…Поменялись они под утро. Пурга не утихала, сыпала и сыпала тяжелый, сухой снег. Медленно занимался зябкий рассвет. Голдаев устало курил, а Венька вцепился в баранку, с напряжением таращил глаза. Он старался не упустить из виду чернеющий в пурге кузов идущего впереди КрАЗа.

— На третью переведи, чучело, — сказал Голдаев.

Венька перевел скорость, и КрАЗ действительно пошел легче. Венька благодарно посмотрел на Голдаева и снова уставился вперед. Ритмично работали «дворники».

— И не напрягайся ты так, а то через два часа трупом будешь, — вновь посоветовал Голдаев. — Расслабься.

— Не могу… не получается…

— А ты попробуй… На спинку откинься, ноги вытяни.

Венька попробовал, но тут же вновь выпрямился, наклонился вперед.

— А что ж ты раньше в Воропаевск за ней не поехал? — вдруг спросил Голдаев.

— А работа? На базе и так механиков раз, два — и обчелся, а я уеду. Вся работа станет.

— Ты ж ее вон как любишь…

— Люблю, конечно…

— Так надо было сразу — за ней!

— А работа? — коротко глянул на него Венька.

— Ну, Вениамин! — И Голдаев захохотал.

Венька не обиделся, только вздохнул — он привык к подобной реакции на свои слова.

— А вы все бросили бы и поехали? — спросил он.

— Я бы? — Голдаев внезапно осекся, замолчал. — Если бы… я бы…

Он не знал, что дальше сказать, и медленно стал наливаться злостью. Вдруг заорал:

— Скорость сбрось, деятель! Машина юзом идет, не видишь?!

Венька послушно выполнил приказание, но все же спросил:

— Так как же, Роберт Петрович?

— А вот так же! Если б полюбил, то хоть на край света! Хоть к черту в зубы, понял?

— И так с вами бывало, Роберт Петрович? — не отставал Венька.

— Еще будет…

— Как так? — Венька удивленно повернулся к нему всем корпусом и на мгновение выпустил баранку из рук. Этого мгновения было достаточно, чтобы самосвал плавно и мягко пошел в кювет, зарываясь носом в целинный снег.

— Вправо баранку, раззява, вправо! — закричал Голдаев, но удержать тяжелую машину было уже невозможно. КрАЗ носом съехал вниз, на обочину.

— Давай задний!

Натужно завыл двигатель, машина дернулась, но назад не пошла.

— Вперед! Да резче выжимай газ! Теперь назад! — Голдаев толкнул Веньку в плечо: — Пусти-ка!

Венька уступил водительское место, и Голдаев отчаянными усилиями пытался вырвать машину из снежного плена, но все попытки оказались безуспешными. КрАЗ увязал все глубже и глубже.

Они выбрались из кабины и лопатами пытались откапывать колеса. Выла и стонала пурга, вокруг не видно ни зги — сплошная пелена крутящегося, несущегося к земле снега.

Они работали лопатами до изнеможения. Лица одеревенели, и казалось, что ветер пронизывает до костей. Забрались передохнуть в кабину. Здесь было тепло, уютно светили лампочки на приборном щитке, негромко, обнадеживающе постукивал двигатель.

— Пока движок живой — шансы есть… — сказал Голдаев.

Венька молчал. Голдаев отхлебнул из фляги водки, закурил.

— Ну, что замолк, деятель? — наконец спросил Голдаев.

— А что? — испуганно спросил Венька.

— Говори что-нибудь. Рассуждай, философствуй… Про жизнь, про любовь. — Голос Голдаева был злым. — Нам теперь тут долго бок о бок тереться.

— Может, ребята за нами вернутся? — неуверенно сказал Венька.

— Дожидайся, — усмехнулся Голдаев. — Они только утром расчухают, что нас нету.

— Как — утром? — вздрогнул Венька.

— Вот так… Кому придет в голову назад оглядываться?

— А если они раньше увидят, что нас нету?

— Все равно назад поворачивать не станут. Развернуться не смогут. По такой пурге… побоятся… — Голдаев приоткрыл дверцу, выглянул наружу и тут же захлопнул.

Снова надолго замолчали. Сидели в темноте. Вдруг Голдаев включил свет, достал карту и начал внимательно изучать ее, едва слышно приговаривая:

— Так, так… по времени как раз напротив должны быть… Сколько у нас горючего? — Он посмотрел на датчик. — Часов на шесть хватит. Э-эх, выручай нас бог и дьявол!

Он погасил свет в кабине, уселся поудобнее, взялся за руль. Взревел двигатель. Голдаев сначала подал чуть назад, потом мгновенно перевел скорость и бросил машину вперед. Могучий КрАЗ задрожал от напряжения, прошел несколько метров вперед и встал. Но Голдаев водате ль был мастерский. Он тут же дал задний ход и, пройдя немного назад, вновь бросил машину вперед. КрАЗ пробивался в непролазном снегу метр за метром. Голдаев нещадно выжимал из двигателя все, что мог.

— Давай враскачку, родимый, враскачку… — цедил Голдаев сквозь зубы, и лоб у него покрылся испариной. — Потихонечку… враскачечку, пошло-поехало…

Машина все дальше и дальше уходила от трассы, и тут Венька забеспокоился. Голдаев вел ее только ему известным путем.

— Куда мы едем? — спросил он, но Голдаев не ответил, может быть, не расслышал.

— Дорога ведь сзади? — уже закричал Венька. — Куда мы едем?

— В Корсукар! — отрывисто ответил Голдаев.

— Заче-ем?!

— Не твое дело!

— Нам в Воропаевск надо-о, Роберт Петрович! Наг там жду-ут!!

— Через Корсукар другая дорога есть! Лучше!

— А если нас на трассе искать будут?!

— Отвязни! — яростно глянул на него Голдаев. Твое дело телячье!

— Как это — телячье?! — И Венька весь потянулся к нему, будто хотел ухватиться за баранку.

Одной рукой Голдаев отшвырнул его в угол кабины. Тот ударился боком о дверцу и, казалось, смирился.

А Голдаев продолжал упорно гнать машину вперед. Снег доходил до бортов, скорость — не больше двадцати километров.

Венька вновь рванулся к рулю, закричал:

— Назад поворачивайте, кому говорю?! Не имеете права!

Голдаев коротко ударил его в скулу:

— Не лезь, щенок! Прибью!

Машина, надрываясь, ползла вперед. В кузове выросла громадная гора снега, и КрАЗ теперь походил на горбатое доисторическое чудовище. Голдаеву вдруг вспомнилось, как они познакомились…

…Он возвращался в Кандым на базу. Вечерело. Отпустила заря. И вдруг на дорогу выбежала молодая растрепанная женщина, вскинула вверх обе руки. Голдаев затормозил, удивленно глядя на нее. До Кандыма было не меньше тридцати километров, откуда она тут взялась?

— Помогите! Умоляю! — Губы у нее кривились, лицо заплаканное, в распущенных волосах запутались хвойные иглы, паутинки. — Я мальчика потеряла!

— Где? — Голдаев выбрался из кабины, закурил.

— Здесь, в лесу. И сама заблудилась, и сын… Боже мой, я с ума сойду! С утра хожу кричу. Умоляю, помогите, сделайте что-нибудь!

— Дела-а… — протянул Голдаев, окидывая взглядом непролазную чащу. — Где ж тут искать-то? Как вы в лесу-то оказались?

— По грибы поехали, — плачущим голосом отвечала женщина. — На рейсовом автобусе.

— А где сошли?

— На пятнадцатом километре.

— А это тридцатый, гражданочка, соображаете? Вы целые пятнадцать километров в лесу отмахали! — изумилея Голдаев.

— Я сына искала… ходила кричала — нету нигде…

— Его здесь и не будет. На пятнадцатый километр ехать надо, — категорически заявил Голдаев. — Небось на шоссе вас и ждет.

Они поехали к городу, но на пятнадцатом километре мальчика не оказалось. Женщина заметалась вдоль лесной опушки громко крича:

— Его-ор! Его-ор!

Она уходила все глубже и глубже в лес, продолжая полным отчаяния голосом выкрикивать имя сына:

— Его-ор! Его-ор!

Голдаев и сам не знал почему, но пошел за ней следом и тоже стал звать, складывая ладони рупором:

— Его-ор! Его-ор!

Они проискали мальчишку до поздней ночи, охрипли от крика.

— Может, я в город махну да милицию вызову? — предложил он, но женщина не ответила. Она как сомнамбула продиралась сквозь чащу и звала с упорством сумасшедшего:

— Его-ор! Его-ор!

И Голдаев, досадуя на себя в душе, шел за ней и тоже звал. Потом ругался:

— Кто отпускает мальчишку в лесу? Соображать надо, гражданочка!

Что ему эта незнакомая женщина и ее пропавший мальчишка?