— Не капризничай, я на работу из-за тебя опоздаю! Какой папа? Нету у тебя никакого папы! И дядя Роба тебе не папа! Просто дядя — и все!

Голдаев поднялся, сунул в карман папиросы и пошел из дома…

…Венька Черепанов в кузове КрАЗа жег остатки солярки. Бросал в костер промасленное тряпье, ветошь. Рыжие хвосты пламени метались под ветром. Вновь над ним прострекотал вертолет. Прошел высоко в мутном небе и пропал.

— Эге-ге-ей! — г кричал Венька, приплясывая и размахивая руками.

Он совсем заколел, от холода трясло и колотил сухой кашель. Солярки в канистре оставалось совсем на донышке…

…В диспетчерской на Воропаевской ГЭС беспрестанно работала рация. В наушниках слышался голос пилота вертолета:

— Четыре раза прошел весь указанный участок трассы. Машины нигде не видно. Какие будут указания? Прием.

— Ищите! — хмуро отвечал диспетчер. — Ищите, пока не сожжете все горючее. Попробуйте пройти по сторонам. В направлении Корсукара.

— Вас понял. Пройти в направлении Корсукара. Очень плохая видимость. Буду искать…

…А перекрытие реки продолжалось. Самосвалы шли и шли, один за другим сбрасывая в стылую воду тяжеленные бетонные кубы. Горловина реки медленно сужалась, и вода в этом месте бурлила с особенной силой. Толпы строителей на обоих берегах реки терпеливо следили за борьбой. Замерли в небе стрелы башенных кранов…

…Голдаев продолжал идти с упорством обреченного. Кончилась во фляге водка, и он выбросил флягу. Шаг, еще шаг. Когда нога проваливалась, казалось, отрывались внутренности. Мышцы лица одеревенели, брови и ресницы были белыми от инея.

— Вера… Вера… неужели не дойду? — хрипло бормотал он.

— Ну, и черт со мной… на хрена она нужна, такая жизнь?

Черно-синяя полоса леса, видневшаяся на горизонте, казалось, стала ближе. Плохо слушались ноги, холод был теперь внутри него. Вот он провалился и упал плашмя, лицом в снег, и уже не было сил подняться. Голдаев подтянул колени к животу и закрыл глаза. Сладкая истома разлилась по всему телу. Мир качнулся и поплыл, засверкала снежная равнина, солнце сделалось яркое и горячее.

— Ах, Вера, Вера… Не могу… силенок не хватило…

Он силился вызвать в памяти ее лицо и не мог. Черты расплывались в белесом тумане, оставалась только улыбка, страдающая, жалеющая…

…И вместо Веры вдруг предстало перед глазами полузабытое лицо матери, ее скорбные глаза. Вспомнилось, как он уезжал из дома.

— Для того я тебя, охломона, ростила? — говорила мать. — Шоб ты мать родную бросал да бежал, глаза вылупив?!

Робе тогда было двадцать три, недавно из армии пришел. Он отмалчивался, собирал в фибровый чемоданчик нехитрые пожитки.

— Ить я одна осталась, слышишь, дьявол бесчувственный, совсем одна, и ты меня бросаешь?! — заскорузлым коричневым пальцем мать утирала мутную слезу.

— Я тебе помогать буду, — буркнул Роба. — Деньги присылать.

— Да подавись ты своими деньгами, помогалыцик! — вскрикнула мать. — Больно нужны мне твои деньги! Все он на деньги меряет!

— Ну что, прикажешь мне всю жизнь за твою юбку держаться? — вскинулся Роба. — Мне״ одному пожить интересно, понимаешь ты это, колода старая? Отца ты много дома видала?! Всю дорогу — на заработках!

— Отец печник был, дуралей! Работа такая — по другим деревням ходить… А ты куда навострился?

— На кудыкины горы…

— Вырастила волчину, прости господи… — всхлипнула мать. — Ить помру я скоро, анчутка! Похоронить некому будет!

— Не бойся, не помрешь. Чуть что — сразу помирать собирается…

— Да уж давно помереть надо было, зажилась… О, господи, извелась семья под корень…. А с Галькой что будет, аспид? — снова выкрикнула мать и ткнула пальцем в сторону двери, где стояла на пороге девушка чуть больше двадцати лет, в китайском светлом плаще и пуховой шапочке. Она стояла, опустив голову, молча слушала перебранку и носком резинового сапога чертила на полу узоры.

