— Ты поел бы, — сказала Маша. — В печке картошка с мясом, еще горячая.
— Не хочется… Я вот чайком балуюсь… Кто это на лошадях бесился?
— Пашка приезжал… Катался. — Маша прошла в другую комнату, устало опустилась на стул, помолчала. — Хорошо ему, катайся сколько влезет… Обратно в детство хочется… Раков бы ловила, в ночное ездила… Андрюш, тебе обратно маленьким хочется стать?
— Нет, мне и взрослым неплохо.
— Устала я что-то, Андрюш, — раздумчиво сказала Маша. — Вроде бы и ничего такого не делала, а устала…
Она говорила тихо, и Андрей не слышал. Он читал газету, удивленно, весело восклицал, находя что-то особенно интересное:
— Хе! Среди белого дня в столовой, расположенной на центральной усадьбе совхоза, с треском вылетели двойные рамы. Большой глухарь сделал три круга над головами ошеломленных поваров и… угодил на сковородку… Чего только не бывает, слышь, Маш?
Маша не отвечала, молча раздевалась в другой комнате.
— А вот еще пишут. В городе Ачинске Красноярского края украли самолет «Ан-2». Некий Дементьев. Он раньше работал пилотом. Когда его задержали, он пояснил: «Мне нужно было срочно поговорить с любимой девушкой. Мы поссорились, она села в электричку и поехала в Красноярск. А я выпил для храбрости и вот…» — Андрей смеялся, крутил головой, читал новые подробности.
— А ты бы украл самолет? — вдруг спросила Маша.
— Я? — Андрей оторвался от газеты, пожал плечами. — Что я, больной, что ли? Ему ж теперь года два дадут за хулиганку, как минимум.
Маша вздохнула, забралась в холодную постель, замерла. Андрей еще долго шуршал газетой, прихлебывал чай.
— Слышь, Машут, — доносился голос Андрея в темную комнату. — Одной дуре вырезали аппендицит и забыли в животе хирургические ножницы в одиннадцать сантиметров. Так она с этими ножницами почти полтора года прожила. Потеха!
Маша молчала.
Наконец газета прочитывалась от первой до последней строчки. Андрей вставал, сладко потягивался.
— Завтра тракторы для зяби ремонтировать будем. — Он заводил будильник. — Председатель к празднику обещал всем механизаторам премии выписать…
Он ложился рядом, просовывал руку ей под голову. Маша вытягивалась, как струна, лежала в напряженной неподвижности. И каждое его прикосновение судорогой отзывалось на ее лице. Андрей, казалось, этого не Замечал.
— Я все думаю, давай телевизор купим. Премии получим, добавим немного — и купим. Пусть небольшой, зато свой будет, а, Машут?
Его рука, поглаживая, скользнула по ее телу. Он молчал, ждал, что она ответит. Маша мелко задрожала, чуть отодвинулась:
— Давай купим, — сказала она.
— Да, забыл… — Андрей рассмеялся. — Я в клубе в хор записался. Голос у меня обнаружился. Буду теперь по вторникам и пятницам на спевки ходить. Потеха!
Он прижал ее к себе, зашептал:
— Ну че ты, Маша, че ты? Ребенка мне хочется, Маша…
И она не могла противиться. Руки у него были железные. Потом он спал и сладко чмокал во сне губами, посапывал. Маша лежала на самом краю кровати, широко открытыми глазами смотрела в смутно белеющий потолок.
«…Я знаю, вы любите его всей душой. И, наверное, Николай вас любит. Он парень честный и никогда не врет… Я знаю, так случилось, и никто тут не виноват. В жизни часто так случается. Но я все равно пишу вам и обращаюсь к вам не как человек, который тоже любит Николая всей своей жизнью, а как мать двоих детей. Вы, наверное, слышали о них. Они ни в чем не виноваты ни перед вами, ни перед всеми. Они только начинают жить и не поймут, за что судьба может обездолить их. В вашей воле забрать у них отца, забрать их счастье. Но подумайте, очень и очень вас прошу. На несчастье одних нельзя построить счастье свое. И простите, что написала вам. Я сижу здесь, далеко от Николая, и всякие слухи доходят до меня, а я не могу приехать, и сердце разрывается».
Маша отложила письмо. Она сидела одна за столом, в комнате общежития и рассматривала лицо в зеркале, вернее, не рассматривала, а смотрела на себя изучающим взглядом, словно спрашивала, как быть дальше.
