Кирька хитро сощурил глаз.

- Д-давай лучше я п-подскажу ей.

- Кому?

- Н-наташе.

- А вот не ей! - попытался хитрить Ром.- Слушай другие стихи.

- Р-развелось вас, поэтов, как в сухое лето оводов. «Ж-жуж», уснуть доброму человеку не даете! - рассердился не на шутку Кирька.- Есть же учебник по геологии, читай про себя, запоминай.

- Пожалуйста, читаю,- ухватился за подсказку Шатров и стал жарить на полный голос. Кирька знал, что теперь его не остановить. Шатров рассказывал не раз, как с самого малого детства вытворял штучки - на вред старшим.

Но как ни «камланил» над Кирькиной душой Шатров, парнишка задремал, и охота дурачиться пропала. Вчитался Ром в учебник и обо всем забыл. Не проснись Кирька, до вечера читал бы…

5

Вечером у палатки состоялся большой совет. Обсуждали последний маршрут. Тайга огромна, речек и ключей много, а продуктов в обрез, да и северная осень на носу,- август уже. Надо успеть вернуться на прииск до ледостава на Ярхадане.

В оставшиеся три недели решили добраться до главных распадков Туркулана - одна группа по Юргачану,- другая по Медвежьему ключу, который протекал километрах в десяти параллельно Юргачану. Где-то там должно быть, по предположениям проводника, Озеро Загадок.

Кирька упросил, чтобы его отправили с Кыллаховым в Медвежий лог. Старик обещал ежедневно наведывать вторую группу, которая пойдет в верховье Юргачана.

…Маган и Арфа шли рядом, сзади плелся Ытыс. Кирька восторженно вглядывался в незнакомые сопки, а старик рассказывал были-небыли про горы, распадки, про удивительное, с золотым утесом посредине, Озеро Загадок, населенное, по словам таежных стариков, злыми чудовищами.

Когда они подъехали к ручейку, над которым склонялись старые ивы, Ксенофонт заволновался.

- Здесь, здесь! - он указал на пять старых корявых ив, которые росли от одного корня, как пальцы из ладони. Старик придержал коня.- Здесь на меня копач дуло наставил. Пожалел, однако, мальчонку. Землю есть велел. Я ему клятву давал забыть сюда путь. А нынче ее нарушу. Худо это, однако.

- Т-то была клятва в царскую эпоху,- решил Кирька подбодрить Кыллахова.- После революции она недействительна, к-как николаевские деньги.

- Верно ты рассудил,- ответил старик и дернул поводья.

- П-почему назвали Медвежий лог? - поинтересовался паренек.

- Стлаником шибко зарос, а в нем берлоги,- разъяснил Кыллахов и надолго замолчал. А Кирьку начали одолевать сомнения: стоит ли ехать к медведям в гости, если даже на перекатах сверкают в воде самородки? К тому же старик сам говорит, что старатели наверняка не в этом ключе добывали, а сюда вели, чтоб только запутать след.

- Н-не могу ко рту поднести кусок медвежатины, сразу т-тошнит,- начал издалека Кирька.

- Э, парень, ты, видно, весеннего ел, который только из берлоги встал. Тот, верно, псиной пахнет,- согласился Ксенофонт.- А летом медведь ягоды ест, орехи ест, мясо вкусное получается, полезное.

- Д-для меня что весенний медведь, что осенний - один пес,- философствовал Кирька.- У обоих к-когти и к-клыки б-будь здоров!

Седые усы чуть шевельнулись, Кыллахов незаметно улыбнулся. Он понимал Кирькино настроение: ведь встреча с черным зверем не вызывает веселости даже у бывалых таежников. Нет, он постарается, чтобы парнишку не напугал косолапый хозяин тайги. Если же встретится, то Ксенофонт докажет, что черного зверя бояться не надо, человек сильнее. Очень хочет старик, чтобы Кирька без страха ходил по тайге и горам. Он доверит ему тайну, о которой не говорил никому. Тогда он ел землю и поклялся земле, что не приведет сюда человека. Сегодня он привели знает, что земля не обидится: человек пришел с добрым сердцем. «Ты посмотри, матушка-тайга, у парня глаза, как ягоды твоей голубики, его щеки словно брусника с твоих склонов, он горласт, как твои весенние дрозды, его помыслы чисты и стремительны, как твои студеные ключи,- давал Ксенофонт характеристику парню, едущему рядом с ним, и заверял свою древнюю таежную землю: - Кирилл - вестник хорошего и радостного, он станет твоим любящим нежным сыном»…

Они подъехали к узкой и глубокой долине, заросшей сверху донизу сплошным непролазным стлаником высотой в два человеческих роста. Кирька жался поближе к старику: рискованно пробираться в непролазных стланиковых джунглях.

