— Трогай, красивая!
— Это тебе не такси, — буркнула Маша, но ругаться расхотелось. Она выжала сцепление. Поехали. Парень что-то насвистывал, смотрел по сторонам. Был он крепкий, с обветренным лицом. Телогрейка и воротник клетчатой ковбойки были расстегнуты. Холода, значит, не боялся.
— «Что было, то было, закат догорел, сама полюбила, никто не велел. Подруг не ругаю, себя не виню…» — напевал парень, потом полез в карман телогрейки за папиросами.
— Кто руку отдавил? — спросила Маша.
— А-а, — отмахнулся парень. — Перелом.
— Чего пешком ночью шел?
— Из больницы сорвался, вот и шел. Надоели они мне хуже горькой редьки.
Маша с удивлением посмотрела на него.
— Рука не заживет.
— Заживет, куда она денется. — Парень весело улыбнулся. — Баранку крутишь, значит? Смотри ты какая!
— Такая, — нахмурилась Маша. — А как руку сломал?
— А-а, — снова отмахнулся парень. — На мотоцикле грохнулся. Наперегонки ехали.
— Болит? — спросила Маша.
— Нет. — Он постучал гипсом о дверцу. — Заживет, как на барбосе.
— Повезло тебе, — сказала она.
— Мне всегда везет, — хмыкнул парень. — Кстати, будем знакомы. Николай Мальцев, лучший монтажник-высотник в мире.
— Так уж и лучший? — улыбнулась Маша.
— Ей-богу! — искренне побожился он. — А тебя как?
— Маша.
— Видишь, как хорошо, — вздохнул Николай. — Вот и познакомились.
— Вот и познакомились, — тихо повторила Маша.
— «Что было, то было, закат догорел…» — снова запел Николай, а сам все время косился на Машу и чему-то улыбался про себя.
— Красивая ты! Не замужем? — вдруг спросил он.
— Нет.
— Молодец! В наше время жениться — только жизнь укорачивать.
Они въехали в длинную черную лужу и сели. Взвыл мотор, из-под колес полетели грязь, фонтан воды. Передняя ось выползла на дорогу, а задняя увязла еще больше.
— Произведем медицинский осмотр, — сказал Николай и выбрался из кабины.
Он обошел вокруг, залез в самую лужу. Вода и грязь хлюпали у него под сапогами.
— Сидим на совесть! — крикнул он. — Хорошо сидим! — Голос у него был по-прежнему веселый и беззаботный.
Маша тоже выбралась на дорогу.
— Пойду ветки ломать, — сказала она.
Ветки были холодные и мокрые. Они скользили в руках и ломались с трудом. Глухая ледяная ночь навалилась на лес, дорогу, горы.
Они наломали большую охапку голых, с набухшими почками ветвей, принялись запихивать их под колеса.
— Иди в кабину, не мешайся, — сказала Маша, видя, как Николай с трудом управляется одной рукой.
— Ты тут не командуй! — огрызнулся он. — Тебе сколько лет?
— Двадцать два.
— Ну вот! А мне двадцать шесть. У меня уже двое пацанов растут.
Маша от неожиданности даже выронила из рук охапку.
— Ну, чего рот разинула? — засмеялся Николай. — Женатого человека не видела?
Маша смутилась, со злостью стала запихивать в воду ветви и сучья.
Остервенело завыл мотор, бешено завертелись колеса, полетели ветви вместе с водой и грязью. Машина чуть подалась вперед, и некоторое время казалось, что она вот-вот выберется на дорогу. Но через секунду задние колеса поползли вниз, в яму.
— Хорошо сидим, на совесть! — весело крикнул Николай. Он стоял на дороге, и его гипсовая рука смутно белела в темноте.
Маша выбралась из кабины.
— Не выберемся, — жалобно сказала она. — А мне завтра в утреннюю смену…
Николай подошел к ней, погладил по плечу.
— Ну, поспи, — ласково сказал он. — Солдат спит, служба идет.
Они залезли в кабину, сидели, прислонившись друг к другу, молчали. Николай заворочался, пристраивая поудобнее загипсованную руку.
— Болит? — спросила Маша.
— Есть немного, — поморщился Николай.
— А ты клади ее мне на колени, так удобней, — предложила Маша.
Николай положил руку, откинулся на спинку сиденья, прикрыл глаза.
— И давно ты на стройке?
— С весны.
— А раньше где шоферила?
— Нигде… В деревне жила… Потом сбежала…
— Сбежала? — Николай удивленно приподнял бровь.
