Вдали грохотал, светился завод.

…Обледенелая белая горка спускалась к самому берегу реки, и ребятишки с криком и визгом катались с этой горки по укатанной полосе, вылетая далеко на речной лед. На санках, на кусках жести и фанеры, а то и на собственном заду.

Четверо всадников замерли на высоком берегу, наблюдая, как резвятся ребятишки: Антипов, Керим и неудавшийся оперативник-«машинистка» из горотдела. Вместе с детьми катались с горки, носились вокруг и азартно лаяли две лохматые, ошалевшие от счастья собаки. Санки часто опрокидывались, и под горой образовывалась кучамала.

Сверху летели новые, с визгом врезались в кучу. И собаки катились по ледяной дорожке, оказываясь в гуще мальчишеских тел, но успевали раньше всех выбраться и прыгали вокруг с оглушительным лаем, зубами хватая детишек за пальто и шубейки, стараясь оттащить в сторону, и весь этот живой ком шевелился, хохотал и лаял.

Керим взглянул на Антипова, затем огрел камчой коня.

Они скакали снежной дорогой в степи, прочь от города. Антипов с Керимом, сами того не замечая, то и дело работали камчой, стараясь обогнать друг друга.

Юрты стояли в степи кругом, за ними виднелись загоны для скота, но самих овец не было, только черная истоптанная земля.

На улице в большом казане варился бешбармак, и пожилая казашка ковшом на длинной ручке помешивала мясо и рис, иногда осторожно пробовала на вкус. Вокруг толпились голодные ребятишки, жадно смотрели на казан, трепетно втягивали ноздрями пахучий, вкусный дым. Тут же сидело несколько собак, тоже терпеливо дожидались…

На кошмах в юрте сидели Антипов, Керим и четверо седобородых аксакалов. Они то и дело бросали на Машу изучающие взгляды. Шел неторопливый разговор.

— Когда кончится война? — спросил один из аксакалов.

— Не знаю. Враг силен, и воевать придется долго, — по-казахски ответил Керим.

— Переводи, Нефедов! — тихо попросил Антипов приехавшего с ними оперативника.

— Из аула ушли все молодые мужчины, — заговорил третий. — Мальчишки и старики пасут овец… Плохо, очень плохо…

— Сейчас всем трудно, — нахмурился Керим. — Все народы нашей страны напрягают силы. Когда победим фашистов — будет счастливая жизнь.

— Всегда так говорят, когда идет война, — горестно вздохнул первый аксакал. — Я живу очень долго, а до сих пор не знал, что такое счастливая жизнь…

— В райкоме партии мне сказали, что ваш колхоз опять не выполнил план по мясу, — жестко сказал Керим, и глаза его превратились в щелки. — Мне стыдно за тебя.

Аксакалы испуганно заморгали и разом заговорили:

— Ты стал большим начальником, Керим, и забыл, какой это тяжелый труд — пасти овец!

— Опять не хватило кормов и опять был падеж. Как тут выполнить план?

— Мы стараемся изо всех сил. Сами едим впроголодь — все отдаем.

В это время пожилая женщина внесла на большом блюде дымящийся бешбармак, поставила в центр кошмы. Старики разом замолчали, голодные взгляды устремились на мясо.

— Впроголодь живете? — спросил зло Керим. — Все отдаете? А это что?

— Как тебе не стыдно, Керим? — испугался старик. — Мы встречаем тебя и твоего друга как дорогих гостей…

— Он зарезал своего последнего барана, — чуть ли не со страхом сказал второй аксакал. — Разве можно не угостить больших начальников бешбармаком?

— Аллах и так посылает нам каждый день тяжкие испытания…

— Оставьте вы своего аллаха. — Керим резко встал. — Испытания он посылает всем. Мяса нужно сдать столько, сколько требуется по плану. Прости, но по-другому нельзя. Если колхоз не выполнит план, я буду разговаривать с тобой как… с врагом народа. По закону военного времени. Ты знаешь, что это такое, — сурово отчеканил Керим. — А этот бешбармак отдайте детям. — И Керим вышел из юрты, ни с кем не попрощавшись.