Роба наконец собрался, примял рукой ворох рубах, носков и другого барахла в чемодане, захлопнул крышку, щелкнул замками.

— А что Галька? — после паузы зло ответил он. — Она сама по себе.

— Она всю армию тебя ждала! А теперь ты ее тож бросаешь, сукин ты сын!

— Ладно, мать, не кричи! Сам знаю, что делать!

— Ты знаешь — знальщик какой! Посмотрел бы батя на родного сына! Как он мать да невесту бросает!

Девушка Галя подняла голову, пристально посмотрела на Робу и молча вышла из дома. Без стука, аккуратно прикрыла за собой дверь.

— Галь! Подожди, Галя! — Роба выбежал следом за ней.

Девушка быстро шла вдоль заборов и даже не обернулась. Роба переминался у дома, смотрел ей вслед, но догонять не стал.

И в эту секунду отворилась дверь и мать выбросила на улицу чемодан Робы, пальто и кепку. Дверь тут же закрылась, звякнула щеколда. Роба опешил от неожиданности, потом забарабанил кулаком в дверь:

— Ну и черт с тобой, коряга старая! Еще пожалеешь!

— Я-то пожалею?! — из-за двери отвечала мать. — Гляди, Робка, как бы тебе жалеть не пришлось!

— Ладно, не грозись! — Он надел пальто, подхватил чемодан и широко зашагал по улице, прямо по грязи, по лужам. Был он тогда совсем молод, только отслужил Э армии, и казалось ему, что дальше в жизни все будет хорошо, так, как ему хочется…

…Солярка у Веньки кончилась, костер погас, и он теперь околевал, скрючившись в кабине. Руки и ноги окончательно онемели, и он их не чувствовал. Сон наползал, заволакивал сознание.

— Ах, Ленка, Ленка… — он с трудом шевельнул губами. — Неужели больше не увидимся?

— …Давай, давай, просыпайся, дружище! — Две сильных руки трясли спящего Веньку, несколько раз больно хлестнули по щекам.

Он с трудом открыл глаза и увидел склоненное над собой бородатое лицо.

— Порядок, проснулся! — заулыбался бородатый парень. — Гладышев, давай сюда водку!

В кабину влез Гладышев, протянул флягу с водкой.

— Венька, чертова душа, ты что же это? Околеть решил?! Рановато, Вениамин! Пей-ка лучше, сейчас будешь как огурчик!

Бородатый чуть не силой вставил горлышко фляги Веньке в губы:

— Давай, не выпендривайся! Для здоровья надо!

Венька сделал два глотка, оттолкнул флягу, закашлялся.

— А Голдаев где, Веня? — спрашивал Гладышев.

— В Корсукар ушел… пешком…

— Фью-ить! — присвистнул Гладышев. — Совсем сдурел наш Робертино. Где ж его искать-то?

А по снежной целине от укатанной дороги к самосвалу ходил бульдозер, расчищая снег. На дороге урчал трактор.

— Заворачивай сюда, Володя-а! — закричал Гладышев трактористу, выпрыгивая из кабины. — В Корсукар поедем!

…Пилот вертолета докладывал в диспетчерскую:

— КрАЗ нашли примерно в семи километрах от трассы. Один водитель живой. Обморозил руки. Напарника нету. Ушел пешком по целине в Корсукар. Следы замело. Как поняли? Прием.

— Возвращайтесь на базу. Спасибо от всех…

…Голдаев не знал, сколько времени он пролежал в снегу. Очнулся, когда стало вечереть. Боль пронизала всего, от пяток до головы. Он застонал и попытался встать. Но сил не было. Он пополз, вспахивая глубокую широкую борозду в целинном снегу. Мычал, стиснув зубы. Полз и полз. Все медленнее и медленнее. Замер, уткнувшись лицом в снег…

…Когда начало смеркаться и снова началась пурга, Голдаев вдруг увидел огни поселка Корсукар. Остановился, не поверив своим глазам. Не мираж ли это, не бредит ли он? Огни пронзительно светили сквозь метель. Голдаев двинулся вперед, медленно и тяжело. Сердце рвалось наружу.

Он дошел. Родители Веры жили на окраине поселка, и Голдаев долго искал их дом. Спрашивал прохожих:

— Шестнадцатый дом не знаете где?

— По какой улице?

— Красноармейская…

— Во-он на углу. Там развилка будет, правее бери — и на углу дом шестнадцать. Кого надо-то?

— Человека… женщину одну… — Голдаев шагал с трудом, и прохожие оборачивались, принимая его за пьяного.