Понятно, что у людей, лишенных всяких политических и человеческих стремлений, необходимо должны были развиться стремления животные, о которых мы и будем сейчас говорить. Фанариоты не только сумели развратить все население европейского квартала в Константинополе (Пера), но они глубоко потрясли нравственность бедной Молдавии. Для Молдавии они не сделали ровно ничего, несмотря на огромные капиталы, которые доставляли им ее монастыри. В их руках цареградская патриархия – где ж образованное греческое духовенство? куда пошли и идут эти деньги? Не даром каждый народец, выбившийся из-под власти турок, лезет из кожи вон завести свой синод, свою национальную церковь. Недаром Куза, несмотря даже ни на нашу, ни на английскую оппозицию, секуляризировал имущества греческих монастырей в своих княжествах; стало быть, плохо приходилось его правительству от фанариотов.

Разврат, введенный фанариотами, виден в Молдавии на каждом шагу.

В 1867 году в Яссы приезжал князь Карл. Я улучил минуту, когда он будет в театре, и отправился посмотреть его, сцену и, главное, публику.

Яссы уже дня три горели иллюминациею, везде были поставлены триумфальные арки, убранные зеленью. Все это, разумеется, чтоб не ссориться с префектурою и полициею, которые могут при первом случай крепко насолить: Буза, слепой подражатель Наполеона, завел здесь во всем французские порядки, а здешняя масса слушается чего угодно, но вовсе не сочувствует соединению княжеств и даже о новых законах не заботится. Фанариоты подавили в ней чувство патриотизма, в ней нет мысли о собрании земли румынской (Tierra Rumaneasca). Отсутствие центрального управления в Яссах разоряет Яссы. По каждому мелочному делу надо спрашивать разрешение из Бухареста. Стало быть, ясским домовладельцам, купечеству и тяжущимся приходится не сладко; но характер румынов до того развращен фанариотами, что им все трын-трава. Они удивительно легкомысленны и незлопамятны; на протест, на оппозицию у них никогда не хватает энергии. Это, между прочим, и счастие – благо их передовые люди не лишены возможности сковать со временем землю румынскую в одно целое, благо сковка эта идет легче здесь, чем где-нибудь, например, в Германии. Французская централизация погубила Кузу, но французская администрация осталась. Эта администрация, а не народ, устраивает торжественные встречи Карлу; народ же бежит смотреть на него, как на диковинку. В глазах Европы, не понимающей как идет дело, Карл популярен; в сущности же, массе народа все равно, кто ни сядет на престол, потому что в народе убит всякий патриотизм, потому что он привык видеть в господарях иностранцев и эксплоататоров. Он махнул рукою на всё и на вся, сказал, что пусть им вертят как хотят – плетью обуха не перешибешь – и покорился.

Этот индеферентизм массы к судьбам родины, это фанариотское её воспитание резко бросились мне в глаза, когда я стоял в театре. Я стоял, потому что, не догадавшись запастись билетом в кресла пораньше, должен был удовольствоваться заднею скамейкою партера, где места ненумерованные. Передо мною сидели два ученика какой-то казенной школы в мундирчиках – оба большие буяны. Подле меня, с одной стороны, сидел немец, должно быть ремесленник, а с другой – присел молоденький офицер. Сзади сидели какие-то молдавские юноши, лавочники, чиновники – кто их там знает? Впоследствии, я ушел от них и стал в проходе, потому что одному из них, почему-то, пришла фантазия упираться коленом мне в спину. Я попросил его вежливо – он не унялся; я пригрозил ему – он не унялся; я обещал позвать полицию – он не унялся. Тогда я унялся, вышел из скамьи и простоял всё представление на ногах: чего ж заводить историю и вязаться бог знает с кем? с человеком, к которому с первого взгляда не чувствуешь ни на грош уважения? Надо этим господам уступать, надо быть настолько гуманным, чтоб и их радовать: блажен иже и скоты милует. Эти господа, сделав вам грубость и видя, что вы уступили им, приходят в неизмеримый восторг – они хвастаются, что они вас надули, напугали, они думают, что они очень умны и смелы. И пусть их так думают: ваша месть впереди. Ободренные успехом над вами, они неизбежно ввяжутся в новые подвиги и наткнутся на своего же брата, который обидится и расплатится с ними за вас. Вы знаете, кто вас обокрал: подарите ему связку ключей passe-par-tout – он этим воспользуется и попадется: это будет ваша месть.

Когда можно уступать нахалам, тогда, разумеется, уступать и следует; но в этот же вечер вышел случай, когда я поставил на своем. Выходил я в буфет покурить и выпить чашку кофе. Слышу, опять заиграла музыка – я бросился вниз. В дверях стоит какой-то человек невероятных размеров и вверх и в ширь, загородил собою двери и никого не пускает. Я подхожу и вежливо отодвигаю его рукою приговаривая pardon. (Pardon, merci, bon jour, bon soir – совершенно усвоилось здесь даже городскою чернью). “Места нет”, отвечает он мне грубо по-молдавски.

