— В клубе небось шляется, полуношница, — сердито сказал отец и поднялся. — Ладно, завтрева приходи. Мы тебе официальный ответ дадим, по всей форме… Бывай.
Отец пожал Андрею руку, неторопливо загасил об сапог окурок и направился в дом. Было слышно, как он кашлял в сенях, звякал кружкой о ведро, пил воду…
Андрей медленно побрел к калитке, отворил ее и тут услышал негромкий насмешливый голос Маши:
— Без меня меня женили…
Андрей увидел Машу, стоявшую у изгороди, остановился в растерянности.
— Ты, никак, свататься приходил? — спросила Маша.
— Приходил…
— И что тебе сказали?
— Кузьма Федорыч согласный… Мы тебя ждали… И мать согласна…
— У меня спросить не мешало бы.
— Че тут спрашивать? Ты про меня все знаешь. Я еще в армию уходил, говорил… Ждал тебя… Кого хошь спроси на деревне, соврать не дадут…
— Так если не люблю я тебя, мне что делать?
— Не знаю… Езжай тогда отсюда… Зачем приехала? — Андрей говорил с трудом, чуть ли не заикался. — А то… Я тебе дом подпалю, ей-богу!
Маша засмеялась. Она зажимала рот рукой, а смех прорывался наружу.
— О, Андрюшенька, уморил!
Андрей секунду стоял неподвижно, потом круто повернулся, быстро пошел в темноту. Сапоги глухо шаркали об дорогу.
Маша вдруг сразу перестала смеяться, лицо стало серьезным и задумчивым…
…Пушистая пена переваливала через края корытца, таяла на полу, превращаясь в лужицы.
Маша держала младенца, а Люба двигала чугуны в печи, торопилась.
— Сейчас я его, сейчас!
Ребенок хныкал, взбрыкивал ножками. Маша гладила его по голой спинке, улыбалась.
Люба выволокла чугунок, подбавила в корыто горячей воды, стала быстро и ловко намыливать маленького человечка. И говорила между делом:
— А я бы на твоем месте выходила бы, ей-богу! Парень он что надо, все при нем! Не пьет, за юбками не гоняется, Маш.
Маша молчала.
— Я вон по любви замуж выскочила, а проку? Он в армии небось за медсестрами ударяет, а я тут верность, дура, блюду…
— Ты ручки-то ему осторожней выворачивай, — сказала Маша.
— Ничего, крепче вырастет… Лей воды!
Маша зачерпнула из чугуна горячей воды, подбавила туда холодной, стала лить на ребенка. Тот пронзительно заголосил.
— С гуся вода, а с нашего Володеньки — худоба! — смеясь, приговаривала Люба.
Она выхватила его из корыта быстро завернула в полотенце, заходила по комнате.
— Ей-богу, Маш, подумай… Да если б меня так кто любил, я из одной благодарности за него вышла…
Маша молчала. В запертую дверь постучали, дернули за ручку.
— Нельзя! — закричала Люба. — Холоду напустите… Слышь, Маш, а у тебя там, ну, на стройке этой, кто был?
— Нет, — коротко ответила Маша.
— Ей-богу?! — недоверчиво переспросила Люба.
— Ты ребенка укладывай, заревет сейчас.
— Сейчас мы его, крикуна! — Люба метнулась к кровати, одной рукой мгновенно расстелила пеленки. — Неужель никто не ухаживал, Маш?
— Ухаживали… — Маша подняла с полу чугун, поднесла его к печке, продвинула вовнутрь. И, глядя на пышущие жаром переливающиеся уголья, задумчиво добавила: — Ухаживали…
— И чего-нибудь вышло?
— Да так… не вышло. Мне теперь, Люб, все равно. Замуж так замуж. — И Маша засмеялась, и было непонятно, шутит она или говорит всерьез.
…Свадьба гудела по деревне три дня. Собирались гости. Степенные трезвые мужики рассаживались за длинным столом. Окна в доме — нараспашку, и в них заглядывали ребятишки.
— А где ж невеста? — спрашивали Андрея. — И жених что-то невеселый…
— Придет сейчас, — отвечал жених и опускал глаза в пол, — во дворе хозяйничает.
А Маша спряталась на сеновале, зарылась в сено прямо в белом праздничном платье, закрыла лицо руками. Казалось, она плачет.
На сеновал заглянул встревоженный отец, поднялся по шаткой лестнице, огляделся.
— Маш, ты где? Маша? — И наконец увидел ее, ветревожился еще больше. — Ты чего это?
И стал дергать ее за ногу:
— Ты чего?
