И закадычный друг мой Боря Захаров, — мы с ним с первого класса сидели за одной партой, — тоже был тихим… Ну, Боря-то — понятно — он низенький и слабосильный, и даже лицо у него девчоночье: румяные щечки, губки бантиком, большие глаза и пушистые ресницы, как у Нины. И всегда он был так аккуратно одет и вообще такой чистюля, что бабушка постоянно в пример его ставила. Ну, Боря-то не чета мне, он — поэт!..
В комнате было все так же темно и глухо, тихо, даже бабушкин шепот не долетал… Сходить сегодня в школу, что ли, может, и Нина придет?.. Эта школа на Второй Советской уже четвертая, в которую нас переводят с начала войны. В нашей довоенной, что на Старо-Невском около Исполкомовской, сразу же сделали госпиталь, как и в финскую войну. Занятия начались было в школе на Девятой Советской, но в нее попала бомба; потом на улице Моисеенко, потом на Шестой Советской… Теперь из всего нашего класса осталось лишь пять человек, а из старых учителей — один Афанасий Титыч, математик. И все классы собирались в одной комнате, рассаживались маленькими группками вокруг своих учителей, старались оказаться поближе к топившейся буржуйке… И Нину, может, я увижу, и Борю… И на переменке, возможно, выдадут по тарелке супа без карточек. Он горячий, и перловые крупинки в нем иногда попадаются или даже кусочки макарон. Если есть его медленно, а крупинки пережевывать долго и тщательно, то получается сытно, хоть и без хлеба…
И тут уж я ничего не мог с собой поделать, начал безудержно мечтать.
Хоть мы и в блокаде, и в кольце, и отец где-то на Большой земле воюет, и писем от него больше месяца нет, но вот случается чудо: вдруг открываются двери и входит папа, улыбается бодро, а на плече несет целый мешок муки. И мы сразу варим из нее большущую кастрюлю каши, сковородку поливаем остатками рыбьего жира и жарим оладьи, толстые, сытные, с румяной корочкой!.. И есть их можно быстро и сколько хочешь. И мы едим, едим, и тело мое делается таким же крепким и сильным, как до войны.
2
Вдруг я почувствовал, что мама с бабушкой уже встают… Сдвинул одеяло с уха: да, слышалось слабое шуршание. И над маминой кроватью будто чуть двигался сгусток темноты, и бабушкина кровать скрипнула… Значит, и мне пора. И как только мама с бабушкой узнают, что уже можно идти в булочную?.. Радио ведь не работает, и часов в темноте не видно. Угадывают они, что ли?.. А я все не мог заставить себя вылезти из теплой кровати, полежал еще, сжавшись в комок, подтянув колени к подбородку. И только когда сообразил, что мама с бабушкой могут испугаться, чего это я не встаю, рывком отодвинул в сторону одеяла и пальто, схватил мамин ватник, висевший на спинке стула рядом с кроватью. И хоть разом натянул его на себя, все-таки успел почувствовать, как щемящий озноб охватывает спину и плечи, тисками сжимает грудь. Поспешно запахнулся, тщательно застегнул все пуговицы и только после этого опустил ноги на пол, поставил их на голенища лежавших у кровати валенок. Тут же на стуле были и зеленые ватные солдатские штаны, мама купила их мне на толкучке у Овсянникова рынка. Вся одежда у нас теперь вообще лежала рядом с кроватями, сначала потому, что по нескольку раз за ночь бегали в убежище, когда объявляли воздушную тревогу, а потом уже просто из-за холода. Быстро натянул штаны, стараясь не соступить с валенок на пол, застегнул их, туго затянул ремнем. Штаны были великоваты мне, но тепло держали хорошо. Снова сел на кровать, схватил со стула портянки, сдерживая дрожь и изо всех сил стараясь не торопиться, намотал их на шерстяные носки, в которых спал. И надел валенки, подвигал в них ногами, встал, потоптался: ногам было удобно, портянки намотал удачно, будет тепло на улице.
Постоял еще, ухватившись за спинку стула, и почувствовал, что начал согреваться… Очень хотелось надеть еще шапку и тулуп, но делать этого было нельзя. Потому что это не нравилось маме с бабушкой, а главное — не до такой же я степени уже опустился, чтобы дома одетым ходить.
— Согрелся, Пашенька? — негромко спросила мама и аккуратно зажгла спичку; их тоже надо было экономить: кроме начатого у нас оставался всего один целый коробок.
— Да… — так же тихо ответил я, глядя на маму.