— Ну да… Тихо жила, медленно… Молоко по утрам пила парное… А в деревне зимой такая тишь и глушь, ну такая… Будто время остановилось… Будто и не живешь, а так… Зимуешь. Вот и сбежала…
— Смотри, мы с тобой одинаковые, — тихо и задумчиво сказал Николай. — Я ведь тоже из дому драпанул, семнадцати еще не было. Меня изловили. Батя чуть шкуру не спустил. Я через месяц — опять ходу. Опять поймали, смешно! Батя снова за ремень взялся, потом передумал и сам отпустил, в монтажный поезд устроил. Сначала учеником работал, потом уже асом стал…
— А женился когда?
— Лет пять назад… Давно, в общем… Жена в городе у матери живет… Скоро сюда приедет…
— Скучаешь без них?
— Скучаю… Вся жизнь на колесах… Можно, наверное, и интереснее жить, только мне так по душе… Сколько время?
— Три ночи, — Маша взглянула на часы. — Холодно что-то…
Николай молча стащил с себя телогрейку. Маша пробовала было запротестовать, но он властно укрыл ее телогрейкой, обнял за плечи. И Маша повиновалась. Она чувствовала на своем плече его руку, сладко прикрыла глаза.
— Тепло, — пробормотала она.
— В пять утра самосвалы со станции пойдут, вытащат нас.
— Хорошо бы…
— Спи, Маша… Красивое у тебя имя, древнее. Сейчас какие-то идиотские имена детям дают: Альфред, Эдик, Нелли, тьфу!
— А твоих как зовут?
— Егорка и Гришка.
Маша тихо улыбнулась.
— У тебя ухажер-то есть? — вдруг спросил Николай.
— Нету…
— Недотрога, что ли?
— Нет… Просто так не хочу…
— А как ты хочешь? — Николай, прищурившись, посмотрел на нее.
— Просто так не хочу, — повторила Маша и заглянула ему в глаза.
— Смотри ты, какой молодец, — как-то неопределенно протянул Николай и замолчал. Он молчал так долго, что Маша не выдержала, спросила:
— Ты обиделся?
— Да нет… За что? — пожал плечами Николай и снова замолчал.
Кабина быстро остывала, было слышно, как в голых ветвях тонко посвистывал, завывал ветер.
— Хочешь, поцелуй меня… — вдруг сказала Маша, и ей самой стало страшно от своих слов.
Николай резко отодвинулся от нее. Маша в темноте не видела его лица, но чувствовала, что оно совсем близко. Он взял ее за плечи, и ее полураскрытые губы уже ждали поцелуя.
А потом она резко, с отчаянием оттолкнула его, рванула дверцу кабины, и выскочила на дорогу, и побежала что есть силы, не зная толком, куда бежит и зачем.
И в ночи слышался растерянный голос Николая:
— Маша… Машенька…
…Два всадника во весь опор неслись по вечерней улице деревни. Теплом веяло от освещенных окон в домах.
— Дарья-а! — звал из темноты женский голос. — У тя все овцы пришли?
— Все, слава богу!
— А у меня одной нету, белой!
Из-под забора за лошадьми метнулась собака с хриплым, остервенелым лаем. Звонко стучали копыта по мерзлой земле.
На окраине деревни, у последнего дома, всадники резко остановили коней.
Маша стояла на крыльце, смотрела на всадников, и в глазах — неприкрытая зависть.
Один из них — ее брат Пашка, на второй лошади сидела шестнадцатилетняя девчонка.
— Здорово, Маш! — Пашка помахал рукой. — Лихо мы?!
— Лихо, — ответила Маша и услышала приглушенный смех девушки. — Смотри, конюх ругаться будет.
— Я ему трояк на поллитру дал. Завтра в ночное поеду…
— Зашли бы, чай горячий есть, — предложила Маша.
Лошади нетерпеливо постукивали копытами о землю.
— Не-е! Мы еще на танцы собирались!
— Как дома?
— Хорошо. Батя из-за двоек ругается.
— Кто это с тобой? — после паузы спросила Маша.
— А Катька Васильева… Она за меня сочинения пишет! Учительницей хочет быть, практикуется…
Пашка рванул повод, и лошадь с места взяла в галоп.
Девушка ринулась за ним. Тишину улицы раздробил пулеметный перестук копыт. Маша долго смотрела им вслед, потом бросила окурок, пошла в дом.
…Андрей пил чай, шуршал газетой.