Вечером, когда я пришел к Петуниным, все сидели за столом.

— Что с тобой? — сразу же спросила Тина, вглядываясь в меня. Я молчал. — Ну-ка, иди сюда.

Мы прошли в ее комнату. Тина закрыла дверь, села. Она приказала:

— Рассказывай.

Я резко — уж очень много накопилось — сказал, что всё, хватит: надо ехать работать на краны, а свадьба подождет, не время сейчас этим заниматься!

Лицо Тины медленно исказилось и стало неприятно злым.

— Знаешь, как это называется? Хочешь правду?

— Подожди, Тиночка… Ведь через месяц я вернусь, и мы… — я даже отодвинулся.

— Подлостью это называется! — крикнула она на весь дом. — Подлостью! Ведь я была девушка! Была! — она затопала ногами, какая-то вазочка от сотрясения упала на пол и разбилась.

В комнату всунулись испуганные лица Феликса и Дагмары, но дверь тотчас же захлопнулась. Схватив обеими руками Тину, я отнес ее на постель, лег рядом, прижал к себе. Она наконец успокоилась.

Как это все неприятно и… странно! Никогда не думал, что Тина может быть такой… Что же мне делать?

Тина припудрилась, покрасила губы. Вышли в столовую, не глядя друг на друга. Дагмара тотчас же вежливо сказала:

— Сегодня идет интересный фильм.

Сели за стол, и Тина, глядя прямо в глаза Феликсу, медленно проговорила:

— В воскресенье на той неделе мы с Павлом регистрируемся. Отметим помолвку?

Феликс вздрогнул. Дагмара уронила ложку.

В тот вечер я молчал и пил рюмку за рюмкой.

Назавтра пришлось взять бюллетень. С похмелья я головы не мог поднять с подушки. Дней пять я проболтался у Петуниных, ел, спал, гулял с Тиной, старался ни о чем не думать. Бегали с ней по магазинам: в связи со свадьбой понадобилось с три короба всякой всячины. Когда я шел по центральным улицам, то оглядывался, как вор, не видит ли меня кто-нибудь из портовских, я же больной!..

Однажды утром позавтракали у Петуниных, с вином, как обычно. Я уже привык к тому, что в голове у меня постоянно шумит, а отношение ко всему очень простое и легкое. Так, наверно, и становятся пьяницами. Решили, что я схожу к себе за костюмом, надо привести его в порядок к торжественному дню.

Дверь мне открыла Дарья Петровна, потянула носом воздух и, отвернувшись, скривив губы, процедила:

— К вам из Ленинграда приехала сестра. Вторые сутки ждет, пока вы нагуляетесь.

— У меня нет никакой сестры.

В моей комнате у окна сидела Аннушка, чистенькая, аккуратненькая, и читала книжку. И комнату было не узнать, она так и светилась! На окне висели тюлевые занавески, на чистом полу разостлан коврик, на столе — салфетка, на стенах — фотографии… Аннушка вскочила, увидев меня, густо, отчаянно покраснела, но глаз не опустила, как обычно. Я хотел строго выговорить ей, зачем она приехала, но неожиданно от Аннушки так потянуло всем прежним — мамой, отцом, домом, что у меня запершило в горле, я подошел к ней, обнял и поцеловал. Аннушка ткнулась мне в грудь и, громко всхлипывая, сразу же спросила:

— Ты женишься, да?

Я разжал ее руки, усадил на стул, сел напротив и строго спросил:

— Ты зачем приехала?

Она еще минуту плакала, потом глубоко и горестно вздохнула, вытерла слезы, неторопливо спрятала платочек в кармашек платья.

— Мама приехала бы сама, да она плохо чувствовала себя после твоего письма.

— Что с ней?

— Сердце и кровяное давление… Мы втроем решили, что я должна быть сейчас с тобой.

— Так-так… А где же ты будешь жить?

Реснички опять на секунду задрожали, но тотчас же остановились.

— Мама сказала, чтобы я жила в твоей комнате. С тобой.

— Ну, а как она насчет моей женитьбы? Почему ничего не написала в ответ на мое письмо?

Она отвернулась.

— Отец хотел сам приехать, да на заводе пускают новый цех.

— А что он говорит насчет моей работы?

Аннушка опустила голову и прошептала:

— Нам всем очень тяжело без тебя. А тут еще…

— Что еще?

— Твоя женитьба…

Я вскочил:

— Ну, знаешь! Это никого не касается!

