— Чем дурнее, тем смелее… — пробормотал кто-то из шоферов.
Остальные не ответили, смотрели затаив дыхание.
И вот КрАЗ вылетел на противоположный берег, подняв тучу снежной пыли, остановился.
— Урра-а! — заорал Венька и подбросил шапку.
— Ас, черт возьми! — обернулся к товарищам Гладышев. — Молодец!
— Маладэц! — горячо поддержал его Чиладзе.
Остальные молчали, смотрели, как Голдаев идет к ним через мост. Вот подошел, остановился, потирая озябшие руки.
— Маладэц, Роба! — Чиладзе долго тряс ему руку.
— Вы как хотите, а я в объезд поеду, — сказал Репьев. — Мне это геройство до лампочки. Я свою жизнь не в дровах нашел.
Сощурившись от ветра и налетавшего снега, Голдаев смотрел на Репьева и вдруг круто повернулся, зашагал к следующему КрАЗу. Сел в кабину. Только тогда шоферы зашевелились:
— Да остановите вы его!
— Гладышев, ты главный, чего же ты?
— Со смертью играется наш Роба!
— А что ему? По нем дети не заплачут!
— Выдрючивается перед всеми напоказ! Почище героев видали!
Гладышев и за ним Чиладзе бросились к машине, но Голдаев уже двинулся. Истошно взвыл двигатель, и КрАЗ рванулся вперед, будто прыгнул. Фонтаны снега вырвались из-под колес. Вот КрАЗ влетел на мост и опять заплясали, треща и прогибаясь, доски, даже сам мост заходил ходуном. Сколько раз казалось, что вот сейчас доска вылетит из-под колеса и тяжелая машина рухнет набок, но спасали последние секунды. Всего несколько минут продолжалась сумасшедшая гонка. Лицо Голдаева окаменело, ни один нерв не дрогнет, только взгляд мечется вверх-вниз, вниз — на мост, вверх — на дорогу впереди. Заметная испарина выступила на лбу.
КрАЗ благополучно миновал мост и затормозил рядом с первым. Голдаев выбрался из машины, и было заметно, как у него дрожали руки, когда он прикуривал, спиной загородив пламя зажигалки от ветра. Потом он опять возвращался через мост, чувствуя, как от! напряжения у него дрожат ноги. Два самосвала теперь были на том берегу, семь — на этом.
Голдаев молча подошел к следующей машине. Репьев загородил ему дорогу:
— Это моя машина, не тронь.
Голдаев оттолкнул его с такой силой, что тот едва не упал.
— Гладышев, скажи ему, что он вытворяет! — закричал Репьев.
Голдаев тем временем медленно забрался в кабину. Подошли Гладышев, Кадыркулов, Шутиков, Чиладзе.
— Роба, в самом деле, кончай дурить.
— Я в объезд не поеду! — бешено глянул на них Голдаев. — Мне мимо Корсукара надо, понял?!
— Зачем?
— Надо!
— Не хотят ребята через мост ехать, пойми. Зря рисковать не хотят!
— Я вам все машины на ту сторону перегоню, если вы такие… осторожные! — Он презрительно усмехнулся и рывком захлопнул дверцу.
КрАЗ рванулся с места, пошел на скорости к мосту.
И снова сумасшедший, цирковой «номер». Самосвал плясал на досках, чудом минуя провалы в настиле.
— Что ему в этом Корсукаре? — Гладышев зло сплюнул, глянул на Веньку. — Он ничего не говорил, зачем ему в Корсукар надо?
— Да нет… — Венька пожал плечами и вдруг тоже пошел к машине. — Я тоже поеду.
— Я те поеду! — Голдаев успел схватить его за плечо. — Так поеду, что маму забудешь, сопляк паршивый!
— Нэт, так нэльзя! Стоим и смотрим, а человек жизнью рискует. — И Чиладзе пошел к машине.
Гладышев останавливать его не стал. Остальные молчали. Чиладзе включил двигатель, медленно повел КрАЗ к мосту.
— Еще один припадочный, — сказал Репьев.
Чиладзе ехал слишком осторожно и медленно. Сноровки
Голдаева у него не было. Тот в третий раз благополучно миновал мост, перескочил на другой берег, а Чиладзе провалился на самой середине. Одно спаренное колесо проскочило в дыру, машина грузно осела, накренившись набок, с треском лопнула доска, и второе заднее колесо провалилось в пустоту, и теперь КрАЗ напоминал присевшее на задние ноги чудовище. Задние колеса висели под настилом, осями зацепившись за арматурные балки, и уже никакие силы не могли вытащить их оттуда.