Ее лицо, освещенное горящей спичкой, было совсем не таким, какое сегодня приснилось мне, а зеленовато-бледным и одутловатым от голода. И даже как-то вытянулось оно, и под глазами мешки, но главное — смотрела мама сейчас устало и горестно-терпеливо. Чуть слышно и будто жалобно, как девчонка, вздохнула, стала зажигать коптилку на столе. А я все смотрел на маму…
Одета она была как всегда: толстое шерстяное платье, поверх него две кофты, рейтузы и валенки, а на голове — бабушкин старый шерстяной платок, завязанный узлом на спине. Смотрел я потому, что будто впервые увидел, как же устала мама!
— Ну, герой, что нос опустил?!
Я вздохнул, мама посмотрела на меня неожиданно весело, и усталой обреченности уже не было в ее голубых глазах, они даже улыбались по-довоенному задорно, насмешливо. И распрямилась мама, точно даже выше ростом сделалась…
— Расслабился что-то мой внучек, Танечка, — потише, чем мама, но тоже бодро проговорила сбоку бабушка.
Она стояла около буржуйки, открыв ее дверцу, аккуратно крест-накрест складывала в топку еще с вечера заготовленные мною коротенькие поленца. На сегодня их должно было хватить, а днем я схожу на пожарище маминой детской консультации, — до войны ее почему-то смешно называли «Каплей молока», — и постараюсь найти какое-нибудь топливо. Бабушка тоже была в валенках, а поверх платья и кофты надела еще свою меховую жилетку, которую она называла душегрейкой, голову и спину повязала двумя платками, простым и шерстяным, и была сейчас совсем горбатой.
— Ничего, мама, Паша у нас молодец!.. — Хоть бабушка и папина мама, но моя всегда называла ее так.
— Стараюсь… — выговорилось наконец-то у меня.
Тогда мама, все улыбаясь и глядя прямо в глаза мне, вдруг чуть привстала на цыпочки и поцеловала меня в щеку. От неожиданности я даже смутился, потому что у нас в семье не приняты такие нежности. И мама будто смутилась, опустила поспешно голову, пошла к ведру с водой. А я постоял еще, успокаиваясь, и поглядел на черные окна.
— Ну, Пашуля, решайся, — сказала мама; она зачерпнула ковшиком воды из ведра и держала его над тазом.
Я почувствовал, как у меня холодеет спина, и вздохнул: втайне надеялся, что мама с бабушкой забудут и мне удастся не умываться обжигающе студеной водой. Это повторялось каждое утро, но они ни разу не забывали, да и вообще мама теперь бывала такой же строгой, как раньше отец, я даже боялся с ней спорить. Подошел к тазу, протянул над ним руки.
— С мылом! — строго уже проговорила мама.
Взял из мыльницы на краю табуретки, около таза, маленький кусочек мыла, последний, что у нас остался, и мама тотчас плеснула мне на руки воды. Я зажмурился, и дрожь прошла по спине, но я с судорожной поспешностью намылил руки, перетерпел, пока мама снова обожгла их водой, сложил ковшиком — пальцы уже ломило и они горели, — плеснул воды на лицо, даже раза два провел по нему руками. Схватил полотенце, висевшее на спинке кровати, стал вытираться.
— Надень тулуп, — сказала мама.
Я догадался, что она подает его мне, протянул руки назад, еле попав в рукава. Мама повернула меня к себе, как маленького, и стала застегивать тулуп. И опять улыбалась, а глаза ее в мохнатых ресницах, голубые и очень ясные сейчас, светились так же насмешливо и весело. Я почувствовал, что начал согреваться. И уже радовался, что мама сейчас даст мне кусочек хлеба, припрятанный ею со вчерашнего, чтобы мне натощак не выходить на мороз. Надел шапку, тщательно завязал ее уши, проверил карточки во внутреннем кармане тулупа. Мама молча протянула пол-ломтика хлеба. Взял его, стараясь не торопиться, удерживая вздрагивающую руку, откусил кусочек и стал медленно, вдумчиво жевать. Хлеб был чуть горьковатым, со странным привкусом чего-то химического, но я все жевал его, пока он не превратился в сладостную кашицу. Только после этого проглотил, ощущая живительное тепло, и откусил снова. Мама перестала улыбаться, все глядя на меня, вдруг сморщилась, поспешно отвернулась. И бабушка сразу же отвернулась к буржуйке, только я успел встретиться с ней глазами… А буржуйка уже гудела от горящих дров, и чайник на ней стоял, и маленькая кастрюлька с водой… Для чего, интересно, бабушка ее поставила, может, муки еще у нас немного осталось?..