– У меня билет, domnule, возражаю я.

– Места нет! и даже головы не поворачивает.

Я, признаться сказать, опешил и понять не могу, что такое творится. В эту минуту, какой-то офицерик, тоже запоздавший в буфет, вдруг подбегает к дверям и отодвигает великана. Великан вежливо посторонился. Кровь хлынула мне в голову – я пошел за офицером.

– Мета нет!

– Domnule! где есть место для этого офицера, там должно быть и для меня, а если нет, то poftim (милости просим!), и я показал ему кулак. Великан мигом отодвинулся.

– Ce el esti? nebun? (Что он? сумасшедший?) спросил он окружающих.

– Asa, отвечал я: – eu sint nebun! (Да, я сумасшедший) и прошел к своему месту. Полиция посмотрела на меня и пожала плечами.

Занавес не подымался, пока не вошел князь. Он показался в ложе второго яруса (направо от зрителей). Это белокурый молодой человек лет двадцати семи. Покуда он раскланивался с нами, я успел его вылорнировать; он поразительно похож на наших великих князей, на покойного государя, на наследного принца прусского. Те же строго правильные черты лица, та же манера в движениях. Раздался народный румынский гимн. На сцене явился вензель князя. Певцы во фраках, певицы в белых платьях, воспевали честь и славу бедной Румынии. Музыка и голоса были превосходны, но, увы! музыканты и певцы, как и у нас, были иностранцы. Румыны, как и мы, еще нуждаются в чужих людях для формулирования своих мелодий. Декорация была плоха. Вообще надо заместить, что ясский театр весьма незавиден: освещается он стеариновыми свечами, устроен бестолково. Словом, интеллектуальная жизнь только-только что пробуждается в этом забытом и загнанном крае.

Гимн пропели. Публика встала и закричала весьма недружно: да здравствуете государь Карл! (se traescu domnitorul Carl). Крики продолжались с минуту. Меня удивило, что мои соседи не показывали ни малейшего участия в этом энтузиазме. Крики были более формальностью, чем выражением искренней любви к родине, к самим себе. Все глупо ухмылялось. Мне было досадно на народ, который сам призвал к себе государя и ничем не выражает ему своего сочувствия.

Сверх фанариотского индеферентизма, к несчастным нашим единоверцам забрались еще идеи о братстве, равенстве и свободе – это их окончательно доконало. Князь Карл может быть способным или неспособным государем, хорошим или дурным; но каков бы он ни был, а все-таки он олицетворяет собою целую Румынию. У женя, пожалуй, очень плохая шляпа на голове, но это моя шляпа – и я никому не позволю сбить ее с меня. Не хотят иметь Карла принцем, пусть молчат, пусть свистят даже – это я понимаю; но мне противен этот безсильный, развратный индеферентизм, который не идет ни туда, ни сюда; так и видно, что целый край управляется горстью людней, более или менее развитых, которые ворочают им по своему благоусмотрению, а народ ни за них, ни против них.

Театр в Яссах плох. Яссы такой же молдавский город, как, например, Ковно русский. Главную массу населения составляют евреи, поляки, немцы; молдаване здесь только чиновники, небольшое число лавочников и простонародье. Евреи в театры не ходят – им не до того. Поляки – голь, которой не до театра; да и чего они будут ходить в театр, где играют на чужом для них языке? К немцам еще иногда заезжают странствующие труппы. Затем остается молдавская публика, полуразоренная соединением княжеств, которое лишило Яссы прежнего их значения. Декорации бедны, актеры невозможны. Давались два переводные водевиля, в которых, на беду, выводились на сцену графы, бароны, маркизы. Актеры сделали все возможное, но так и виделось, что они даже малейшего понятия не имеют, что им негде было и присмотреться к быту и манерам не только высшего, но хоть какого-нибудь приличного общества. Бедная Молдавия с ее боярами! Если это манеры бояр – а я знаю, что это манеры бояр средней руки – то наши парикмахеры и писаря держат себя лучше. Про манеры и телодвижения актрис (баронессы! графини!) я уж умолчу. Лучше всего сошла им с рук пьеса “Крестьянская свадьба”, картина из народного быта, г. Александреско. Содержание ее совершенно пустое, но национальное, а музыка превосходна. Эту оперетку следовало бы поставить и у нас, равно как и галицкую оперу священника Вербицкого “Подгоряне”[27]. Право, стыд, наконец, что мы ничего не знаем о таких хороших произведениях наших единоверных соседей, а ограничиваемся только заимствованиями у чуждых нам народов!