Маша отняла руки от лица, и отец увидел, что она совершенно спокойна и глаза сухие, незаплаканные. Только вновь задрожал в них черный, беспокойный огонек.
— Ничего, — ответила Маша.
— Что ж ты в свадебном платье в сено зарылась, в пылище валяешься, а? Гости ждут, а ты валяешься, а?
— Удрать мне хочется, отец. — Маша грустно улыбнулась. — Ноги в руки — и бежать куда глаза глядят…
— Цыц! — оборвал ее отец. — Не позорь отца. Слазь немедленно!
Маша медленно спускалась по лесенке, а отец, чтобы как-то развеять ее, говорил:
— Мишка Боровой транзистор подарил. Краси-ивый…
Маша вышла на улицу, отец торопился за ней, дергал за руку.
— Сено с платья стряхни… И гляди, за столом-то не кури. Это ж срамота! Невеста в белом платье — и цигарка в зубах торчит! Будто атаманша какая!
— Ладно, не буду, не буду! — отмахивалась Маша.
…Водку она пила наравне с мужиками и не пьянела. Сидела в ней какая-то непонятная злость, которая не давала алкоголю туманить мозги.
Пьяный Андрей вытянул ее на улицу, обнял, начал бормотать заплетающимся языком:
— Не любишь ты меня… Не любишь, Мария… Эх, что ж это я делаю, а?
— Давай обратно переиграем, пока не поздно, — сказала Маша.
— Обратно? — Андрей пьяно улыбался. — А этого не хочешь? — Он сунул ей под нос здоровенный кулачище. — Ты из деревни смылась, а я тебя полтора года ждал… Моя будешь, моя…
И он полез целоваться.
— Ты хоть бы побил меня, что ли, — вдруг тоскливо выговорила Маша.
— Горько! — завопил кто-то у них над самым ухом. — Горько!
Пьяный мужичонка взмахнул наполовину опорожненной бутылкой, рухнул как подрубленный и мгновенно заснул.
Маша смотрела на Андрея, и вдруг жалость мелькнула в ее глазах, жалость и доброта. Она обняла его за плечи, притянула к себе, стала гладить по спутавшимся волосам, спрашивала шепотом:
— Ты меня сильно любишь, Андрюша?
— Хочешь, утоплюсь? — сказал Андрей. — Или… или на тракторе с моста в речку прыгну…
— Уладится все… Стерпится, Андрюша… Спасибо тебе…
— Ты, когда уехала отсюда, девственницей была? — осторожно спросил Андрей.
Мария отодвинулась от него, с усмешкой взглянула:
— Девственницей…
— А вернулась?
Маша не отвечала.
— Значит, там кто-то, — вздохнул Андрей. — И то слава богу.
— Отворите ворота, люди добры-ыя! — вдруг снова завопил проснувшийся мужичонка.
— Ты не подумай, Маша, — спохватился Андрей, и язык его еще больше начал заплетаться. — Просто чтоб по деревне не судачили.
— А ты простыню вывешивать будешь? — Голос Маши зазвенел. — Или рассказывать всем?
Она резко оттолкнула его, пошла в дом. Андрей потянулся за ней, споткнулся.
— Маша, Маша, ну че ты… Погоди… — И вдруг до него дошел весь смысл разговора и какая-то несчастная гримаса исказила лицо.
Неожиданно за спиной раздался веселый смех. Андрей обернулся, увидел подружку Маши Любу.
— Куда на свадьбу-то идти, жених? — Она рассмеялась.
Рядом с девушкой стоял гармонист, нетерпеливо трогал пальцами кнопки гармони.
Андрей схватился за изгородь, рванул ее на себя, изо всех сил ударился лбом в доски, заскрежетал зубами, застонал:
— Эх, что делаю, что делаю!
Тут же подлетели двое дружков, схватили за руки:
— Пошли! Васька пластинки новые достал. Иж в самые Холмогоры к дядьке ездил!
А в доме гремело, металось веселье. Рвала меха гармонь, и высокий женский голос покрывал шум:
— Ух ты! Ах ты! Все мы космонавты!
Выбежали две посаженые матери, две шустрые старушки, принялись отбивать, оттаскивать Андрея от дружков:
— И-их, бесстыжий, на полчаса отошли, и уже налупился. Другим можно, а ты не смей. Жених ты!
— Какой я жених! — всхлипнул Андрей.
— В огуречный рассол его, Дарья!
И старушки поволокли слабо упирающегося Андрея в кладовку, где стояли бочки с солеными огурцами.
…Потом Маша и Андрей опять сидели за столом. Гости радостно кричали «Горько!», и жених с невестой поднимались, степенно прикасались друг к другу холодными мертвыми губами. Кто-то аплодировал, орал снова: