— Ма-ам… — на пороге вновь появился мальчик. — Ты скоро?

— Закрой дверь и ложись спать! — крикнула мать.

— А сказку?

— Закрой дверь, я кому сказала?!

Мальчик испуганно закрыл дверь.

— Ну, хорошего понемногу. — Голдаев погасил окурок в большой, цветного стекла, пепельнице и взялся за лямки рюкзака. — Не поминай лихом, Веруня… Было хорошо, и на том спасибо… — Он внимательно взглянул на нее, еще раз ласково потрепал ладонью по щеке: — Не сердись, Веруня, такой уж я человек…

— Какой? — перебила она.

— Такой… Сам от этого страдаю, так что не сердись. — Он невесело улыбнулся.

— Но почему, почему?! — едва не закричала она.

— Ну, скучно стало… и не в тебе тут дело… скучно — и все. — Он легко закинул рюкзак за спину, направился к двери.

— Бог тебя накажет, Роба, — сказала она ему вслед. — Обязательно накажет… — Она всхлипнула и прикусила себе руку, чтобы не разреветься в голос…

— …Я ей говорю: «Ленка, я для тебя что хочешь сделаю! — продолжал говорить Венька. — Умру, а еделаю!» А она опять смеется, говорит: «Дубленку французскую достань». Вот ведь женщина, а?

— Достал? — очнувшись от воспоминаний, спросил Голдаев.

— Достал! — Венька махнул рукой. — За этой проклятой дубленкой в Москву летать пришлось. Все комиссионки обегал, продавщиц на коленях умолял, подарки дарил — сумасшедшее дело…

— Ну, и как она? — лениво полюбопытствовал Голдаев. — Благодарила?

— Куда там! Смеется! Какой ты, говорит, глупый, я же пошутила! Хорошие шутки!

— Дубленку-то взяла?

— Взяла. Перед подругами хвасталась… У вас так не бывало, Роберт Петрович?

— У меня по-всякому бывало!

— Да, вы — человек бывалый, а я что… салага, — вздохнул Венька.

— Сколько тебе? — спросил Голдаев.

— Двадцать два. Я в прошлом году только из армии пришел.

— Раз в армии отслужил, значит, мужчина, — утешил его Голдаев. — А как твоя девушка в Воропаевске оказалась, не пойму что-то.

— Уехала… — Венька сразу погрустнел. — Уехала — и все.

— К кому?

— Не знаю…

— Одна уехала?

— Не знаю… Письма писал, не отвечала… Потом слух пошел, что она в Воропаевске на стройке работает… Потом кто-то сказал, что она туда за каким-то парнем поехала… Только я не верю. Вот приеду, все выясню…

Из передней машины высунулся Репьев, помахал рукой и начал тормозить. Голдаев тоже затормозил.

Репьев выскочил из кабины, подбежал:

— Как у вас?

— Как у вас, так и у нас.

— В Терновой ужинать будем? Головной спрашивает.

— Возражений нет, — улыбнулся Голдаев.

— Вроде к вечеру пурга вовсю разгуляется, ты как считаешь?

— Напарник мой не боится. — Голдаев насмешливо глянул на Веньку. — А мне перед ним опозориться нельзя.

— Противное дело. Ну ладно, видали виды и похуже, — махнул рукой Репьев и побежал к своей машине.

— Давайте я поведу, Роберт Петрович, — предложил Венька.

— Отдыхай, мне так спокойнее…

Стало быстро темнеть, и Ґолдаев включил ближний свет, и закружили первые тяжелые снежинки, с каждой минутой все гуще и гуще, и скоро сквозь ровный гул двигателя явственно донесся вой ветра.

— Завыла, зараза… — пробормотал Голдаев. — Теперь держись.

Плотная шевелящаяся завеса пурги висела прямо перед капотом, и даже мощный свет фар не мог ее пробить. Они словно потонули в зыбкой молочной пелене и двигались на ощупь. Венька вертел головой по сторонам, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть.

— Ну, что примолк? — весело спросил Голдаев. — Давай говори чего-нибудь. Давно у меня такого говорливого напарника не было. Вот про девушек ты интересно рассуждаешь. Прямо теоретик!

— Смеетесь? — покосился на него Венька.

— Зачем? Женский вопрос, брат, — это тема вечная. Все писатели об нее зубы обломали!

Все громче за стенами кабины завывала пурга. Изредка встряхивало. Машины шли друг за другом в глубокой снежной колее. Трудней всего приходилось первому, который эту колею торил в глубокой целине.