Толпа шоферов почти одновременно ахнула, только Репьев закричал зло:
— Доигрались, мать вашу!
Все побежали на мост.
— Ах, собака! Я ее маму! Чуть-чуть не рассчитал! — Чиладзе бегал вокруг машины.
— Куда лез?! Кто тебя просил?! — орал на него Гладышев.
Все суетились вокруг машины, осматривали, что-то советовали. Только Голдаев курил с равнодушным видом, и на разгоряченном лице таял снег. Пурга усиливалась.
— Ну, что теперь делать, Роба? — подошел к нему Гладышев.
— А что? — спокойно глянул на него Голдаев. — Три машины так пойдут, а пять в объезд через новый мост погоните. Устроим соревнование, кто раньше. — Он усмехнулся.
— А с этой что делать? Мне за нее голову оторвут!
— Без паники, Юра. Придет вертолет, на тросах подымут — и все дела. А пока тут повисит, не прокиснет. — Он выплюнул изжеванный окурок и пошел на тот берег. — Я на машине Репьева пойду!
…Уже ночью Степана Егорыча разбудил телефонный звонок. Перегнувшись через спящую жену, он зажег ночничок, взял трубку:
— Федоткин на проводе… Товарищ Гуров? Напрасно волнуетесь, колонна КрАЗов вышла… А как же, Федоткин не тютя-матютя, как обещал, так и сделал… Не стоит благодарностей, товарищ Гуров, только кричать на меня в другой раз не надо. Доброго здоровья, покойной ночи. — Степан Егорыч положил трубку, подумал и, перебравшись с кровати на пол, нашел папиросы, зажигалку. Задумчиво уставился в синеющую ночь. Пурга гуляла вовсю. Как там его бедолаги-перегонщики? Степан Егорыч много лет занимался этим делом, знал, какое оно тяжкое…
…Теперь три КрАЗа гудели в ночи, прокладывая по целине глубокую колею. Голдаев был за рулем последней машины, напряженно смотрел вперед, изредка встряхивал головой, прогоняя наползающий сон. Он уже чувствовал изрядную усталость. Венька дремал, забившись в угол кабины. В мощных лучах фар крутились снежные вихри. «Дворники» едва успевали счищать с ветрового стекла налипающий снег.
— Ну-к, ты, деятель, — хриплым голосом спросил Голдаев. — Посмотри, когда Корсукар будет.
Венька встрепенулся, достал из-за пазухи измятую влажную карту:
— По идее, должны пройти на рассвете… Но ведь мы с графика сбились…
Снова надолго замолчали. В езде по зимнику главное — не сбиться с твердого покрытия дороги и не ухнуться в бездонную снежную целину. В ней и трактора увязнут. Венька съежился и опять задремал. А Голдаеву опять вспомнилось…
…На шоссе у автозаправочной станции вытянулась длинная очередь автомашин. Жарко. Над горячим асфальтом струилось марево. Голдаев встал, как положено, в очередь, задремал в кабине, надвинув кепку на глаза. На самом солнцепеке человек десять шоферов играли в «жучка». Один становился спиной к остальным, прижимал руку к боку, открыв ладонь. Стоящие сзади били по ладони, и нужно было отгадать, кто ударил. Играли с ленцой, без энтузиазма. Несколько цыганок в длинных, до пят, черных платьях и цветастых шалях ходили по автозаправке, приставали к шоферам, предлагая погадать, а то и просто клянчили деньги. Одна молодая, с распущенной косой, черной, как воронье крыло, держала на руках чумазого годовалого ребенка.
— Эй, красивый, дай погадаю, — услышал Голдаев сипловатый прокуренный голос. Он скосил глаза и увидел стоящую у кабины молодую цыганку с ребенком на руках.
— Позолоти ручку, бриллиантовый мой, все скажу, ничего не утаю, что с тобой было, что будет, почему тоска у тебя на сердце…
Голдаеву даже не по себе сделалось под этим обезоруживающим глазом. Он достал трешку, открыл дверцу и опустил руку с деньгами. Женщина с неуловимым проворством ухватила его руку, притянула к себе.
— Ты такой красивый и везде желанный, и женщины тебя любят, и удача спит у тебя в головах, но почему тоска поселилась на сердце, бриллиантовый мой? Потому что есть красавица, от который ты сам ушел, а теперь думаешь о ней, страдаешь и злишься…
— Ну, ладно, хватит шаманить, вали отсюда. — Он попытался выдернуть руку, но цыганка держала крепко. Годовалого ребенка она положина на ступеньку кабины.