Наконец прибежал запыхавшийся сторож, сообщил:

— Угадали, товарищ начальник. У скотного двора две подводы. Даже распречь не успели, лошадки еще горячие. И собаку в сарай заховали.

— Значит, чужие в доме. В листа попали… Короче говоря, сделаем так: подойдешь к крыльцу, постучишь и скажешь, что дом окружен, чтобы клали шпалеры и выходили, и сразу бегом на задний двор. И стреляй, если кто появится. Понял, дед?

— Понять-то понял…

— У тебя патроны-то какие? Дробь или жаканы?

— Два жакана есть…

— Вот и хорошо. Стреляй без церемоний. Моя бы воля, дед, я бы их всех, как бешеных собак, стрелял…

— А ты-то где будешь? — спросил осторожно старик.

— Я под окна стану. Они точно в окна полезут. Давай, не трусь. — И Антипов легонько подтолкнул старика по направлению к крыльцу.

Освещенные окна были задернуты занавесками. По занавескам двигались большие горбатые тени.

…Маша спала, уронив голову на стол. Разбудили ее громкие шаги по коридору, грохот сапог. Наконец дверь отворилась и первым вошел Керим, за ним — остальные оперативники, усталые. У Садабаева на скуле свежая ссадина.

— Ой, слава богу! — вскинулась Маша. — А говорили, только к утру вернетесь!

— Так ведь скоро утро, — усмехнулся Керим. — Антипов где?

— Он уехал! Там магазин ограбили, на углу Пролетарской… А он уехал… В Егорьевскую… И вот до сих пор нету, сколько сейчас? Шестой час? А он в начале двенадцати уехал. Неужели что-нибудь?.. — Губы у Маши задрожали.

— Только не реветь, — остановил ее Керим и скомандовал: — Садабаев и Ступин, отдыхайте. Нефедов, поехали!

— И я! — рванулась к ним Маша. — Я тоже! Пожалуйста, товарищ Кадыркулов…

— Ни в коем случае! — резко ответил Керим.

Антипов вынул пистолет, поставил его на боевой взвод. Несколько секунд стояла мертвая тишина, потом за домом оглушительно выстрелила берданка и донесся перепуганный голос старика:

— Паралич вас расшиби, проклятое семя, всех поррешу! — И грохнул второй выстрел.

Антипов не двигался, не сводя глаз с окон. И вот с треском распахнулись створки окна, и в черном проеме показалась фигура. Вернее, она больше угадывалась в темноте. Фигура тяжело спрыгнула на землю, а за ней в проеме показалась вторая.

Антипов хладнокровно прицелился и выстрелил в первого. Бандит уже успел разогнуться, сделал несколько стремительных шагов и, получив пулю, будто споткнулся, упал плашмя, раскинув руки.

— Я сказал, всех постреляем к чертовой матери! — крикнул Антипов. — Вы думали тут шутки шутить будут?!

— Не стреляй, начальник! — раздался голос из окна. — Сдаюсь.

— Шпалер выбрасывай! — приказал Антипов.

Из окна вылетел пистолет «ТТ», за ним блеснула в лунном свете финка.

Затем в проеме окна показалась черная фигура, тяжело спрыгнула на снег и неожиданно метнулась в сторону. У бандита оказался второй пистолет. Он выстрелил в Антипова почти в упор и бросился бежать. Но далеко уйти он не мог. Два раза подряд Антипов выстрелил ему в спину и, видя, что он падает, сразу же обернулся.

В черном провале окна больше никого не было, но Антипов ждал, наведя дуло пистолета на окно. Потом тронул рукой левое плечо и увидел на руке кровь.

— Выходи! — крикнул Антипов. — Еще один остался! И хозяева выходите! Последний раз говорю!

В это время в глубине деревенской улицы послышался чистый, громкий стук копыт, и скоро стали видны сразу три всадника.

— Антипов? Ты где, Антипов?! — прокричал передний. Это был Керим.

— Здесь!

Керим на полном скаку повернул коня, тот заскользил копытами на мокрой снежной дороге, завалился набок. Вместе с ним упал и Керим, тут же вскочил, кинулся к дому. Остановились двое других всадников — это были оперативники Корнеев и Нефедов.

— Что у тебя? — подлетел Керим к Антипову и сразу же заметил двоих бандитов, лежавших возле дома.

— Там дверь во дворе, к ней бегите… Еще один гад в доме с хозяевами сидит…

— Корнеев, за мной! Нефедов, останься с Антиповым!

И тут открылась дверь из дома, и один за другим вышли трое: двое мужчин и одна женщина.

— Сдаемся, начальник, не стреляй…

Нефедов перевернул лежащий лицом вниз труп, одобрительно присвистнул.

— Ловко ты его, товарищ Антипов… Полбашки как не бывало…

…Маша старательно промывала Антипову рану теплой водой. Ее лицо, такое заботливое и серьезное, было совсем близко от Антипова. Он смотрел и глуповато улыбался. Он сидел на кровати, а она стояла перед ним согнувшись, плескала водой.

— Хорошо, что навылет, — озабоченно сказала Маша, не замечая его улыбки. — Повезло…

— В упор стрелял, поэтому навылет. — Антипов все улыбался.

— Больно? — Она взглянула на него. — Чего улыбаетесь? Это просто дикая случайность, что вас не убили…

— Конечно, повезло… — улыбнулся Антипов. — Разве я спорю?

— Больно, да? — переспросила Маша, прикоснувшись мокрым тампоном к ране.

— Ничего… Хорошо… — через силу улыбнулся Антипов.

— Что — хорошо? — Она опять приложила вату, смоченную йодом, к ране.

— Что ты рядом… совсем близко… — Он сморщился.

— Перестаньте, Николай Андреич. — От старания она даже кончик языка высунула. — Взрослый человек, а говорите глупости.

Она забинтовала плечо, завязала аккуратный бантик и сняла с головы красную косынку:

— А из этого мы вам перевязь сделаем. — Она протянула руки, чтобы закинуть ему за шею косынку, и тут он обнял ее здоровой рукой, прижал к себе, стал жадно целовать щеки, шею.

Она не отталкивала его, наоборот, замерла испуганно, а потом тихо прильнула к нему всем телом. Его губы искали ее губы, она слабо отворачивалась, но он все-таки поцеловал ее долгим-долгим поцелуем.

— Не надо… — простонала она, прижимаясь к нему все сильнее. — Не надо.

— Маша… Машенька… Зачем я уговорил тебя с поезда сойти — век себе не прощу. — Глаза его были закрыты, он бормотал, словно в забытьи. — Уехала бы, и все забылось… А теперь не могу… пропал я, пропал, Маша…

…На станции из санитарных вагонов выгружали раненых. Ходячие прыгали на костылях или просто шли, растопырив в стороны загипсованные руки. Лежачих укладывали на носилки пожилые санитары.

А возле вагонов толпились женщины, эвакуированные и местные, жадно разглядывали раненых.

Перед ними выступил сумрачный военврач с одной шпалой в петлице гимнастерки:

— Просьба к местным жителям, поскольку госпиталь переполнен тяжелоранеными, оказать содействие и пустить легких, ходячих, на постой до полного выздоровления. Раненые будут обеспечены всем необходимым — сухим пайком, дополнительно продовольственными карточками, бельем.

Тут же раздались бодрые, бравые голоса «ходячих»:

— Что, бабоньки, что, мои красивые, кто возьмет?!

— Вы не глядите, шо он однорукий! — подхватил другой. — Мужское достоинство при ем! — И дружный добродушный смех.

— И ест мало! На завтрак — полведра каши с маслом! Поспит и снова есть просит! — И опять смех.

И вдруг из толпы выделилась одна, тридцатипятилетняя, в застиранном ситцевом платьице выше колен, загорелая под степным ярким солнцем.

— А пошли ко мне, служивый. — Она обращалась к высокому белобрысому солдату с пшеничными усами.

Тот оробел вначале, оглянулся на товарищей.

—- Давай, Васек, не тушуйся! Гля, какая орхидея!

— Ну, Васек, ну, хитрован, всю-то дорогу ему фартит!

— Тебя как звать-то? — спросил солдат, дурашливо улыбаясь.

— Полиной звать. Мужика моего убило, и брата тож… двое детишков у меня.

— Здешняя?

— Здешняя. — Она смотрела на него строго и требовательно, и солдат все робел, переминался с ноги на ногу. — Так идешь ай нет?

В толпе баб послышались смешки, восхищенно-испуганные голоса:

— От, бесстыжая! При всем народе-то…

— Че, бесстыжая? Солдатик ладненький, и глаза веселые, сияющие!

Маша, которая тоже была в толпе женщин, невольно засмотрелась на женщину и солдата.