Пришибленное, перепуганное молчание воцарилось в юрте. Аксакалы смотрели на Антипова, словно ждали от него каких-то слов.

— Ничего, аксакалы, все будет хорошо. Извините, — сказал наконец Антипов и тоже встал.

— Кто этот аксакал? — поинтересовался Антипов, когда они возвращались домой. — Тоже бывший бай?

— Мой отец, — односложно ответил Керим, неподвижно глядя прямо перед собой.

…В молчании они ехали по степи. Уже скрылись за горизонтом юрты, вокруг — снега и снега, и кровавое солнце скатывалось к горизонту.

— Я устал быть жестоким, — нарушил молчание Керим, и желваки заиграли у него под скулами. — С шестнадцати лет поднялся на борьбу со злом, а с тех пор зла в мире стало еще больше… Почему, кто мне объяснит?

Антипов молчал.

— Сколько людей уже погибло и сколько еще погибнет, кто знает? Бог? Аллах?

— Хватит, успокойся! — попросил Антипов.

Керим обжег плеткой лошадь и поскакал дальше.

…Придя с работы, Витька Парадников сидел в своей голубятне при свете зенитной гильзы. Кормил голубей, менял воду в консервных банках, выгребал сор и помет.

У барака кто-то играл на гармонике и несколько голосов пели частушки и смеялись:

После паузы снова:

Витька, задумавшись, сидел с голубем на руках, машинально гладил его, расправляя перья. Лицо у него было печальное.

Он сунул голубя за пазуху и выбрался из голубятни. Закрыл дверь на щеколду и замок, двинулся к бараку…

…Обошел его со стороны, где светились окна. Длинный ряд освещенных прямоугольников. Окно Маши он нашел безошибочно. Привстал на цыпочки, заглянул…

…Они сидели за столом, и Маша держала на руках своего Игорька. Этот проклятый Антипов что-то рассказывал ей, Маша смеялась, закидывая голову назад. А этот чертов Антипов строил ей рожи, размахивал руками. Небось врал что-нибудь про свою полную опасностей «оперативную» жизнь.

Глаза у Витьки светились и печалью и завистью, нервная гримаса подергивала лицо. Голубь был у него в руках, и пальцы так сдавили птицу, что она судорожно задергалась. Витька опомнился, разжал пальцы, погладил голубя по головке.

Вдруг в отдалении послышался громкий скрип шагов. Витька отпрянул от окна.

По тропинке от оврага шла его мать с вязанкой дров за спиной. Она увидела Витьку, остановилась, тяжело дыша, бросила вязанку на снег.

— Ты чего тут, Витек? — спросила мать.

— Ничего… так…

Витька мельком оглянулся на окно, но острый глаз матери подметил. Она шагнула к окну и тоже заглянула, тут же отошла: — Чего ты за ними, как сыщик? Нехорошо, Витька… Ну-к, помоги лучше…

Витька сунул голубя за пазуху, молча закинул за спину вязанку и двинулся по тропинке.

Мать молча шла следом. Вдруг сказала после долгой паузы:

— А все ж интересно, чем он ее таким улакомил, черт хромой…

— Ничем, — зло ответил Витька. — Липнет к ней как банный лист…

— Ладно, не нашего ума дело, — сказала мать. — Ты Люську с Ленкой покормил?ж

— Покормил.

— Картошку почистил?

— Почистил…

— Вот и молодец, Витька, вот и хорошо… А ноги у меня гудят… Прямо в голове отдается… От отца что-то долго ничего нету, — бормотала озабоченно мать. — А Верка Ткачук похоронку получила… И Татьяна Севостьянова тоже… Ревели как белуги…

Витька шел впереди, шмыгал носом, и по щекам ползли слезы.

Завод ни днем, ни вечером, ни ночью не гасил огней. Зарево над заводом размывало вечернюю темень. И стоял неумолчный грохот.

…Витька закончил обтачивать болванку чуть позже того, как прогудела сирена, возвещавшая конец смены. Бросил болванку в ящик, выключил станок, промасленной ветошью стал вытирать руки.