожено большинство лучших римских воинов и что под вашим контролем почти вся Италия. Тогда скажи нам: сколько латинских городов выступило на стороне Ганнибала? Назови мне количество людей из тридцати пяти римских триб, перебежавших к вам.

Видя, что Магон растерялся, на помощь ему пришел Гамилькон, который вскочил с места и срывающимся от возмущения голосом заговорил, обращаясь к притихшим сенаторам:

– Отцы Карфагена, все мы знаем уловки Ганнона, который откажется от родного отца, узнав, что тот желает зла римлянам. Слава и честь Карфагена для него пустые звуки. Пускай Рим не запросил пощады сейчас, но сделано главное – подорвана вера его союзников в непобедимую римскую мощь. А это стоит многого! Рим – не вся Италия. Ганнибалу нельзя грабить союзников, иначе они могут возвратиться в лоно метрополии. Поэтому политика Карфагена в Италии должна быть гибкой, и не может быть основана на обирании побежденных народов.

Раздался одобрительный шум, и Гамилькон понял: Сенат снова склоняется на сторону Баркидов. Для того чтобы окончательно закрепить победу своей партии, старый лис сделал то, что уже давно собирался сделать:

– Я наивно полагал, что ненависть Ганнона и его приспешников направлены против Ганнибала, но не против Карфагена. Я всегда разделял эти понятия – ненависть к политикам и ненависть к отчизне. Но я ошибался: Ганнон и Карфаген несовместимы. Все, что хорошо Ганнону – плохо Карфагену и спасительно для Рима. Поэтому я официально заявляю о разводе моей дочери с братом Ганнона – сенатором Гасдрубалом.

Козленок, не ожидавший такого поворота событий, вскочил со своего места, задыхаясь от ярости. Как будто не замечая его присутствия, Гамилькон продолжал говорить, снова захватив внимание Сената:

– Я призываю всех присутствующих в свидетели. Пусть Ганнон передаст сказанное своему брату! С этого момента наши семьи ничего не связывает. Я не буду требовать обратно богатого приданного своей дочери Рамоны. Пускай на эти деньги Ганнон вооружит целый римский легион и обретет дополнительное удовлетворение от помощи своей «настоящей» родине. Я не буду претендовать на моего внука Абдосира. Когда он вырастет, из него получится великолепный римский центурион. Несмотря ни на что, мы обязаны помочь Ганнибалу завершить войну, столь успешную для нас!..

Закончив, Гамилькон облегченно опустился на свое место.

Ошеломленные сенаторы молчали, не зная, как реагировать на столь неожиданное заявление Гамилькона. Но сказанное им рассеяло последние подозрения, навеянные речью Ганнона, и Сенат проголосовал за помощь Ганнибалу.

В течение полугода было подготовлено двенадцать тысяч пехотинцев, полторы тысячи всадников, двадцать слонов. Однако из Испании пришли дурные вести: Сципионы активно теснили Гасдрубала, и Карфаген вот-вот потеряет эту важную богатую колонию.

Совет постановил направить собранные войска в Испанию, а полководцами, помимо Гасдрубала Баркида, назначить Магона Баркида и Гасдрубала Гисгона.

И вот именно таким образом, вместо Италии, Магон и Адербал оказались снова в Испании и теперь находились в доме Мисдеса, вспоминая на шумной пирушке минувшие дни.

Обед во дворце царя Сифакса был накрыт только на пять персон. Царь принимал иностранных гостей: встреча была конфиденциальной.

Возлежавшие на ложах мужчины наслаждались вином из личных виноградников Сифакса и вели оживленную беседу.

Великолепная жареная дичь, изысканные блюда из свинины и баранины почти нетронутыми остывали на столе – сказывалась удушающая жаркая погода, обычная для этой страны летом, напрочь отбивающая желание чревоугодничать. Но отборные фрукты, финики, засахаренные фиги не оставались без внимания и не мешали общению.

Хотя гости были одеты в простые белые туники, в них угадывались опытные воины – шрамы, развитая, рельефная мускулатура и грубая, обветренная кожа лица.

Сифакс же, и сам не чуждый военному делу, выглядел на их фоне изнеженным восточным сластолюбцем.

Гости царя – легат Тиберий Фонтей, центурионы Тит Юний, Квинт Статорий и Вибий Алиен – были посланниками Сципионов и представляли здесь Рим – величайшее государство мира.