- Кирилл!

- Ась?

- Старик Ксенофонт скоро утуп барда - пойдет совсем спать,- вздохнул Кыллахов.

«Не хватало еще тут этого разговорчика»,- сморщился Кирька, но вслух решил взбодрить старика:

- Говорят, дерево скрипучее - шибко живучее.

Кыллахов не возразил. Ему и самому хотелось «поскрипеть» еще годиков десяток, поглядеть, что за люди вырастут из внуков, увидеть электрические зори- на склонах древнего Туркулана… Но не придумала еще медицина лекарства против его хвори, обидно на медицину… Глядишь, годиков через десяток научатся лечить, да тех, кто не дожил, не воротишь…

- Кирилл! - снова окликнул старик.

- Слушаю, Ксенофонт Афанасьевич.- Я на тебя оставлю свою старую мать-тайгу,-тихо продолжил Кыллахов.- Ты не обидишь ее?

Кирька Метелкин даже задохнулся. Никак он не думал, что старик затеет такой разговор с ним, и растерялся.

- Б-белов больше годится в ее сыновья.

- Нет! - категорично сказал старик и пояснил:- Он бы мог стать сыном тайги. Однако женщина его уведет. Худая женщина: невзлюбила тайгу, как плохая сноха старую свекровь.

Против справедливости Кирька не спорщик. Уж он, Кирилл Метелкин, будет жить настоящим мужчиной, полным хозяином, никому не поддастся. И старик, конечно, прав, что доверился именно ему, Кирьке Метелкину.

- Наталья и ты, Кирилл,- мои зеленые побеги на этой просыпающейся земле,- почти песней повествовал старик. Видимо, в нем снова проснулся поэт.- Нельзя истреблять зря ни огнем, ни топором ни одного кустика, взлелеянного отцом-солнцем и матерью-землей, нельзя зазря убивать зверюшку или птицу, веселящих этот холодный обширный край.

Каждое слово старика словно отяжеляло Кирьку. Не так, как отяжеляли бы положенные в карманы самородки, а совсем по-другому: грудь наполнялась грузом забот, сразу заставлявших его взрослеть.

Неглубокий ручей вился восьмерками меж мохнатых кустов, темнел в тени и просвечивал насквозь, когда вырывался на солнце. Кирька глянул, еще не слезая с лошади, и заметил, что все дно вспыхивает золотыми блестками. Он сорвался с седла, запустил руку прямо в воду и вынул горсть песка. Промыл осторожно - в горсти ничего не осталось. Схватил лоток, нагреб там, где еще гуще сверкали блестки, но вместе с мутью, даже раньше, чем он смыл песок, блестки куда-то исчезли.

- 3-заколдованные, что ли?

- Наталья сразу бы поняла,- откликнулся Кыллахов.

- К-как сказать!

- Э, Кирилл! Погляди на свою тень - не кривая ли? Замечай свои изъяны, паря, а то глупым станешь. Не знаешь, как ответить,- зачем говоришь?

Кирька не мог терпеть поучений. Он недобро взглянул? «Чем учить ученого, лучше карауль, старикан, чтоб мед-, ведь не обнял». Но вслух он только сказал:

- Нагрузим п-песочков в рюкзак, пусть ваша ак-кадемиха поломает ученую г-голову!

Чуть не до вечера пробирались они по руслу вверх. Блестяшки в воде светились, а золотого зернышка в лоток не попало.

- К-космическая п-пустота,- сделал окончательное заключение Кирька, когда они устраивались закусить.

Костер Ксенофонт развел на песчаной косе, возле плоского отполированного валуна. Когда камень накалился, старик замесил лепешки и положил их печься. Он любил пресные лепешки. Потом густо заварил кипяток плиточным чаем. Достав берестяной узорчатый туесок с маслом, он бросил кусочек масла в огонь, высыпал щепоть соли в воду, заварным чаем плеснул на кустик кислицы. Таков уж обычай у таежного человека, от дедов ведется. Нет, Кыллахов давно не суеверен и не богов балует подачками. Он благодарил тайгу, которая украсила мерзлую каменную пустыню и щедро одаряла всем, чтобы северный человек мог жить. Он выказывал свою любовь к огню за ласковое тепло в летние серебряные ночи и в лютую вьюжную стужу. Он делился солью со студеной водой - за то, что всегда освежала его и наполняла тело бодростью. Нельзя быть неблагодарным.