— Я тоже об это дело зубы обломал, — прискорбно сообщил Венька.

Голдаев покосился на него, коротко рассмеялся.

— Вот почему она уехала, как вы думаете? Скучно стало? Конечно, городишко наш паршивенький, сам понимаю… Но ведь могла бы сказать, посоветоваться… Или, может, я ее чем обидел?

Голдаев начал тормозить. Быстро приближался борт шедшего перед ним самосвала.

— Ччерт… — поморщился Голдаев и приказал; — Нука узнай, что там стряслось.

Венька послушно выскочил из машины.

КрАЗы встали перед почти наполовину разбитым мостом. Доски настила большей частью повылетали и полопались, и казалось, ехать не по чему. Голый металлический каркас, а под ним бугристый, запорошенный снегом лед. Почти все шоферы собрались на берегу перед мостом, рассматривали полуразрушенный мост, прикидывали, раздумывали.

— Гиблое дело по нему проскочить, — обронил Репьев. — Да еще на этих махинах.

— Дорога в рай, — коротко заключил Гладышев.

— Другой мост далеко? — спросил Кадыркулов. — У кого карта?

— У меня, — подошел Венька и достал карту с нанесенным на нее маршрутом.

Стали рассматривать при угасающем свете дня. Снег густо несся в воздухе, налипал на карту. У Веньки закоченели руки, но он терпеливо ждал, пока водители рассматривали карту.

— Сто сэмнадцать киломэтров вниз по рэке, такой крюк дэлать, вай-вай! — зацокал языком Чиладзе.

— Мне лично теперь торопиться некуда, — сдвинув шапку на затылок, сказал Гладышев. — Все равно жена на развод подаст.

— Кому некуда, а кому есть куда, — ответил Репьев.

— Детишки, што ль, голодные плачут? — весело спросил Кадыркулов.

— Кому надо, тот и плачет.

— А если ты с этого моста под лед спикируешь? — спросил Шутиков.

— Не, мужики, хочешь не хочешь, а крюк придется делать.

— Мы же тогда к перекрытию не успеем, — сказал Венька Черепанов.

— Ну давай, энтузиаст, пробуй! — предложил Гладышев.

Венька боязливо посмотрел на белый мост, где здесь и там чернели страшенные провалы.

— Но ведь мы же обещали к перекрытию, — уже неуверенно проговорил Венька. — Нас ведь строители ждут… Если надо, я могу первый попробовать…

— Одна попробовала — семерых родила, — ответил Шутиков, и все рассмеялись.

В это время подошел Голдаев, протиснулся к карте, посмотрел:

— Погодите, погодите, значит, если крюк делаем, то Корсукар в стороне остается? — с некоторой тревогой спросил он.

— А чего тебе в Корсукаре?

— Не-ет… я не согласен… — раздумывая, покачал головой Голдаев.

— Брось, Роба! — перебил его Гладышев. — Разворачивай, мужики, в объезд двигаем!

— А слабо рискнуть? — вдруг спросил Голдаев.

— Ты в своем уме, Роба?

— А что? Запросто…

— Кончай, не заводись. Решили, значит, едем в объезд.

— Нет, я, пожалуй, рискну… — Голдаев все еще раздумывал, глядя на мост. Потом он молча направился к головной машине. Все смотрели ему вслед, уверенные, что он шутит. Но когда Голдаев открыл дверцу, Гладышев кинулся следом к нему:

— Роба, не дури, слышишь? Тут ведь нырнешь — не вынырнешь. Я не разрешаю, Роба!

Но Голдаев уже захлопнул дверцу кабины, взревел двигатель, и машина двинулась вперед, с каждой секундой увеличивая скорость. КрАЗ вылетел на мост, и тонкие, ничем не закрепленные доски заходили ходуном под широкими спаренными колесами, прогибались, готовые вот-вот лопнуть, концы досок загибались кверху, пружинили, съезжали в стороны, открывали пропасть, но в ту же секунду колеса машины успевали перескочить на следующую доску, и вновь начиналась устрашающая пляска. Голдаев внешне был спокоен, смотрел то вниз, то вперед и скорости не снижал. Главное — не тормозить. Конечно, он не упадет в воду, но машина каждую секунду может провалиться между арматурными балками, и тогда ее не вынуть оттуда никакими силами. Хотя под тяжестью такой махины тонкие проржавевшие балки могут не выдержать, и тогда… Сейчас, сейчас, еще мгновение — и мост кончится и он будет победитель! По всем трассам все перегонщики будут судачить и удивляться его отваге! Доски под колесами трещали и хлопали.