Аннушка непривычно твердо проговорила:

— Отца и матери не касается? — и тоже встала, пристально глядя мне прямо в глаза.

Черт, как меняются люди!

— Ну, вот что! — раздельно выговорил я. — Ты, если хочешь, живи, только я здесь больше жить не буду. И ни в чьих я советах не нуждаюсь.

— Ты просто пьян, — сказала она, отодвигаясь от меня.

Я схватил висевший на стене костюм и вышел, хлопнув дверью.

Я спустился по лестнице почти до низу, когда Аннушка точно так же, как в мой отъезд в Ленинграде, жалобно и отчаянно позвала:

— Павлик!

Я не спеша, как можно спокойнее выговорил:

— Мы с Тиной регистрируемся в воскресенье. Слышишь? — и выбежал на улицу.

Через несколько дней, в воскресенье, торжественно отправились в загс. Похудевший еще сильнее Феликс и молчаливая Дагмара с букетами цветов медленно ехали позади нас в такси.

— Купеческая свадьба! — все-таки сказал я Тине.

Она сосредоточенно глядела прямо перед собой. Уже у дверей загса я вспомнил, что забыл дома паспорт.

— Садись в такси — и мигом! Мы подождем в сквере напротив, — распорядилась Тина.

Прибежал домой: Аннушка убирается в комнате у Дарьи Петровны. Старушенция, конечно, набросилась на меня:

— Когда эти гулянки кончатся? Аннушка извелась!

Я проскочил к себе в комнату, сунулся в чемодан — нет паспорта. Туда, сюда — нет. Неужели потерял? Вот еще не хватало!

Аннушка негромко сказала:

— Не ищи: я спрятала его и не отдам.

Я сел… Аннушка спокойно стояла у стены, сложив на груди руки.

— Отдай… — Я встал, подошел к ней.

— Не надо, Павлик, не проси. — Глаза ее чуть прищурились, твердо смотрели на меня.

Совершенно неожиданно для самого себя я спросил:

— Что же мне делать, Аннушка? Ведь они ждут. Уже у загса.

— Скажи, что я спрятала. Что мы все, твои родные, не хотим этой свадьбы… Мы знаем твою Тину!

Приехал обратно. Они трое уже стояли у самых дверей в загс. Я быстро сказал:

— Вы понимаете, получилось как у Чехова: я же отдал паспорт на прописку и до сих пор не взял. Только сейчас вспомнил!..

— Черт знает, что такое! — на всю улицу проговорила Тина. — Это может случиться только с тобой! Ну и растяпа.

Поверила!

Феликс и Дагмара засуетились: это же пустая формальность, бумажка, не имеет значения. Тина сначала хотела ехать за паспортом на дом к управхозу, в наше отделение милиции, но ее кое-как отговорили.

Вернулись к Петуниным. Я и в этот раз почему-то не сказал, что ко мне приехала Аннушка.

В понедельник кончился бюллетень, и я пошел в порт.

Около грейфера на стенке меня уже ждал сварщик. Я приблизительно, на ходу, прикинул и начертил мелом на щеках грейфера два окна:

— Вырежь, будь друг…

Закурил, угостил сварщика — и ушел обратно в техотдел; до того закрутила меня Тина, что даже облегчение конструкции грейфера — такое серьезное, сложное дело — для меня прошло мельком, стороной, я отнесся к нему халатно, спустя рукава.

Вечером зашел к Аннушке, ее не было дома. Тине сказал, что управхоз принимает по четным дням.

Она варила варенье в огромном медном тазу, дала мне попробовать:

— Вкусно? Только чтобы в воскресенье паспорт был.

— Не беспокойся.

Назавтра опять зашел к Аннушке. Она молча стояла у окна.

— Ты что?

Она даже не повернулась ко мне.

— Ничего, — и опять замерла.

В прихожей зазвонил телефон. Ага, все-таки поставили! Какой, интересно, номер?.. Сейчас Тине позвоню! Я подошел, снял трубку:

— Слушаю.

Непривычный глухой голос Вити спросил:

— Кауров? Я звоню со второго причала. Только что из-за перегруза грейфера опрокинулся кран «Старый бурлак». Батавин убит! — И вдруг она дико, страшно крикнула: — Негодяй! Убийца! Вас посадят на десять лет!

Было слышно, как кто-то плакал и успокаивал ее, потом трубку повесили.

Я вернулся в комнату, сел за стол.

— Что с тобой? — спросила Аннушка, подбегая ко мне.