Потом уронила голову на руки и будто умерла. Рядом лежал белый лист, исписанный ровным, убористым почерком.
Без стука отворилась дверь, и появился Петя.
— Привет, Джамайка, — сказал он.
— Стучать надо, — сказала Маша. — Не к себе домой идешь.
— Тыщу пардонов! — заулыбался Петя. — Я по делу.
Маша поправила волосы, взяла со стола письмо.
— На работу можешь сегодня не выходить, да и завтра тоже.
— Это почему?
— Машину разбил. Радиатор — вдрызг… Там, понимаешь, на седьмом участке — поворот и в канаве бетонные блоки свалены. А я груженый шел… В общем, отдыхай теперь… Хочешь, фокус покажу?
И, не дожидаясь ответа, Петя извлек из кармана бобрикового пальто колоду карт. Он поколдовал над ней, потом поднял вверх руку, сделал несколько непонятных пассов, и карты исчезли. Торжествующий Петя вертел в воздухе пустой рукой. Маша слабо улыбнулась:
— Ну, где она?
— А угадай. — Петя был наверху блаженства и тоже улыбался.
— Да ну тебя! Показывай.
Колода оказалась в другом рукаве пальто.
— Она у тебя небось на резинке привязана.
— Ничего подобного! — возмутился Петя. — Квалифицированная работа. Завклубом предложил в первомайском концерте участвовать.
— Ладно, раздевайся. Чаю хочешь?
— Могла бы чего и покрепче предложить, — сказал Петя. — Сам о себе не позаботишься, никто о тебе не позаботится.
Он выудил из кармана поллитровку, поставил на стол.
— Как думаешь, в цирк могут принять? — спрашивал Петя, снимая пальто. — Я уже двенадцать фокусов разучил… Мне шофером надоело работать, я в цирк хочу.
И неожиданно раздался стук в окно. Маша вздрогнула.
Петя посмотрел на окно, спросил:
— Кто это?
Маша молчала. Стук повторился.
Маша медленно подошла к окну, отворила его.
— Ты почему не пришла?
— Захотела и не пришла…
Сзади подошел Петя, увидел Николая, сказал извиняющимся голосом:
— Привет, Коля… А мы теперь гуляем. Машину я, видишь ли, раскокал. Радиатор — вдрызг! Может, выпьем по этому случаю?
Николай не ответил, он смотрел на Машу.
— А-а, ну ладно… — Петя тоже растерянно оглянулся на Машу. — Я, пожалуй, пойду тогда… К дружку загляну…
Он быстро надел пальто и вышел. Через несколько секунд вернулся, на цыпочках подошел к столу и взял поллитровку.
Маша стояла у окна.
— Я тебя три часа у клуба ждал, — негромко сказал Николай.
— Захотела и не пришла… Никогда больше не приду…
— Почему?
Маша не отвечала.
— Что случилось-то? Опять подружки донимали?
Маша молчала.
— Понятно… — Николай несколько секунд раздумывал о чем-то, потом показал рукой на стоявший неподалеку мотоцикл: — У приятеля на денек взял… Поехали за грибами, а? К ночной смене успеем.
Маша молча смотрела на него, и глаза медленно наливались слезами.
— В лесу сейчас красотища! Я и сковородку взял, и масла. — Он как-то жалобно посмотрел на нее, несчастно улыбнулся. — Поехали, Марусенька?
— Хорошо, — прошептала Маша, захлопнула окно и, упав на постель, заплакала.
Она плакала, уткнувшись в подушку.
А Николай, ссутулившись, стоял у мотоцикла и курил.
…Мотоцикл летел по дороге как ошалелый, взлетал на буграх, с ходу нырял в ямы. Волны грязи ложились в разные стороны.
Маша обняла Николая, прижалась к его широкой спине, обтянутой кожаной курткой. Красный мотоцикл трещал, как пулемет.
— Разобьемся, не гони… — тихо говорила Маша.
А Николай не слышал, кричал, поворачивая назад лицо:
— Боишься?! — И ветер раздувал ему щеки, бился в кожаную грудь. Он гнал мотоцикл так, словно действительно хотел разбиться.
Только-только расплескала осень по темной зелени багряные капли. Облетали первые листья. Они оставили мотоцикл на поляне и долго собирали грибы. Аукались, весело разговаривали, будто ничего особенного не произошло.